Замерзшее мгновение - Седер Камилла

Он замечал, что она, возможно, должна была найти к нему подход. Он уже достаточно часто сталкивался с этим раньше и мог распознать наводящие вопросы взрослого ответственного человека. Он был готов смириться с этим: оставался таким, каким предпочитал себя показать. Это относилось и к Амине, и к секретарю социальной службы. Как обычно, он играючи пробирался сквозь их вопросы и утверждения. Они могли прийти в его дом и исполнять свой долг, чтобы чувствовать себя спокойно, задавать вопросы и верить его словам, но к тому, что у него внутри, не имели никакого отношения. И не должны иметь. Он не такой, как Мю или Сульвейг, которые раз за разом выворачивали себя наизнанку, веря, что кто-то может им помочь.

Но она все равно красивая, Амина. И его оболочка, как обычно, производила благоприятное впечатление. Достаточно быть спокойным, собранным и иногда допускать какие-нибудь подростковые глупости со слезами на глазах. Это удовлетворяло их раздутое эго.

Амина пыталась казаться опытной, употребляла различные термины, говоря о мыслях и ощущениях подростков. Она сама совсем недавно была подростком, но при этом исходила из своего профессионального опыта, не слишком большого. Это не особенно его беспокоило. Но он не смог удержаться от невинного вопроса: долго ли она уже работает — просто чтобы увидеть, как краснеют ее уши, когда она призналась, что еще не закончила обучение.

Его грязное белье представляло для нее особенную сложность. Мысль об этом давала ему ощущение безопасности.

Чтобы успокоить ее раненую гордость, он доверился ей, сказав, что боится возвращения Сульвейг из больницы домой. Он не хотел оказаться один в этот момент. Амина обещала, что попросит врача Сульвейг отпустить ее домой на выходные и будет держать Себастиана за руку, когда маму выпишут из больницы. Он увидел, как она записывает в своем недавно заведенном журнале: «Наладила контакт». Если Себастиан чему-то и научился в этой жизни, так это тому, что люди в большинстве своем чертовски предсказуемы.

— Ты сильный, Себастиан, — сказала она смущенно, поскольку еще не привыкла говорить прописные истины о чужих людях. Со временем они закалялись, эти тетки из социальной службы. Вскоре и она без проблем начнет совать нос в чужие дела.

Та же Амина сообщила Себастиану, что его мать выходит из тумана. Сульвейг вдруг села на кровати — в тот момент на ней не было смирительной рубашки — и констатировала, что больше не связана ни со своей печалью, ни с радостью. Она уже довольно долгое время находилась под воздействием сильных успокоительных таблеток, но теперь собиралась покончить с ними.

Смысл приема лекарств заключался как раз в том, чтобы примирить ее с печалью, слишком тяжелой, чтобы ее вынести. Консилиум врачей склонялся к ранней стадии, но, невзирая на это, Сульвейг утверждала, что готова бороться со своими демонами. Так она выразилась.

Судя по всему, Амина считала, что это превращение носит положительный характер. Себастиан постарался как можно лучше изобразить облегчение, являвшееся, несомненно, самой нормальной реакцией. Ведь его мама вышла из явной стадии помешательства.

— Она хочет сразу же вернуться домой, — сказала Амина. — К тебе, Себастиан. Мне кажется, что именно мысль о тебе заставила ее бороться и не сдаваться. И я буду здесь в переходный период. Ты же знаешь — если тебе нужно поговорить, то я здесь.

Первое, что сделала Сульвейг, вернувшись домой, это поменяла замки, словно хотела оставить снаружи существо со стеклянным взглядом и седыми волосами, колтуном сбившимися на затылке. В то же утро она отправилась к парикмахеру, покрасилась в платиновую блондинку и сделала прическу а-ля паж, более подходящую ее возрасту. Вернулась она в зеленом платье, которого он раньше не видел, и очках, избавивших ее от привычки щуриться. Она действительно выглядела более здоровой.

— Как все здесь стало, — сказала она, критически осмотрев опрятно прибранную прихожую. — Спасибо, вы можете идти.

Она вежливо, но беспрекословно выставила растерянную Амину на лестницу и захлопнула дверь перед ее носом.

Когда в подъезде стихли нерешительные шаги, обстановка в прихожей настолько накалилась, что воздух можно было резать ножом. Сульвейг отряхнула руки, будто убрала с глаза мешающий волосок.

— Уф, Себастиан. Сейчас я начну убираться. Потом ты пойдешь в магазин, я приготовлю ужин и мы сядем перед телевизором.

— Мама…

Она с лихорадочной энергией принялась возиться на кухне.

— Вот так. Теперь мама снова дома. Я не стану говорить, как быстро мне нашлась замена, помоложе и покрасивее.

Она по-прежнему избегала встречаться с ним взглядом. Засмеялась коротким, обращенным внутрь себя смехом и снова приобрела контроль над повседневной жизнью, вытаскивая вещи из кухонных шкафов и влажной тряпкой стирая следы своего отсутствия.

— Это не твоя вина, Себастиан. У тебя просто наступает такой возраст. Тебя заливают в ту же форму, что и остальных мужчин: слишком банальную. Удобный. Нелояльный. Неверующий. Привязанный к поверхностным вещам… телесным потребностям.

— Мама, Мю… — начал Себастиан, но остановился, потому что она резко обернулась и обожгла его горящим взглядом.

— Ни одного слова, Себастиан. Об этом мы не будем говорить ни одного чертова слова.

Через пару недель, по инициативе доктора Снелля, они подали заявление на больницу и врача за халатность, повлекшую за собой смерть Мю.

Потом Сульвейг начала копаться в воспоминаниях.

46

2007 год

Пятнадцать лет назад ему было тридцать, и его считали старым. Сейя не питала надежд, будто он имел представление о тайном мире, который в то время представляли собой гостевые книги и их закодированные хроникеры. И даже если мужчина, сидевший перед ней сейчас, когда-либо и пролистывал эти книги, ему было явно плевать на них, поскольку любовные стихи многословны и приторны, угрозы самоубийства исходят от подростков, требующих к себе повышенного внимания и страдающих нарциссизмом, а высокопарные политические дискуссии копируют основной курс обществознания для девятого класса.

Возможно, он и его компаньоны оценили искусные рисунки чернилами и карандашом, и даже могли догадаться, кто из их авторов потом продолжил обучение в различных художественных школах города: Хуведску, Думен или Баланде.

Чаще всего это были портреты посетителей кафе: юные девушки с дредами, склонившиеся над чашками с чаем; компании молодых людей в одинаковой одежде: черный костюм из магазина секонд-хэнд «Мюрурна», длинное черное пальто и шляпа — точно такую же носил Том Уэйтс.

Владельцы «Норра сташун» наверняка не подозревали, какой культ создали, когда первый раз по какой-то причине решили купить тетрадь формата A4 в твердой обложке и выложить ее в одну из глубоких оконных ниш.

Действительно, в ответ на просьбу Сейи лицо мужчины выразило недоверие и удивление.

— Я думал, вам нужна работа, — выпалил он и провел руками по волосам, затвердевшим от количества нанесенного на них воска.

— Мы давали объявление, — пояснил он. — Нам нужен официант. Не интересует?

Сейя и Ханна вежливо отказались.

— А у вас остались эти книги? Или, может, у кого-то еще, работавшего в то время.

Он откинулся назад в кожаном кресле.

— Эти книги так и летели. Мне кажется, мы покупали новую раз в две недели на протяжении нескольких лет. Так что вы наверняка понимаете, что все они не сохранились — да и кому могло бы понадобиться их хранить. Но…

Он просиял и посмотрел на Сейю так, будто она только что выиграла в лотерею.

— Вам все равно повезло. Я знаю, что Сирка сохранила некоторые из них, по каким-то сентиментальным причинам. Ведь в то время эти книги были как бы частью нашего дела. Они показывали стиль наших посетителей, молодежи с художественными амбициями. Черт, я не психолог, но думаю, что детям полезно иметь возможности для самовыражения. А у некоторых был явный талант.