Николь Нойбауэр - Подвал. В плену
Кто-то стукнул его стулом под колени, и в тот же миг его ноги оказались на столе. Ханнес даже не понял, как это произошло. Вехтер наклонился над ним и говорил что-то, словно издалека. Ханнес видел мир, как через перевернутую подзорную трубу. В ушах шумело, на секунду все звуки ушли на задний план, он вздохнул и услышал голос Вехтера:
– …шнапс, пластырь и такси.
Ни страха, ни боли, ни желания, ни ненависти. И шум воспоминаний – словно далекий гул голосов. Снова в тыльной стороне кисти торчала иголка, снова в него по капле текла какая-то прозрачная жидкость, но тело стало таким, как у куклы в витрине магазина. Его запястья были привязаны к решетке. Все равно. Он не хотел двигаться. Он хотел, чтобы эта жидкость капала в него до конца его дней. Это рай. Почему нельзя здесь лежать все время? Двустворчатые двери распахнулись. Он это заметил по едва ощутимому движению воздуха и взглянул из-под почти сомкнутых век. Свет из коридора заслонила какая-то фигура, размытая и бесформенная, с пиджаком, накинутым на плечи. Свет исчез. Он закрыл глаза. Ножки стула заскребли по полу. Грубые пальцы забрались ему под руку, а в воздухе повис аромат лосьона после бритья от «BOSS». Это все никак с ним не связано. Только голоса становились все тише, пока не исчезли совсем. Он ощутил тепло руки и провалился в сон без сновидений.
Наверное, Ханнес заснул в такси и проснулся только сейчас, когда машину начало качать на первых серпантинах.
– Там, наверху, последний въезд, – пробормотал он.
– У меня навигатор есть, – ответил бородатый таксист и постучал пальцем по тюрбану.
Ханнес откинулся назад и посмотрел в окно, хотя снаружи ничего не было видно. Последнее, что он помнил, – уличные фонари и рекламные щиты центра города. Теперь такси двигалось через непроглядную тьму. Слева и справа должны быть дома соседей, но он не видел освещенных окон, только черноту. Слева и справа от дороги возвышались сугробы и снежные стены. Мир сузился до ширины пучка света автомобильных фар.
Он мог бы предположить, что Лили поедет в клинику к Ане. Она просто вернулась домой, в свой старый дом, но не нашла там никого. Увидела бланки клиники и сразу отправилась в путь. Умная девочка. Он мог бы предположить, что Аня не сообщит ему, когда появится Лили. До этого она использовала любую возможность, чтобы сбежать от него.
Когда они повернули ко въезду, автомобильные фары заполнили двор светом. Распахнулась дверь – маленький сияющий четырехугольник, в котором появился силуэт Йонны. Она оперлась на дверной косяк.
«Господи, пожалуйста, пусть Лили уже будет там». Тогда они поговорят о Лили. А не о нем. Но ни Лили, ни чужих машин не было и следа. Ханнес вышел из авто, как ни странно, ноги все еще держали его, но мышцы так устали, что начали болеть. Ему здесь больше нечего искать. Он – аферист, монстр, который прокрался в жизнь Йонны. Перспектива разговора с женой порождала панический страх у него в душе.
Проще всего собрать чемодан и уйти без слов. Он не знал, есть ли у него еще дом. И будет ли спустя полчаса. Он чувствовал себя сейчас так же, как Лили: нигде ему не было места. Они оба были летучими голландцами. Как же они похожи друг на друга! Возможно, он скажет это Лили теми же словами, когда-нибудь. В тот момент для него не существовало слова «когда-нибудь». После разговора с Йонной мир рухнет.
Было двадцать минут одиннадцатого.
Когда-нибудь часы покажут двадцать минут двенадцатого. Потом – два часа ночи. Когда-нибудь наступит утро или следующая неделя. Для Ханнеса остались лишь ближайшие полчаса.
Его левая рука пульсировала, кожа вокруг пластыря распухла и покраснела. Может, ему стоило зашить эту рану. Это не важно сейчас. Черт с ней, с этой левой рукой.
Йонна ждала его у дверей. Наверняка ей позвонил Вехтер. Какие они все заботливые! Его просто тошнило от этого. Он обнял жену за талию, но все его тело напряглось: он снова ощутил себя мошенником. Неужели она ему сразу что-то сказала? Он слышал лишь какой-то шум, совершенно бессмысленный. В его голове вертелось слишком много мыслей. Шум в ухе усилился и перекрыл все вокруг. Как он попал на стул? Тот стул, на котором всегда сидел? Он открыл холодильник, вытащил пиво, откупорил бутылку о край стола, как делал всегда. В последний раз. Он поставил бутылку на стол, не сделав ни глотка. Он казался себе преступником.
Йонна держала в руках детские джинсы и зашивала дырку. Она была достаточно умной, чтобы не задавать вопросов. Она не создавала ему дополнительных хлопот, да и к чему ей? Шум в ухе прошел. Даже собственное ухо оставило его в беде. Была только тишина, которую Ханнес должен был чувствовать. Раньше он никогда не замечал, что при шитье тоже создается какой-то шум.
Он провел рукой по волосам, это дало ему отсрочку в две секунды.
– Я так и не ответил на твой вопрос.
– Я знаю. – Она шила дальше.
В комнате слышался только звук, который издавала нитка, тихий треск, когда игла прокалывала материал.
– Почему меня ненавидит Аня.
– Я знаю.
– Я…
Как глупо начинать фразу с «я». Словно речь шла о нем.
– Аня…
Нет, это звучало так, словно он хотел переложить вину на Аню. Ханнес собирался начать заново, но не хватило воздуха в легких. На правильных словах его охватывало удушье, а все остальные не годились.
Йонна отложила шитье в сторону, взяла его за руку. Ханнес резко отдернул ее. Лучше это сделает он сам, чем потом Йонна заберет свою. Этого он не переживет. Он закрыл лицо ладонями, потом снова опустил их. Казалось, глаза горели и застыли на месте. Он не мог взглянуть на Йонну, уставился на узор столешницы, на тонкие линии древесины, на щербинки, появившиеся там, где он открывал пивные бутылки.
– Она тогда заперлась в ванной, – произнес он.
Йонна воткнула иголку в шов, где она входила труднее всего. Металл со скрипом впился в джинсовую ткань.
– Она боялась. Боялась, что я ее убью.
Он посмотрел Йонне в глаза, прямо в лицо. Только монстры и дети смотрят прямо в объектив камеры. В глазах Йонны ничего нельзя было прочесть, ничего, и это ему помогло.
– Я ударил ее в лицо, протащил по квартире, схватил за шею…
«Пока у нее не кончился воздух в легких», – хотел добавить он, но его собственное горло сковал приступ удушья.
Вот и все. Время вышло. Странно, но он еще жил. На кухне горел свет, тикали часы. Мир продолжал существовать, словно ничего не произошло.
Голубые глаза Йонны блестели за стеклами очков. Ему еще никогда не удавалось по ним прочесть то, что она думает.
«Беги, – говорил он ей взглядом. – Забирай детей и беги».
Спустя минуту она положила свою руку на его ладонь. И в этот раз он сжал ее крепко-крепко.
– Дай сюда свою куртку, – сказала она. – Раз уж я достала швейный наборчик… Мы это уладим.
Он снял куртку, из которой вылезла подкладка, и бросил на стол. Йонна разложила ее перед собой и осторожно разгладила разрыв.
– В следующий раз с таким сразу иди ко мне, – произнесла она, не сводя глаз с куртки. – И не переживай. Мы все уладим.
Сквозь кухонное окно проникли лучи автомобильных фар, мотор взвыл и умолк.
Лили вернулась. Ханнес вскочил и рванул на себя входную дверь.
Лили стояла в снегу, одетая не по погоде. Она вздохнула, собираясь что-то сказать, но он приложил палец к губам и взял ее за руку. Ханнес помнил это прикосновение. Он держал ее крошечную ручку, когда Лили хотела выпрыгнуть из кроватки. «Оп-ля!» – сказал он, и она прыгнула, полностью ему доверяя и не опасаясь, что он ее не поймает.
Он поставил ее чемодан, схватил ее за руку и потащил за собой в дом, потом вверх по лестнице в свой кабинет.
Это больше не его кабинет.
– Папа, мне так…
– Тише.
Он включил свет.
Лили затаила дыхание.
– Это для меня?
Она подошла ближе к своему подарку и нажала на кнопку. Гирлянда из нескольких десятков лампочек осветила ее лицо.
– Туалетный столик! С ума сойти!
– Чтобы ты утром могла приводить себя в порядок и не занимать ванную… – Его голос сорвался.
Он обнял Лили за плечи, ее волосы щекотали ему лицо.
– Добро пожаловать домой.
Вехтер закрыл за собой дверь и ногой отодвинул газеты и рекламные проспекты в сторону. Здесь, внутри, было так же холодно, как и снаружи. Он положил свою шаурму на кухонный стол и прошел в комнату, не снимая пальто, чтобы включить отопление, – настоящий слалом, который длился добрых полчаса. Свет в жилой комнате был мутным и холодным. Не стоило ему покупать энергосберегающие лампочки. Им нужна целая вечность, чтобы разгореться, к тому же они нагоняли на Вехтера глубокую тоску, если он сидел под ними слишком долго. Это было как-то связано с длиной волны, гормонами, энзимами и рефлексами, которые обычному человеку кажутся душой. Он должен купить другие лампочки. Просто должен, и все тут.
Он сел на диван в сухих брюках и теплых носках, распаковал шаурму и принялся щелкать пультом.
