Николь Нойбауэр - Подвал. В плену
– Она больше не была моей подругой. Она больше не была Розой, она больше не была человеком. Тогда вместо ее лица я увидела другие лица. Лица, которые я больше не хотела видеть, которые должны были исчезнуть. Мои собственные преступники. Я ей сказала, чтобы она прекратила смеяться. Я ее предупредила. Но она просто развернулась и пошла прочь. – В голосе Джудит появилась дрожь, словно ее трясло. – На стене висели ножи. Когда она развернулась, все вдруг стало предельно ясно и четко. Все случилось так легко. Я только удивилась, как это просто – убить человека.
– А потом вы поехали в клинику, чтобы организовать себе алиби.
– Я подумала о том, что не хочу провести свои последние дни в тюремной больнице. Шок наступил позже.
– Но, в конце концов, вы сами тоже стали преступницей.
– Преступницей? – Она энергично покачала головой. – Нет, преступники – это те люди, которые берут все, что могут унести. Потому что никто их не останавливает. Преступники – это люди, которые смеются в лицо своим жертвам.
– Я думал, жертвы потом сами легко становятся преступниками.
– Ерунда. Это ложь. Можно и не становиться скотиной, если тебя сделали жертвой. Я бы сейчас очень хотела повернуть время вспять. Но я совершенно не чувствую себя преступницей.
– Однако я вижу все иначе, госпожа Герольд. В силу своей профессии.
– Взгляните на это с моей стороны. – Она встала и разгладила пальто. – Ребенок впервые в жизни защитил себя. Ну что, пойдем?
На верхней ступеньке телефон Вехтера загудел. Аппарат лежал в кармане куртки, и на него одно за другим приходили сообщения. Еще до того, как комиссар успел взглянуть на экран, он уже понял: что-то пошло прахом.
Ханнес нажал на кнопку звонка и не отпускал палец.
– Думаю, можешь оставить кнопку в покое, – сказала Элли. – Они отключили звонок в доме. – Сердитая трель звонка снова раздалась на площадке, похожая на жужжание умирающей мухи, – на нее невозможно было не обращать внимания.
Однако никакой реакции не последовало.
Ханнес взглянул сквозь матовое стекло, ему померещилось внутри какое-то мерцание:
– Но свет включен.
– Спорим, они сидят сейчас в печальном единодушии перед телевизором и смотрят сериал «Мыслить как преступник»?
– Тогда мы нарушим эту идиллию. – Он продолжил терзать звонок.
Ветер бросал тысячи мелких игл Ханнесу в лицо. Он просто хотел войти в помещение. Они же не могли оставить их с Элли стоять на пороге, как разносчиков рекламных журналов.
– Бросай это дело. Они не хотят с нами говорить.
Он с размаху ударил ногой в дверь. Завыла сигнализация.
– Теперь захотят.
– Ты рехнулся? – Элли заткнула уши и развернулась, чтобы уйти. – Теперь сюда примчатся сразу две патрульные машины.
– Тем лучше. – Ханнес прикрыл глаза руками, как козырьком, и еще раз посмотрел сквозь вставку из матового стекла в двери. Мерцание оставалось прежним, внутри никто не двигался. – Мне это не нравится.
– Что-о-о?
– Это мне совсем не нравится! – заорал он, перекрикивая сигнализацию.
Сигнализация выключилась так же внезапно, как и включилась. Голос Ханнеса звучал неожиданно громко в этой тишине. Он подошел к садовой калитке и потряс штакетник. Заперта. Через сетку высотой в человеческий рост он видел часть французского окна, из которого лился яркий свет.
– А теперь? Уже давно должен был выйти хоть один из них.
– Ну-ка встань, я на тебя влезу, – сказала Элли.
– Мы же не можем просто так вламываться в сад…
– А что они сделают? Позвонят в полицию? Давай уже!
Ханнес скрестил руки, и Элли перемахнула через стену, удивительно легко, учитывая ее телосложение. Она почти бесшумно спрыгнула в снег с другой стороны.
– А кто теперь мне поможет перелезть? – спросил Ханнес.
– Для этого у тебя наверняка есть какое-нибудь приложение на телефоне.
Ему нужно было попасть туда, хотя бы для того, чтобы убить Элли. О том, чтобы перебираться через узкую калитку из штакетника, не могло быть и речи, он должен был попытаться перелезть через стену. Ханнес подпрыгнул, крепко ухватился руками за край и, перебирая ногами по облупленному бетону, подтянулся до верха забора.
– Осторожно, там колючая проволока!
– Какая проволока..?
Ф-р-р-р-р-р-т.
– Ну прекрасно, – вздохнул он. – Это была моя лучшая лыжная куртка.
– Сделай особое ударение на слове «была».
Ханнес приземлился на снег и поскользнулся, пытаясь сохранить равновесие.
Элли криво усмехнулась:
– Ты так быстро залез наверх. Я могла бы просто открыть калитку. – Она повернула ручку, и калитка распахнулась. – Была заперта на задвижку.
Ханнес закрыл глаза и сосчитал от десяти до одного в обратном порядке. Хорошо, что эти десять маленьких цифр еще могли уберечь Элли от смертельного выстрела из служебного оружия.
Открыв глаза, он увидел следы. В саду не было террасы, за ним никто не следил и ничего здесь не выращивал – высохшие деревья подступали прямо к стеклянному окну, высившемуся от пола до потолка. Природа постепенно забирала виллу Баптиста себе, сантиметр за сантиметром. Если жители покинут этот дом, ветки выдавят стекла и лес буйно разрастется вокруг дома. Следы людей терялись между стволами деревьев, ветер их уже заметал, спустя полчаса они исчезнут.
– Тут по саду кто-то ходил, – прошептал он.
– Нам не нужно красться, они же должны нас слышать.
Ханнес покосился на нее.
– Ты ходишь по тонкому льду, Элли, – сказал он чуть громче.
– Да, это так.
– Это плохо. Иди вперед!
Тяжело ступая, они подошли к широкому французскому окну и описали дугу, придерживаясь дорожки следов.
Ханнес поднял руку, чтобы постучать, и вдруг застыл. Как сквозь витрину, он наблюдал за странным безумным спектаклем, видел кровь на паркете, тело, скорчившееся на полу. Ханнес потряс ручку стеклянной двери. Заперта. Он отступил на пару шагов и ударил ногой по замку. Потом еще раз. С третьей попытки лопнуло стекло, вновь завыла сигнализация. Трещины прошли по всему стеклу, как паутина, бесконечно разветвляясь. Вместе со стеклом и квартира Баптиста на его глазах разбилась на тысячи осколков.
Элли уже держала телефон возле уха. Только бы она не стала строить из себя Лару Крофт и не бросилась одна по следам в темноту. Но настолько глупой она не была.
Ханнес остановился в двух метрах от тела, лежавшего на полу. В один миг все показалось таким простым. Никаких дисциплинарных мер взыскания, никаких свидетельских показаний в суде, и Целлер и Хенке больше не будут мешать ему работать. А им еще следует быть креативными, чтобы обезопасить мальчика. Так много проблем разрешилось бы одним махом, если бы он еще немного постоял и понаблюдал, как расплывается по полу лужа крови.
Но в нем победил полицейский, и Ханнес опустился на колени к раненому.
Баптист поворачивал голову из стороны в сторону, его веки дрожали. Ханнес ударил его по щекам:
– Очнитесь! Не уходите! Посмотрите на меня! Сколько пальцев вы видите?
Баптист хрипло дышал:
– Trois[68].
– Вы меня узнаете? Кто я такой?
– Un trou du cul[69].
– Могу зайти в другой раз, я так понял? Насколько мне хватило школьного французского.
– Нет!
Баптист крепко вцепился Ханнесу в запястье, в его рукаве зияла прореха, на темной ткани пиджака расплывались еще более темные пятна крови. Ханнес расстегнул рубашку, чтобы установить источник кровотечения. Порез прошел через всю грудь Баптиста, вспоров рубашку. Это была всего лишь поверхностная царапина. Второй удар пришелся под реберную дугу, из раны толчками вытекала кровь. Ханнес прижал палец к теплой плоти, нащупал место удара (под пальцами чувствовался пульс) и зажал его. Под его рукой резко опускалась и поднималась грудная клетка Баптиста.
– Спокойно. Дышите спокойно. Где Оливер?
Баптист чуть приподнял и тут же опустил вялую руку, указывая на стеклянную дверь. Ханнес обернулся. Снаружи следы терялись среди деревьев. Они вели в направлении калитки, которая выходила на аллею Генриха Манна, к берегу реки. А там был только Изар.
Баптист открыл рот. Ханнесу пришлось наклониться, чтобы разобрать слова:
– Не трогайте его… Он не виноват…
– Виноват или не виноват – это не в моей компетенции.
Он нажал еще сильнее, ему показалось, что кровотечение уменьшилось.
– Скажите ему…
– Скажете ему сами, если угодно! Я посыльным не нанимался! – Голос Ханнеса сорвался. – А теперь соберитесь и возьмите на себя ответственность! Черт, вы умираете тут у меня на руках! Черт! Не смейте этого делать!
– А что тогда? – Неужели Баптист улыбнулся, или это подергивание мускулатуры?
Ханнес наклонился к его уху:
– Тогда вам там, наверху, придется ждать лет пятьдесят, пока я не врежу вам по яйцам.
Вначале ему показалось, что это галлюцинация, вызванная чрезмерным возбуждением, но звук становился громче, приближаясь. Сирена.
