Монс Каллентофт - Летний ангел
Даниэль.
Раньше она его не видела. Должно быть, подошел позже.
— Нет.
— Ничего?
Малин видит толпу репортеров, голод в их глазах, любопытство и усталость — все то же, что и у них самих. И прежде, чем она успевает осознать происходящее, с ее губ слетают слова:
— Мы связались с психоаналитиком, который создал психологический портрет преступника или преступницы. По всей вероятности, речь идет о человеке, который сам подвергался насилию, с глубинными нарушениями образа собственного «я». Этот человек является частью общества, однако оказался на обочине. Больше я ничего не могу сказать.
— Как зовут психоаналитика?
— Этого мы, к сожалению, не можем раскрыть.
Карим глотает тот факт, что Малин выдала журналистам информацию, которую до того ни с кем из коллег не обсуждала, и сочтя, что она безвредна, добавляет от себя:
— Этот портрет неофициальный, составлен на скорую руку. В Центральном управлении криминальной полиции ведутся работы по созданию более полной версии.
— А Сулиман Хайиф? Вы продолжаете держать его в следственной тюрьме? Есть ли новые доказательства против него?
— Он пока остается в следственном изоляторе.
— Но вы думаете, что его скоро можно будет исключить из списка подозреваемых?
— Без комментариев, — говорит Карим. — Это все.
Несколько журналистов хотят взять интервью у Малин, но она отмахивается со словами:
— Дома меня ждет дочь. Я тороплюсь к дочери, извините.
Туве и Малин доедают пиццы, которые Малин купила по дороге, они уже остыли, но в такую жару холодные даже вкуснее.
Туве все еще не пришла в себя после долгого перелета. Она проспала весь день, так и не поехала купаться, даже не виделась с Маркусом, хотя и разговаривала с ним по телефону.
— Когда ты встречаешься с Маркусом? — спрашивает Малин, отправляя в рот последний кусок пиццы.
— Завтра, — сухо отвечает Туве, и Малин слышит по невеселому тону, что конец любовной истории не за горами.
«Жаль, — думает Малин. — Мне очень понравились Биргитта и Ханс, родители Маркуса. Так хорошо было посидеть с ними за ужином, пообщаться в расслабленной и приятной атмосфере».
— Ты скучала по нему на Бали?
— Не знаю, мама. Мы можем поговорить о чем-нибудь другом? Тебе обязательно парить мне мозги Маркусом?
В гостиной слышатся позывные выпуска новостей.
— Там, возможно, покажут меня, — говорит Малин, и Туве сияет.
— Ой, хочу посмотреть!
Их сюжет третий, и в отсутствие другой информации много места уделено психологическому портрету. Малин показывают крупным планом в тот момент, когда она отвечает на вопрос; ей кажется, что она старая, усталая и измотанная, жалеет, что не накрасилась, не причесалась, хотя Карим советовал ей это сделать.
— Ты просто супер, мама, — говорит Туве и криво улыбается.
— Спасибо, это согревает.
— А что, тебе холодно?
— Да брось.
И еще одна вставка с Малин, когда ее просят дать интервью, а она нетерпеливо отмахивается от камеры со словами: «Я спешу домой к дочери».
У Туве удивленный вид.
— Зачем ты это сказала, мама?
— Не знаю. А что, глупо звучит?
— Нет, но как-то непривычно.
Затем идет прогноз погоды. Зной будет продолжаться. Облегчения пока не ожидается.
Женщина-полицейский. Малин Форс. Передо мной на телеэкране в моей тайной комнате. Складские полки прогибаются, а запах для меня не существует — только жар, ад, который я нашла сама и через который должна пройти.
Я видела, как она плавала.
В «Тиннисе».
Освежалась среди адской жары.
Она воображает, что знает, кто я? Что она может позвонить какому-то психоаналитику и узнать, кто я есть?
Говорить такое в телевизор — на всеобщее обозрение!
Если бы что-нибудь в этой треклятой жизни давалось легко, я давно выполнила бы свою миссию.
Мы могли бы снова быть вместе.
Никому из нас не надо было бы бояться или чувствовать одиночество.
Я буду как огонь — уничтожать, создавая возможности для новой жизни.
Скверна прекратит существовать, ты осквернил меня, как все всегда оскверняли меня.
Ты шевелишься во мне.
И то, что я сейчас видела, есть верный знак. Шуршание белых паучьих щупальцев с когтями кролика в пыльной кровати. Чтобы я потрясла когтями кроликов над ее шеей? Вот чего ты от меня хочешь?
Попробую когти. Они снова порвут тебя. Я отмою добела, я сделаю это. Твоя кожа станет белым платьем. Невозможно отследить, не так ли? Как вибратор. Я купила его за наличные в городе год назад. Он много таких продал, так он сказал. Я чувствовала, что он мне пригодится.
Я покажу тебе. Она станет тобой, ты станешь ею.
Ты ведешь меня в правильном направлении, Малин Форс. Боль рождает боль, боль рождает любовь. Ты упомянула свою дочь по телевизору. Почему? Наверное, она для тебя единственный свет в окошке.
Надеюсь, что она подойдет по возрасту.
Мой летний ангел.
Чистая любовь летних ангелов.
Я вижу это по тебе.
Ты тоскуешь по возрождению любви, как и я.
Я избавлюсь от своей тоски, твоя начнется.
Равновесие.
Возможно, его-то и не хватает?
Чего не хватает мне.
Нам.
52
Двадцать третье июля, пятница
Смотри, вон Туве катит на своем велосипеде, осторожно, чтобы не попасть в аварию, — лучше добраться до места попозже, чем не добраться вообще.
Крыша отеля «Экуксен», парк Тредгордсфёренинген — как желто-зеленый мираж, вода «Тинниса» — бассейн кажется голубым сияющим обещанием.
Она должна с кем-то встретиться, правда?
Да, мне так кажется.
С нами?
Нет.
Я не хочу этого, одна мысль приводит меня в отчаяние.
Вот она переезжает по мосту через Тиннербекен, а затем с усилием поднимается на возвышенность в сторону Рамсхелля.
Там живут богатые.
Она не богатая.
Нет.
Теперь мы больше не видим ее.
Ее скрывают от нас кроны деревьев.
Но ты тоже это чувствуешь, да, София?
Да, я это чувствую.
Она должна быть осторожна.
Осторожна.
Маркус.
Как странно. Поначалу она просто не могла без него, потом все стало привычным — не то чтобы скучным, но привычным. Не то чтобы он стал просто приятелем — но все стало не так, как вначале.
Уезжая на Бали, Туве знала — она не будет скучать по нему, и понимала, что это означает.
Дома жарче, чем там. И свет бьет в глаза в десять раз сильнее. Повезло, что у меня хорошие солнечные очки.
Мама не любит надевать солнцезащитные очки, считает, что они искажают реальность. А я люблю, когда мир становится чуть желтее.
Сердце бьется в груди, когда она стоя жмет на педали, поднимаясь на холм Рамсхельсбаккен, мимо кирпичных вилл и больших деревянных домов, в которых обитают самые уважаемые жители города.
К ним относятся мама и папа Маркуса. Оба врачи. Поначалу ей это тоже нравилось: их большой дом, где все не как у нее дома. Это было почти как в книгах, которые она читала: женщина из народа, мужчина из высшего общества, вроде принца или графа.
Но к дому она тоже со временем привыкла. И здесь не так, как в книгах. Бали — вот где все оказалось необычным.
Теперь она едет в гости к Маркусу. Он обещал придумать что-нибудь интересное и, должно быть, понял по ее голосу, когда они разговаривали вчера вечером, что она вся в сомнениях. Она размышляла над этим вчера перед сном, и ей уже не удавалось представить себе, что они встретятся с Маркусом, как раньше, — то есть встретиться-то они могут, но не так.
Как объяснить ему это?
Похоже, она значит для него больше, чем он для нее.
Белый фургон на малой скорости обгоняет ее, наверное, разыскивает какой-то адрес, садовник или что-то в этом духе.
Вот и их белая кирпичная вилла. Большие яблони в саду имеют грустный вид, стволы, кажется, вот-вот переломятся от зноя. Входная дверь распахивается еще до того, как Туве успевает завести велосипед на выложенную каменной плиткой дорожку.
Маркус. Стройный и бледный. Улыбается.
Туве улыбается ему в ответ и думает: «Надеюсь, улыбка получилась искренней. Но как удачно, что он не может заглянуть мне в глаза».
Затем она думает: «Неужели все всегда так кончается? Когда ты больше не влюблен, все кажется таким скучным? Неужели нет других вариантов?»
Карин Юханнисон беспокойно бродит по своему кабинету: встает, снова садится, кладет ноги на стол. Розовый лак на ногтях идеально подходит к тонким розовым полоскам на ее сандалиях от «Прада». Купила их весной в Милане, когда они с Калле ездили на выходные за покупками.
