Оке Эдвардсон - Зов издалека
Обзор книги Оке Эдвардсон - Зов издалека
Оке Эдвардсон
Зов издалека
Часть 1
Она даже поспала немного — уж очень долго они сидели в машине. Становилось холодно. Мама завела мотор, дала ему поработать и выключила, так и не ответив на ее вопрос.
— Почему его нет? Где он же он, черт его подери? — Голос мамы, обращенный в пространство, заставил ее замолчать.
Кто-то должен прийти и забрать ее. Ее заберут, и они поедут домой. Но никто не приходил. Она не знала, чего ей хотелось больше — остаться с мамой или улечься в постель. Окна запотели, ничего не видно, кроме сполохов от проезжающих машин. Она вытерла окно рукавом свитера и спросила еще раз:
— Почему мы никуда не едем?
На этот раз мама ответила:
— Заткнись!
Больше она и спрашивать не решалась — настолько суров и резок был ответ. За ним последовали ругательства. Ей было все равно — она слышала их много раз и раньше. Она и сама употребляла грубые слова, хотя и знала, что это нехорошо.
Дождь барабанил по крыше машины. От нечего делать она тоже стала постукивать по обивке дверцы, стараясь попасть в ритм дождя.
— Боже мой, — сказала мама уже в который раз. — Оставайся здесь. Мне надо позвонить. — Она открыла дверцу и вышла. — Не вздумай никуда уходить.
Мама кивнула ей из полумрака. Скоро совсем стемнеет.
— Что? Я тебя почти не вижу…
— Куда ты идешь?
— Позвоню из телефонной будки на углу и сразу вернусь. Это быстро.
— А где будка? Я пойду с тобой.
— Ты останешься! — Голос мамы напугал ее.
— Останусь…
Мама хлопнула дверцей так, что ей в лицо полетели брызги дождя.
Потом она долго, как ей показалось, сидела, вслушиваясь в звуки на улице. Наконец раздался стук маминых каблуков — «цок-цок-цок». Но это мог быть кто-то другой — в тумане не разобрать.
Внезапно дверца открылась так резко, что она вздрогнула.
— Никого уже нет, — сказала мама. — О дьявол… Все ушли.
Мама завела мотор, и они поехали.
— Мы едем домой?
— Сделаем кое-что — и домой.
— Я хочу домой.
Мама остановила машину и пересела к ней на заднее сиденье. Лицо ее было мокрым.
— Ты плачешь?
— Нет. Это дождь. Слушай меня внимательно. Мы сейчас поедем в один дом и захватим несколько дяденек. Ты слышишь, что я говорю?
— Захватим дяденек.
— Вот именно. Когда мы подъедем, дяденьки будут бежать. Это такая игра — мы поедем помедленней, а они будут прыгать в машину на ходу. Поняла?
— Будут прыгать на ходу?
— Мы поедем медленно, они будут прыгать в машину, а затем мы опять поедем быстро.
— А потом домой?
— Да. Потом домой.
— Я хочу домой прямо сейчас.
— Мы и поедем домой. Поиграем в игру и поедем.
— А нельзя поиграть утром, когда светло? Глупая игра… Я спать хочу.
— Мы должны поиграть сейчас. Но самое главное — пока мы играем, ты должна лечь на пол. И будешь лежать, пока я не скажу. Поняла?
— Почему?
Мама посмотрела на нее, потом на часы. Она все время поглядывала на часы. Как она их видит? В машине же совсем темно…
— Потому что другие дяди, которые с нами не играют, могут тоже запрыгнуть в машину и тебя ушибить. Так что лежи на полу и не шевелись. Прямо за моим сиденьем.
Она кивнула.
— Попробуй прямо сейчас.
— Но ты сказала, что…
— Ложись!
Мама больно схватила ее за плечо. Она легла на коврик — он был холодный, мокрый и чем-то вонял. Ей стало трудно дышать, и плечо болело. Она закашлялась.
Мама вернулась на переднее сиденье, и они поехали.
— Лежи и не вставай! — сказала мама.
— Уже начинается?
— Да. Ты лежишь?
— Лежу…
— И не смей подниматься. Это может быть очень опасно. И молчи…
«Глупо… опасная игра, это глупо», — подумала она, но промолчала.
— Молчи! — крикнула мама, хотя она и не пыталась заговорить.
Она лежала неподвижно, прислушиваясь к звукам под полом. Вообразила, что лежит прямо на дороге, трам, бум, трам, бум… Вдруг послышался крик, машина замедлила ход, кто-то закричал, и мама тоже что-то крикнула. Дверца над ее головой резко открылась, на нее что-то навалилось, она хотела подать голос, но не могла. А может, и не хотела. Дверцы открывались и закрывались, это было как фейерверк — трах… бах… трах… бах… или шум дождя вдруг усилился в сто раз. Краем глаза она увидела, как лопнуло боковое стекло, но осталось на месте, никаких осколков.
Все кричали, и она не понимала ни слова. Постаралась различить мамин голос, но не смогла. Машину бросало из стороны в сторону. Под машиной кто-то крикнул — она хорошо это слышала, потому что лежала на полу. Дядя на заднем сиденье начал плакать. Это было странно — слышать, как плачет взрослый дядя. Ей совсем не нравилась эта игра, было страшно, но она не решалась вымолвить ни слова.
1
Эрик Винтер проснулся поздно. Освободился от спеленавшей его во сне простыни и встал. Солнце висело на своем месте, прямо перед балконом, и в квартире было уже жарко.
Он сел в постели и, не открывая глаз и ни о чем не думая, провел рукой по небритой щеке. Голова была тяжелой. Как всегда между сном и пробуждением. Спал плохо — просыпался чуть не каждый час, вытирал пот со лба, переворачивал на холодную сторону подушку. Два раза вставал и пил воду. Прислушивался к звукам ночи. Звуки эти никогда не исчезали — такое было лето.
Он заставил себя подняться и пошел в душ. Подождал, пока сойдет холодная вода. Трус, подумал он. Был помоложе, никогда не ждал. Принимал первый удар ледяных струй как настоящий мужчина.
Позавчера ночью Ангела вернулась домой после двойной смены в больнице. В предрассветные часы они занимались любовью, и он чувствовал себя молодым и сильным, оргазм прокатился огненной волной по всему телу, и он даже закричал. Ангела отозвалась долгим эхом, и он почувствовал на губах ее вкус, солоноватый, как вкус моря, когда он в начале лета нырнул со скалы.
Потом они долго лежали не шевелясь. Двигаться не хотелось. Она лежала на боку и смотрела на него. Он в который раз подивился линии ее бедра, напоминающей мягкие изгибы холма на равнине. Кончики волос намокли и стали темными.
— Думаешь, будто это ты мной пользуешься, а на самом деле наоборот, — сказала она, водя пальцем по его волосатой груди.
— Никто никем не пользуется.
— Ты удовлетворяешь мои потребности.
— Спасибо за разъяснение, доктор.
— Мне пришло в голову… Нам нужно еще что-то, кроме секса.
— Что за ерунда.
— Что — ерунда? Что нам нужно еще что-то, кроме секса?
— Что у нас нет ничего, кроме секса. Что мы ничем больше не занимаемся.
— А чем еще мы занимаемся?
— Странный вопрос. Многим.
— Например?
— Например, в настоящий момент обсуждаем наши отношения.
— По-моему, впервые. — Она села в постели от удивления. — Один разговор на десять актов.
— Ты шутишь.
— В каждой шутке… Нет, если и шучу, то лишь… слегка. Мне нужно большего. Мы уже об этом говорили.
— Чтобы я созрел. Тебе нужна моя зрелость.
— Да.
— Чтобы я созрел как мужчина и взял на себя ответственность за семью, которой у меня нет.
— У тебя есть я.
— Прости… но ты знаешь, что…
— Нет. Не знаю. Знаю только, что мне этого недостаточно.
— Даже если позволяю тебе мной пользоваться?
— Даже если позволяешь.
— Даже если я удовлетворяю твои потребности?
— Есть другие темы для шуток.
— Ангела! Ну хорошо, хорошо… я серьезен как никогда.
— Ты не вечно будешь молодым. Ты и сейчас уже не юноша. Подумай об этом.
— Я думал.
— Подумай еще раз. И подумай о нас. Я пошла в душ.
Ему тридцать семь. Полицейский комиссар уголовного розыска. Получил звание в тридцать пять, что само по себе рекорд не только в их гетеборгском управлении, но и во всей Швеции. Но для него это не имело особого значения. Разве что не так часто приходилось выслушивать очередной приказ начальства.
Он чувствовал себя молодым и сильным. Поначалу. Теперь уже не так уверен. За короткое время он постарел лет на пять. Или даже десять. Следствие, которым он занимался всю весну, было настолько мучительным, что он даже раздумывал, стоит ли оставаться в полиции. Изображать некое активное противостояние круговороту зла в природе.
Он взял отпуск и провел неделю, бродя по лапландской тундре с ее никогда не заходящим солнцем. Потом вернулся и продолжил работу, но что-то было не так. Он пытался ни о чем не думать. Лето и отпуск. Перестал бриться. Отпустил волосы — теперь они не только закрывали уши, но и подбирались к плечам. Он с удивлением заметил перемены, подойдя к зеркалу. «Эта новая внешность лучше отражает мою сложную натуру, — сказал он вслух, высунул язык и скорчил рожу. — Оттого-то я такой замечательный полицейский. Сложная натура — вот что важно».
