Найди меня - Фрейзер Энн

Но это было куда сложнее, потому что сердце еще помнило взаимную любовь, наполнявшую их обоих. Это была уникальная, особая связь между отцом и дочерью, живая, на клеточном уровне. И даже злодейства, сколько лет или жизней ни проживи, чтобы выйти из его тени, никогда не вытеснят из памяти воспоминания о том, кого она знала и любила. Поэтому даже теперь, в тридцать восемь, при мысли о нем все равно оживала знакомая душевная боль, скорбь по тому, кем он казался, а не по тому, кем он стал. Ей так и не удалось смириться с тем фактом, что эти два человека все еще живут в одном теле, что отец еще жив, гниет в камере смертников, коротая дни до последнего «прощай».

Дэниел молча ждал.

Разве может она снова увидеться с отцом? Как такое выдержать? Всю свою жизнь после его ареста она пыталась перешагнуть через это, делая вид, что он мертв, пыталась вырвать его из своего сердца, когда-то принадлежавшего ему без остатка. У нее не было уверенности, что она сможет пережить даже короткую встречу.

— Чего он хочет? — удалось ей прошептать.

— Не знаю. Может, просто увидеть вас?

— Должно быть что-то еще. — Она взяла тюбик бальзама для губ из керамической чаши на столе. Бальзам пахнул лавандой. Она встала и выбросила его в ведро. Взяла стакан Дэниела и швырнула туда же. Придется выбросить весь дом, сжечь одежду и уехать далеко-далеко, куда-то, где ничто не напоминает об этом месте. На Марс, что ли.

— Еще есть время, — сказал Дэниел. — Организовать экскурсию для убийцы из камеры смертников не так уж просто. И еще придется заставить персонал тюрьмы подписать обязательство о неразглашении. Не хватало только, чтобы пронюхала пресса и собрались зеваки — это увеличит риск побега. Вашему отцу не скажут, когда состоится поездка, просто на случай, если ему помогает кто-то снаружи.

Она отдала ему должное — он не вспомнил о стакане.

— Так что разблокируйте телефон и ждите моего звонка. Я начну готовить бумаги, а вы пока думайте, у вас будет время обсудить все с матерью. — И добавил: — Просто чтобы вы знали — о встрече с ней он не просил.

— Родственникам станет легче, — сказала Рени, пытаясь убедить себя.

— Возможно, и вам тоже, — он проговорил это оптимистичным тоном, но мигнул немного замедленно, словно подавляя в себе какие-то непрошеные мысли. Еще несколько лет и сколько-то убийств и подобные мысли перестанут его посещать.

Она с ужасом заметила, что солнце уже садится, наполняя комнату розовым сиянием.

Отец любил закаты. Это осталось одним из самых ярких воспоминаний о нем. Он брал ее за руку, и они шли на свое излюбленное место во владениях бабушки. Солнце надолго зависало в небе, и порой казалось, что это вовсе не солнце, просто отец убедил ее в этом, вывернув реальность, заставив ее думать и видеть то, что хотел он.

Криминологическое профилирование стало модным. Она читала лекции по всей стране, считалась экспертом и привыкла, что к ней обращаются за консультацией по самым жутким преступлениям. Но отец никогда не подходил под общие мерки. Это был человек, который любил свою семью, любил природу, любил закаты и животных. Который подарил ей настоящее детство и обожал ее. Любящий и любимый другими.

И все же он был злом. Возможно, худшим из зол, злом, затаившимся совсем рядом и обманывавшим ее детское сердце. А позже, когда появились подозрения, когда она пыталась его разоблачить, мать не верила ей, и Рени стала сомневаться во всем, что знала.

И даже сейчас она все равно скучала по нему. В этом и была опасность свидания. Она скучала по тому, как он произносил ее имя, Рени, старое семейное имя, с намеком на южный говор. Он в тюрьме, а она здесь, в пустыне, в безопасности, вдали от него и его манипуляций. Ее страшило, что при встрече детская любовь оживет снова.

— Мне очень жаль, — сказал Дэвид, словно понимал, что с ней творится. Но этого никто не мог понять. Она и не ждала этого. Или не хотела.

— Для вас это просто очередная зарубка на прикладе, — сказала она. — Когда все кончится, вы станете почетным гостем в Куантико. А для меня это жизнь, жизнь моей матери. Я не хочу становиться сенсацией. Я не хочу, чтобы потом выяснилось, что вы продали историю для десяти серий какого-нибудь подкаста. Не хочу никакой прессы. И не хочу, чтобы вы излагали кому-то в интервью вашу версию событий.

— Полностью согласен. Я не планирую делать себе на этом имя или состояние.

— Ой, да перестаньте. По крайней мере, прославитесь среди коллег. Знаю, как это важно.

Он покачал головой.

— Меня это не интересует.

Он мог отрицать сколько угодно, но у него был какой-то интерес. Здесь чувствовалось, что-то личное.

— Некоторым достаточно добиться справедливости, — сказал он.

Она взглянула на карту на стене и поняла, что есть лишь один ответ. Если отец действительно покажет им могилы, возможно, исчезнет то чувство соучастия, о котором Дэниел спрашивал тогда в Куантико.

— Я согласна.

ГЛАВА 4

Три года назад

Розалинда Фишер работала волонтером с женщинами, ставшими жертвами насилия, и привыкла к телефонным звонкам среди ночи. Физическое насилие, часто провоцируемое алкоголем и наркотиками, обычно происходит после наступления темноты. Поэтому, когда ее разбудил телефонный звонок, она решила, что это из «Безопасного дома». Видимо, кого-то нужно срочно приютить — на этот случай у Розалинды всегда была наготове гостевая комната, еда, чистое постельное белье и полотенца. А также бинты, пакеты со льдом и болеутоляющие, если понадобятся.

Это действительно оказалась просьба о помощи, но не от незнакомки.

— Мама? Мне нужна твоя помощь.

Ничего нет больнее внезапного материнского страха, проникающего в самое сердце.

Розалинда включила свет и уселась в постели. Ну почему Рени так далеко! Она никогда не одобряла переезд дочери, но всегда старалась поддерживать ее, какие бы решения та ни принимала, пусть даже глупые.

— Рассказывай. — Розалинда пыталась говорить спокойно, собранно, ничем не выдавая свой страх. Это никому не поможет.

— Было темно. Мы с напарником работали по одному делу… и мне почудилось, я увидела человека, которого там не было. — Голосу Рени был хриплым и нетвердым. Наркотики? Алкоголь? Это плохо.

— С тобой все в порядке? Все остальное не важно.

— Да.

Розалинда с облегчением выдохнула. Все можно уладить. Любого можно утешить, надо просто найти нужные слова.

— Ты где?

Рени рассказала, что звонит из больницы. Уже лучше. Она сама туда обратилась, а язык заплетается от лекарств.

Рени всегда была сущим наказанием. Что было, то было. После рождения она не переставала орать несколько суток напролет, и Розалинда, наконец, решила, что нужно что-то с этим делать. Она не беспокоилась за себя, недосыпание можно пережить, но нельзя же оставлять ребенка в таком состоянии. Жуткая ситуация. Отчаявшись, Бен увез Рени к своей матери, в хижину посреди пустыни, где, как гласило семейное предание, девочка мигом перестала плакать, начала сосать молочную смесь и спать как нормальное дитя, хотя сама Розалинда и сомневалась в столь быстрой перемене.

Тем не менее Рени росла серьезным и меланхоличным ребенком, всегда наблюдала, о чем-то думала, но чаще оставляла свои мысли при себе. Настоящая взаимная привязанность между ними, как должно быть между матерью и дочерью, так никогда и не возникла. Иногда Розалинде казалось, что Рени вообще ее не любит. Очень трудно растить ребенка, которому ты не нравишься. Бен всегда говорил, что Розалинда выдумывает, но она так не считала.

Может быть именно поэтому Розалинда и открыла свой дом для страдающих женщин. Это отчасти компенсировало натянутые отношения с Рени, а у Рени появился повод больше времени проводить с Беном. Но после его ареста и смерти бабушки Рени они остались вдвоем, и Розалинде пришлось взять на себя заботу о дочери. И Рени откликнулась на ее заботу, впервые за все время их отношений.