Монс Каллентофт - Летний ангел
— Я не могу признаться в том, чего я не совершал!
Пистолет прижат к его виску.
И тут Пер делает шаг вперед, выбивает оружие из рук Вальдемара.
— Какого черта? — возмущается тот.
— Хватит, понимаешь? Остановись.
Ветер пробегает по высохшей кроне клена, и тысячи желтых листьев решают сорваться со своих мест, осыпаются, словно золотой дождь, на троих, стоящих среди леса.
— Вибратор я покупал у Стена в «Блю роуз», — кричит Сулиман Хайиф. — Он сказал, что продает их дюжинами, так откуда вы можете знать, что тот был именно мой?
— Проклятье, — шепчет Вальдемар, и Пер думает: «В этом ты прав, Вальдемар, чертовски прав».
— Почему ни один идиот не проверил, какие вибраторы продает единственный в городе секс-шоп? Чертов Интернет! Люди ведь пока не перестали ходить в магазины?
Пер берет Вальдемара за руку.
— Успокойся! Лето выдалось совершенно сумасшедшее. На нас давили со всех сторон. Иногда не замечаешь того, что у тебя прямо под носом.
Пятнадцать минут спустя Вальдемар стоит у прилавка в «Блю роуз» на Юргордсгатан, в непотопляемом городском секс-шопе. Владелец магазина Стен улыбается всем своим оплывшим, заросшим щетиной лицом.
— Синий вибратор?
Стен отходит к полке в глубине слабо освещенного магазинчика, возвращается с розово-оранжевым пакетом в руках — синий предмет, заключенный в нем, до половины закрыт надписью из наклонных кричащих букв: «Hard and Horny!»[23]
— Они расходились, как горячие булочки. За последние полтора года я продал не меньше сорока штук.
— Вы регистрируете покупателей? — спрашивает Вальдемар.
— Да вы что, с ума сошли? Конечно нет. Конфиденциальность — мой девиз. А на лица у меня плохая память.
— Принимаете кредитные карточки?
— Чертовы банки снимают семь процентов. Здесь все покупают за наличные.
Малин паркует машину возле Филадельфийской церкви, пренебрегает оплатой парковки в автомате. Они с Заком пересекают Дроттнинггатан, подавляя в себе голод и желание завернуть в «Макдоналдс».
Звонят в домофон у подъезда дома двенадцать, и Вивека Крафурд впускает их.
В приемной, в кресле с восточным орнаментом, сидит Юсефин Давидссон, рядом с ней ее взволнованная мать.
Вивека устроилась за столом в кожаном кресле, ее лицо освещено ясным ровным светом, падающим из окна, выходящего на Дроттнинггатан. «Какое странное, почти мистическое освещение», — думает Малин.
— Ну что ж, давайте приступим, — говорит Юсефин Давидссон. — Я хочу знать, что же произошло.
«И не только ты», — думает Малин.
50
Память — это насилие.
Она затаилась где-то в глубине тебя, Юсефин.
Синапсы подключатся к синапсам, и ты вспомнишь. Но хочешь ли ты вспоминать?
Мы помним. Мы можем увидеть, что произошло, как мы пропали. Мы предпочитаем называть это именно так — исчезновением, и как мы потом после долгого одиночества нашли друг друга в этом беспорядочном космосе.
Мы с Софией обрели друг друга.
Может быть, мы попали в прекрасное место раньше сознательного и бессознательного? Раньше всего, что мы, люди, пропускаем в этой жизни.
Мы можем ощущать, какими когда-то были, наш космос может принимать любой цвет, какой нам захочется, и мы можем находиться, где нам угодно.
Сейчас мы с тобой, Юсефин, в комнате у тетеньки-психолога.
Нам тоже нужны твои воспоминания.
Как бы там ни было, нам нужно подвести черту под правдой, чтобы обрести покой окончательно, перестать бояться темноты. Потому что таков наш космос, он может принимать такую окраску, что черное начинает казаться белым.
Не бойся.
Это всего лишь воспоминания.
Хотя не только. Они — твоя жизнь, и они нужны нам.
Но помни одно, Юсефин. У нас, летних ангелов, нет ничего, кроме друг друга.
Перед моими глазами маятник.
Шторы, книги в кожаных переплетах на полках, офорты с пейзажами. Эта комната — как в Англии.
Маятник.
По-моему, такое бывает только в кино.
Воздух затхлый, не могла она проветрить? Или надушиться духами?
«Этот странный диван на самом деле такой удобный», — думает Юсефин и пытается сконцентрироваться на маятнике, но мысли разбегаются, взгляд перескакивает с одного присутствующего на другого.
Женщина-полицейский. Малин. Она стоит за спиной у тетеньки-психолога.
Что в голове у этой Малин? Она кажется внешне спокойной, но кто угодно может заметить, что она вся на нервах. Или не то чтобы на нервах, но типа маньяка — хотя и наоборот.
Она смотрит на меня во все глаза. Хватит пялиться! Наверное, она читает мои мысли, потому что теперь отводит взгляд.
Полицейский с бритой головой сидит на черном стуле у окна. Спокоен, но опасен. Отец знаменитого хоккеиста, и еще моя мама, до смерти напуганная. Я не боюсь, а чего она боится? Что ее маленькая девочка окажется измазанной в грязи? Я не белая голубка, мама, не будь такой наивной.
И тетенька-психолог. Взгляд раздраженный. Она заметила, что я думаю о своем.
— Смотри на маятник и слушай мой голос.
«А разве она что-то сказала?» — думает Юсефин и отвечает:
— Я постараюсь.
Тетенька-психолог говорит:
— Сделай глубокий вдох…
И я делаю глубокий вдох.
— Следи за движениями маятника…
И я слежу за движениями памятника.
— Ощути, как ты уплываешь…
И я чувствую, как уплываю.
Веки падают.
Темно, но все же светло.
Но — подождите.
Где это я?
«Наконец-то», — думает Малин, когда замечает, как Юсефин Давидссон погружается в себя, подчиняясь командам Вивеки.
Вопросы она написала на бумажке: Вивека несколько раз повторила, что она, и только она, будет разговаривать с Юсефин во время сеанса. Иначе все осложнится: это ведь не как обычная беседа в состоянии бодрствования, здесь надо следовать за образами и словами, а не за контекстом.
Вивека кладет маятник на стол.
Звук машин, проезжающих по улице Дроттнинггатан, проникает в комнату.
«Можно слышать нас всех пятерых, наше дыхание, — думает Малин. — Мы дышим как один человек».
Лицо Зака бесстрастно: Малин знает, что он очень скептически относится к этой идее, хотя теперь, когда они уже здесь, никогда в этом не признается.
Вивека берет бумажку с вопросами с верхней полки книжного шкафа.
— Юсефин, ты слышишь меня? Я хочу задать тебе несколько вопросов. Ты готова мне ответить?
Белая комната без единого звука.
Чужой голос, мой собственный.
— Задавай вопросы, если ты так хочешь.
— Я буду задавать вопросы.
— Я устала, я хочу спать.
— Парк Тредгордсфёренинген, — говорит незнакомый голос, и из дыры в стене начинает проникать ясный ровный свет, окна становятся черными и исчезают.
— Я проснулась там.
— Что случилось до того, как ты проснулась?
— Я спала. До того я была в кино.
Свет исчезает, комната становится серой, и ко мне движется черный силуэт — волк, или собака, или заяц, или человек. Но какой человек будет ходить на четырех ногах?
— Уберите собаку.
— Собака заставила тебя заснуть?
— Ее уже нет.
— Кто укладывал тебя спать?
— Мама.
Комната снова белая, я одна, а под потолком висят складские полки, как гигантские лампы. Я вижу саму себя спящей, кто-то похлопывает меня по спине, стоит запах бассейна, сухого летнего утра.
— Руки.
— Уложили тебя спать?
— Да.
— Руки мужчины или женщины?
— Не знаю.
— Ты помнишь, как начался тот вечер?
Стены комнаты исчезают, я вижу себя на велосипеде, едущей через лесок, по асфальтовой дорожке, через лес в Рюде в сторону города, но я не знаю, почему я поехала этой дорогой, зачем?
— Я шла по лесу.
— Какому лесу?
— Неправильному лесу.
— Зачем?
Неприятный чужой голос, женский голос, очень старый.
— Почему это был неправильный лес?
— Что-то следило за мной.
— Что было в лесу?
— Что-то.
Какой это лес?
Какая-то сила тащит меня вниз, есть только я, и я засыпаю, просыпаюсь от звуков движущейся машины.
— Потом я ехала в машине.
— Куда?
— К складским полкам, которые только что свисали с потолка.
— Ты попала на склад?
Мое тело на кушетке. Меня трут, кожу жжет, противно пахнет. И что со мной делает это тело, его зубы блестят, меня режут, боль во всем теле, прекратите давить, прекратите давить.
— Прекратите давить, ПРЕКРАТИТЕ ДАВИТЬ, ПРЕКРАТИТЕ, ПРЕКРАТИТЕ ЭТО!
Голос, незнакомый:
— Все наладится, ты в безопасности, теперь ты можешь проснуться.
