Джоанн Харрис - Мальчик с голубыми глазами
И все же игры, которые нам так нравятся, связаны с глубоко залегающим слоем правды — с неиспользованным пластом наших желаний. Мы есть то, о чем мы мечтаем. Мы знаем, чего хотим. Мы знаем, что мы этого достойны…
А если мы хотим злодейства? Если хотим беззакония или несправедливости?
Ну возможно, мы и этого достойны. А плата за грех — это…
Клэр указала на цветастый поднос.
— Чаю?
Чай. Успокоительное для бедняков.
— Нет, спасибо.
Терри, которая пьет почти одну заварку, а от печенья всегда отказывается — хотя потом, дома, наверняка съедает целую упаковку мороженого с кусочками хрустящего печенья, — похлопала ладошкой по стулу рядом с собой и пропищала:
— Привет, Брен.
— Отстань, — буркнул я, оглядывая остальных членов нашего семинара.
Да, собрались все. Полдюжины самых разнообразных тупиц плюс будущие «великие писатели», мыльные королевы, поэты-неудачники (а разве бывают другие поэты?) — и каждый отчаянно жаждет быть услышанным. Но лишь одна из всех имеет для меня значение: Бетан с ее ирландскими глазами, которые так жадно следят за мной…
Сегодня она надела серый топ без рукавов, благодаря чему стали видны звезды, вытатуированные на руке. «Та ирландская девчонка Найджела» — так называет ее наша мать, даже имя отказываясь произносить вслух. «Та девчонка с мерзкими татуировками».
«Мерзкий» — этим словечком мать пользуется для обозначения всего, над чем не властна. Например, над моим увлечением фотографией. Или над орхидеями. А мне, если честно, татуировка Бетан даже нравится; она, кстати, немного скрывает те серебристые шрамы, что остались у нее с детских лет и расчерчивают ее руки. Уж не это ли увидел в ней Найджел? Выразившуюся в татуировке любовь к звездам, эхом вторившую его собственной страсти? Или, может, тайное чувство постоянной тревоги?
Несмотря на несколько вызывающий вид, Бетан терпеть не может, когда на нее глазеют. Возможно, именно поэтому она окутывает себя столькими слоями обмана: татуировки, пирсинг, своеобразие. А ведь в детстве она была послушной и застенчивой, мышкой, боящейся быть на виду. «Ну, это все твоя католическая вера, — думаю я. — Постоянная внутренняя борьба между необходимостью сдерживать свои чувства и природной невоздержанностью». Ничего удивительного, что Найджел запал на нее. Она обладает редкой индивидуальностью и, пожалуй, является в чем-то более ущербной, чем он сам.
— Перестань пялиться на меня, Брендан, — заявила она.
Я бы предпочел, чтобы она называла меня иначе. Брендан — у этого имени кислый запах, запах подвальной сырости. От него у меня во рту сразу появляется странное ощущение сухости. А цвет у этого имени… впрочем, вы и сами знаете, какой у него цвет. Хотя имя Бетан ничуть не лучше — у него противный запах церковного ладана. Пожалуй, я все-таки стану называть ее Альбертиной — вот имя, лишенное цвета, безупречно чистое, незапятнанное…
Клэр тут же влезла в наш разговор:
— Уймись, Бетан! Пожалуйста! Вспомни, что мы обсуждали. Я совершенно уверена: Брен вовсе не собирался на тебя пялиться. — И Клэр одарила меня одним из своих ласковых, сладких, как сироп, взглядов. — Знаешь, Брен, раз уж ты сегодня с нами, может, с тебя и начнем? Я слышала, теперь ты гораздо чаще выходишь из дому. Это просто здорово!
Я только плечами пожал.
— И куда же ты ходишь, Брен?
— Да так, все брожу по округе. По улицам. По городу.
Клэр широко, одобрительно улыбнулась.
— Очень приятно слышать. И я страшно рада, что ты снова начал писать. А нет ли у тебя чего-нибудь, что ты хотел бы нам прочесть?
Я снова пожал плечами.
— Да ладно, не стесняйся. Ты же прекрасно знаешь: мы собрались здесь помочь тебе. — Клэр повернулась к остальным присутствующим. — Может, мы все вместе покажем Брену, как он дорог нам, как мы ценим его? Как сильно хотим ему помочь?
Ох, нет. Только не эти коллективные объятия! Все, что угодно, только, пожалуйста, не это.
— У меня и впрямь есть одна маленькая вещица… — сообщил я скорее для того, чтобы хоть чем-то отвлечь их, а вовсе не из желания исповедаться.
Клэр так и впилась в меня глазами, голодными, полными надежды. Точно с таким же выражением лица она порой рассказывает о Голубом Ангеле. А я действительно чем-то похож на него, именно поэтому Клэр и питает ко мне слабость, именно поэтому готова верить всем моим словам.
— Правда? — радостно воскликнула она. — А можно нам послушать?
Я снова посмотрел на Бетан. Я привык думать, что она ненавидит меня, и все же, пожалуй, она единственная, кто действительно понимает, каково это — каждое мгновение своей жизни проживать с мертвым, разговаривать с мертвым, спать с мертвым…
— Нам бы очень этого хотелось, — донесся до меня голос Клэр.
— Ты уверена, что хочешь именно этого? — уточнил я, по-прежнему в упор глядя на Бетан.
Она, чуть прищурившись, тоже не сводила с меня своих голубых глаз, полыхавших, как пламя газовой горелки.
— Конечно, — подтвердила Клэр и обвела взглядом комнату. — Разве не этого хотят присутствующие?
Все дружно закивали. Однако я заметил, что Бетан даже не пошевелилась.
— Боюсь, кое-кому это покажется… чересчур острым, — предостерег я. — Все-таки очередное убийство…
Я улыбнулся, заметив, как у Клэр изменилось лицо. Зато все остальные тут же подались вперед, точно мопсы, ожидающие, когда им в миску положат корм.
— Так что, друзья, — добавил я, — сразу прошу меня простить. А то вы еще подумаете, что я только подобными вещами и занимаюсь.
6
Размещено в сообществе: [email protected]
Время: 22.31, вторник, 19 февраля
Статус: публичный
Настроение: ровное
Музыка: The Four Seasons, Bye Bye Baby
Он называет ее миссис Беби-Блю. Она считает себя художницей. Выглядит она действительно как художница: белокурые, несколько мышиного оттенка волосы артистично взъерошены, джемперы вечно заляпаны краской; она любит носить длинные нитки бус и зажигать ароматизированные свечи — по ее мнению, это способствует творческому процессу (к тому же спасает от запаха красок).
Ну, успехи-то у нее не то чтобы очень. Всю свою творческую страсть и активность она вложила в воспитание дочери. Ребенок — это ведь тоже произведение искусства, а ее ребенок, по ее мнению, поистине идеален; идеален, талантлив и добр…
Уже давно Голубоглазый издали наблюдает за этой девочкой. И думает: как же она красива со своей аккуратной короткой стрижкой, со своей белой кожей — белой, как очищенные ядра миндаля, — как ей идет это маленькое красное пальтишко с остроконечным капюшоном. И она совсем не похожа на мать. Все в ней особенное. И вообще — у нее даже имя красивое. Ее имя пахнет розами.
А вот ее мать как раз воплощает все то, чего он больше всего не любит. Непостоянная, претенциозная. Типичная паразитка, выжимающая все соки из собственной дочери. Она и существует-то исключительно благодаря ей, крадет ее жизнь, съедает ее, вынашивая честолюбивые планы…
Голубоглазый презирает эту женщину. Сколько же зла она совершила, сколько горя принесла ему, им обоим! Интересно, будет ли кто-нибудь горевать о ней, если она исчезнет?
Учитывая все случившееся, видимо, нет. Да и мир без нее стал бы чище.
Чище. Чистильщик. Какое чудесное слово. В голубых тонах. Оно раскрывает смысл того, что он, Голубоглазый, делает, что он собой представляет и чего в скором будущем достигнет. И все это заключено в одном понятии: он — чистильщик этого мира.
Идеальное убийство совершается в четыре стадии. Стадия первая очевидна. Стадия вторая требует времени. Стадия третья вызывает определенные затруднения, но он уже к этому привык. Все-таки пять убийств, считая Дизеля-Блю. И он думает: можно ли меня называть серийным убийцей или еще нужно отточить свой стиль?
Стиль для Голубоглазого очень важен. Ему надо чувствовать, что в его действиях есть поэзия, есть великая цель. Ему бы хотелось совершить что-нибудь более сложное, даже прихотливое, может, расчленить труп или отсечь голову — что-нибудь драматичное, эксцентричное и странное. Чтобы заставить их всех дрожать от ужаса, чтобы сразу выделиться на общем сером фоне. А впрочем, гораздо важнее другое его желание — желание смотреть, как она умирает, видеть выражение ее лица, заставить ее хотя бы перед смертью понять, кто он…
Благодаря своим постоянным наблюдениям он знает, что, оставаясь дома одна, миссис Беби-Блю любит подолгу принимать ванну. Она не меньше часа мокнет в ванне, читая журналы — он видел оставшиеся от воды пятна на стопках макулатуры, которую она выносит на помойку. Он видел мерцание ароматических свечей в окне ванной, покрытом морозными узорами, чуял запах ее геля для душа и увлажняющего молочка для тела в той воде, что из ванны устремлялась в сливную решетку. Время, когда Беби-Блю принимает ванну, для нее священно. Она не отвечает на телефонные звонки и не открывает дверь, даже если упорно звонят. Это ему точно известно — он попробовал ей звонить. И дверь оказалась незапертой…
