Оке Эдвардсон - Зов издалека
— Это он, — послышался голос, — который звонил.
Дверь открыла женщина в фартуке, лет пятидесяти, а может, и помоложе, с одежной щеткой в руке. Голова повязана платком.
Она отошла в сторону и пропустила его в прихожую. В гостиной в кресле-каталке сидела еще одна женщина, с длинными распущенными волосами. Было довольно темно, и лица он не различил. В квартире пахло улицей. «Наверное, недавно проветривали», — машинально подумал он.
— Заходите, — произнесла невидимая женщина в кресле, взялась обеими руками за колеса и развернулась. Винтер нагнулся, чтобы снять обувь.
— Не надо, — сказала она. — Заходите так, и давайте быстрее с этим покончим.
Он прошел в гостиную. Его предположение оказалось верным — квартиру проветривали, окно было открыто, а растения с подоконника стояли на полу.
Женщина со щеткой извинилась и вышла.
— Мне помогает коммуна, — сказала дама в кресле-каталке. — Если не можешь двигаться, без помощи пропадешь.
Винтер только теперь разглядел ее лицо. Вернее, часть лица — глаза только угадывались за темными очками с коричневыми стеклами. Нечесаные распущенные волосы с обильной сединой. Тонкая, сухая кожа в мелких морщинах. На вид лет семьдесят… хотя болезнь может состарить кого угодно. Он так и не знал, сколько ей на самом деле.
— А теперь они ее забирают.
— Простите?
— Забирают помощницу. Теперь одна дорога — в дом престарелых.
— Неужели настолько плохо?
Она не ответила, только сцепила руки на животе так, что побелели пальцы. Под окном со скрежетом прошел трамвай. Улица была такой узкой, что противоположная стена дома работала как резонатор, и от этого звук казался еще противнее, чем был на самом деле.
— Значит, вас интересует мой брат, — проговорила она, не глядя на Винтера. Что-то в ее повадке натолкнуло его на мысль, что она, возможно, слепа. Но спрашивать он не стал — захочет, скажет сама. — Вы собираетесь задать мне вопросы, касающиеся моего брата. Не уверена, что смогу ответить хотя бы на один из них.
— Мне бы хоте…
— Мы не виделись много лет.
— Почему?
— Почему? — Она наконец повернулась к Винтеру, но глаза по-прежнему были неразличимы. — А о чем нам говорить? Нам не о чем говорить. А когда не о чем говорить, лучше и не встречаться.
— И вы даже не звоните друг другу? Например, поздравить с праздником…
— Никогда. Я вообще больше не хочу его видеть.
Голос у нее был совершенно ровный, поэтому смысл сказанных слов казался еще страшнее. Ни обиды, ни горечи, вообще никакого чувства.
— Что… что произошло?
— Какой смысл рассказывать? Все равно это не имеет никакого отношения к делу, по которому вы приехали. — Она опять повернулась в сторону. Профиль четко выделялся на фоне окна. — И вообще, зачем вы здесь, комиссар?
— Я кое-что сообщил по телефону… — Он начал рассказывать более подробно и вдруг почувствовал, насколько шатка его версия.
— Мне нечего сказать. Я о нем ничего не знаю.
— Когда вы виделись в последний раз?
Она замолчала, но Винтер далеко не был уверен, что она обдумывает ответ, поэтому повторил еще раз:
— Когда вы виделись в последний раз?
— Не знаю.
— Десять лет назад? Больше? Меньше?
— Не знаю.
— А как давно вы… больны?
— Я не больна. Я сижу в кресле-каталке, не могу пошевелить рукой, но я не больна. Они же забирают у меня помощницу, значит, больной я не считаюсь.
Винтер быстро оглянулся. Женщина в фартуке не успела отвернуться, и он понял, что она подслушивает их разговор. «Любопытство, — подумал он. — Я бы тоже подслушивал».
— Он сидел в тюрьме, — сказала Грета Бремер. — Но вы это уже знаете.
Винтер кивнул.
— У вас, конечно, в архиве все про всех есть.
— Простите?
— Я говорю, вам же все про всех известно. Что люди делают, что они делали… все про всех.
— Я не совсем вас понимаю, мадам Бремер.
— Мадемуазель, если вы уж хотите по-французски. Фрекен.
— Можете ли вы… Я не совсем пони…
— А вот я и спрашиваю — зачем вы являетесь с расспросами, когда вы и так все знаете? У вас же все теперь в компьютерах. Или у вас нет архива?
— Архив у нас есть, — не стал отрицать Винтер. Разговор принимал все более странный характер.
Она либо не хочет говорить… либо ей и в самом деле нечего сказать.
— Я не видела его много лет, и благодарю Бога за это.
Она произнесла эту фразу таким же ровным тоном, не пошевелившись.
— А вы бывали у него дома?
— Да. Очень давно. Много лет назад.
— Когда?
— Какой смысл спрашивать? Посмотрите в архиве.
Вот и опять мы в архиве. Винтер сделал вид, будто записывает что-то в блокноте, и исподтишка покосился в прихожую. Женщины в фартуке не было.
— Как давно он там живет?
— А вы сами не знаете?
— Я спрашиваю вас.
— Меня нечего спрашивать.
Винтер встал, подошел поближе и положил руки на спинку кресла-каталки.
— Это последняя модель? — поинтересовался он.
— А какая вам разница?
— Я заметил, что вы довольно легко с ним управляетесь.
— Еще легче, когда это делает кто-то другой. Попробуйте сами и убедитесь. Не так-то просто сдвинуть с места этот рыдван.
Винтер встал за спинкой кресла, и она отпустила тормоз. Ее нечесаные волосы волной лежали на подложенной под спину тонкой широкой подушке.
— Попробуйте, попробуйте…
Он откатил коляску немного назад, потом вперед.
— Туговато?
— Да… довольно тяжело.
— Думаю, вам пора.
Выходя из гостиной, он бросил взгляд в кухню — женщина в фартуке стояла к нему спиной, склонившись над мойкой.
Не успел Винтер выйти из подъезда, в кармане у него зажужжал мобильный. Он посмотрел на дисплей — номер неизвестен, но он и так знал, кто это.
— Со вчерашнего никаких изменений.
— Какой диагноз?
— По крайней мере подозрения на инфаркт отпали. Слава Богу.
— Слава Богу.
— Говорят, какое-то воспаление. Хотят оставить его для наблюдения.
— Врачи знают, что делают.
— Иногда начинаешь сомневаться…
— Вы же сами захотели туда уехать…
— Давай не будем об этом говорить. Важно, чтобы папа поправился.
— Да, конечно…
— Вечером позвоню, когда придут результаты анализов. Я говорила с Лоттой. Очень рада, что вы стали чаще встречаться.
— Я тоже.
— Но… вы приедете, если потребуется?
— Я же обещал.
— Может, все обойдется…
— Надеюсь.
Он зашел к Рингмару. Тот жестом пригласил его присесть — говорил с кем-то по телефону.
— Единственное, что мы знаем точно — они и в самом деле брат и сестра, — сказал Рингмар, положив трубку. — Все бумаги подтверждают. Ей шестьдесят шесть лет. Возраст отчасти снимает подозрения.
— Образцовая братско-сестринская любовь.
— Что? А, да… Судьбы складываются по-разному. Могу себе представить, что у вас был за разговор.
— Она неадекватна. — Винтер положил на стол копию записки, найденной в кармашке детского платьица в подвале у Хелены. — Но я по другому поводу. Значит, если я все понял правильно, это платье было на Хелене, когда ее подбросили в Сальгренска?
— Да. У них там строгий порядок — все ее вещи собрали в пакет… Вещей-то было — майка, штанишки и платьице.
— И она хранила это платье всю жизнь…
— Этого мы не знаем. Нам даже неизвестно, сама ли Хелена положила эту записку в карман. Может, она про нее ничего не знала.
— Но в полицейских протоколах об этой записке ни слова… Она же была у нас.
— Придется с этим жить, — вздохнул Рингмар.
— А может, кто-то дал ей эту записку совсем недавно. Она про нее забыла, и…
— Куда ты клонишь?
— Сам не знаю. Но не могу отвязаться. Видишь, таскаю с собой повсюду… Есть еще одна мысль.
— Слушаю.
— Я все размышлял над этим кодом… Ладно, оставим его пока в покое. Эти линии… — Винтер наклонился и повернул копию так, чтобы Рингмару было видно. — Когда мы искали по карте, как проехать к Бремеру, я сравнил. Видишь? Смотри… если свернуть у Ландветтера и ехать параллельно с шоссе… по старой дороге, а потом повернуть налево… И пересечения дорог в лесу похожи. Если у меня не тараканы завелись в голове, это же карта дороги к Бремеру! Даже дом помечен, вот здесь, наверху… за последним перекрестком.
— И ты сравнил с картой?
— Да. Можешь сам проверить.
— Даже не знаю, что сказать…
— Ты не знаешь, а я знаю, что ты хочешь сказать. Что у меня чересчур живое воображение. Что ж, иногда помогает… — Винтер еще раз посмотрел на копию записки. — А если честно, я тоже не знаю, что сказать… но все совпадает. Л — Ландветтер, X — Херрюда…
— Т — торп. Хутор.
