Джесси Келлерман - Беда
Коридор на пути к квартире 20N-1 запущенный, грязный. Коврики у дверей прижились с позапрошлого десятилетия. Под распределительным щитом банки с краской.
— Ремонт? — поинтересовался Сулеймани.
Про себя Джона решил, что эти банки могут означать что угодно.
Заставка дневного ток-шоу выла, заглушая дверной звонок.
— По крайней мере, на этой работе костяшки можно укрепить, — заметила Иветта, колотя согнутыми пальцами в дверь.
Открыла девушка лет шестнадцати, с глазами лани. Длинноногая, в обтягивающих джинсах и мохнатых желтых носках, которые так и ходили ходуном: девушка все время шевелила пальцами ног, нервный тик. К бедру она прижимала тощего, сморщенного младенца. За ее спиной темнела квартира.
— Да-а? — спросила девушка.
— Вероника Хатчинс дома? — заговорила Иветта.
— Нет. — Девушка перебросила свой груз на другое бедро, взметнулась в воздух скрюченная ручка.
— Мы из больницы Верхнего Манхэттена, — пояснил Сулеймани. — Заглянули узнать, как поживает ДеШона.
Девушка выпятила губу:
— Ее тут нет.
— Разрешите спросить, кем вы ей приходитесь.
— Разрешаю, спрашивайте.
Иветта улыбнулась:
— Вы — дочка Вероники?
Младенец захныкал, девушка шикнула на него.
— Да-а, и че?
— ДеШона ходила сегодня в школу? — осведомился Сулеймани.
Девушка только плечами пожала.
— Передадите это маме? — попросила Иветта.
Девушка смяла визитку и сунула ее в карман, где ненужная бумажка пролежит — подумал Джона — долго, долго.
— Вы из социальной службы? — спросила девушка. — У нас проблема.
Она развернулась и пошла в дом, видимо полагая, что все последуют за ней.
— Вот, смотрите.
Главным источником света в квартире служил телевизор, лил голубизну на пол, где валялось с десяток солдатиков — любым из них младенец может подавиться, — они как будто плыли между ножек двух пластмассовых стульев. В углу навалены выпотрошенные подушки. Периферическим зрением Джона поймал движение, словно шевельнулась сама темнота, — тараканы.
— Смотрите.
У порога кухни из-под пола просачивалась какая-то зеленоватая субстанция.
— Что это? — удивился Сулеймани.
Девушка взглядом ответила ему: А я почем знаю, на хрен?
— Давно это у вас? — спросила Иветта.
Девушка в задумчивости пожевала язык:
— С каждым днем прибывает.
— С управляющим говорили?
Девушка фыркнула.
Иветта сказала:
— Я позвоню в жилищный отдел.
— Оно живое, — заявила девушка. Развернувшись всем телом к гостям, она повторила: — Ведь живое, правда? — И громко заплакала.
Никто из них троих не знал, что делать. Джона поглядывал на Сулеймани, тот на Иветту, а Иветта ласково взяла девушку за руку и отвела в дальнюю комнату. Дверь за ними закрылась.
Джона так и стоял на пороге кухни, не ведая, куда себя девать, пересчитывая трещины на потолке. Сулеймани отошел к окну, выглянул сквозь подранные занавески. Затем посмотрел себе под ноги, на груду подушек, щелкнул неодобрительно языком. Обернув руку платком, пошарил среди подушек, вытащил маленькую, в разводах, стеклянную трубку с обгорелыми краями. Вздохнул, завернул свою добычу в платок и спрятал в карман.
С детской площадки открывался штрихованный и сумбурный вид на пересечение Рузвельтовского шоссе с Трибороу. Почти все оборудование порушено или украдено, уцелела только длинная перекладина качелей. Там и сидела ДеШона, жуя собственные волосы и тихо напевая. В тонкой джинсовой куртке и брючках на полтона темнее она как будто не ощущала холода. Не заметила и приближения взрослых, пока Сулеймани не предупредил ее свистом. Тогда девочка вскинула голову, и сосредоточенное выражение на ее лице сменилось скукой.
— Привет, ДеШона, — обратилась к ней Иветта. — Ты меня помнишь?
Девочка кивнула.
— Одна гуляешь?
— Ага.
— А куда пошла тетя Вероника?
— Не знаю. — Она пнула носком землю.
— Она разрешила тебе выйти во двор и погулять?
Девочка пожала плечами.
— Тебе не холодно? — встревожился Джона.
— Ага.
— Ты бы пошла в дом, — посоветовал Джона. — А то голова замерзнет и отвалится.
ДеШона слегка улыбнулась.
— Пошли наверх, — подхватила Иветта.
Девочка покачала головой.
— Ну, лично я пошел, — заявил Джона. — Я тут полиловею.
За такое словцо его удостоили хихиканьем.
Иветта сказала:
— Я отведу ее в дом. Мне все равно придется дожидаться тетю, а вам незачем тратить время.
— Других дел у нас не имеется, — возразил Сулеймани.
Они уговорили девочку вернуться вместе с ними. В лифте она застенчиво потянулась к руке Джоны.
— Воняет как дерьмо, — сказала она.
— Согласна, — кивнула Иветта.
На этот раз стучать пришлось вдвое дольше, прежде чем кузина ДеШоны открыла дверь. От младенца она успела избавиться, но все еще кренилась набок, словно ее тело раз и навсегда застыло в такой позе. Девица сразу же принялась орать на ДеШону за то, что та ушла без спроса:
— Вечно ты убегаешь!
Иветта вмешалась, переключила внимание девушки на зеленую слизь возле кухни, а Сулеймани и Джона пристроились с ДеШоной в комнате, где она жила с двоюродными сестрами и малышом, которого, как она с гордостью сообщила, звали Маркиз. Сулеймани расспрашивал, сильно ли она горюет по матери, и как ей живется с тетей, и не собирается ли она записаться в школу. Девочка обнимала вытертого плюшевого мишку, жевала волосы, в глаза врачу не глядела. Изредка бросала взгляд на Джону и краешком губ отвечала на его улыбку.
Несколько минут спустя Сулеймани извинился и вышел в туалет. Поняв, что от вопросов девочка лишь замыкается в себе, Джона предпочел молчать. Они сидели тихо, слушая, как ворочается в одеялах крошка Маркиз.
— Он милый, — сказала девочка и потрогала маленький носик. — Я тоже хочу малыша.
Представив себе, как детское безгрудое тело пухнет в беременности, Джона чуть не блеванул.
Сулеймани вернулся и объявил, что им пора. ДеШона снова уставилась в пол и не ответила, когда психиатр напомнил ей, что она может звонить ему в любое время.
Иветта осталась пообщаться с юной матерью по имени Адия, а Джона и Сулеймани побрели на юг по Третьей авеню. Доктор похвалил Джону за умение слушать.
— Это дар, — разливался Сулеймани. — Некоторые люди сразу же вызывают доверие.
Возле Сотой улицы он пожал Джоне руку и пошел к больничной парковке. Джона двинулся дальше на юг, миновал Исламский культурный центр с проступившей на куполе ярь-медянкой, с нависающим над улицей минаретом. Закутанная женщина и мужчина в белой, до полу, рубахе ждали автобуса.
Каждый день этой недели он выбирал разные маршруты, путь из больницы в общежитие — всего-то два квартала — растягивался в нелепые многочасовые походы. Сейчас он дошел до Восемьдесят шестой, обитель безголовых, в блестках, манекенов, рекламирующих переливающееся флуоресцентным светом руно. В «Стробери» служащий давил на щеке прыщ. Джона свернул в «Барнс и Нобл», порылся в журналах — уютно, прямо как дома. Но довольно уж, решился он. Вышел, прошел еще один квартал на запад, потом по-заячьи сдвоил след.
И увидел ее на другой стороне улицы.
Увидел только волосы — она пряталась за газетным киоском. Но он ее узнал.
Он вбежал в метро, запрыгнул в электричку от центра. Через остановку вышел, хотел пересесть и вернуться в центр. Передумал: она могла заметить, что он спрятался в метро, села в следующий поезд и едет за ним. Или так и ждет на 86-й. Кто угадает? Она способна на все.
ТРИ ЧАСА СПУСТЯ ОН ДОБРАЛСЯ ДО ОБЩЕЖИТИЯ.
В воскресенье Джона проверил ящик, адрес которого использовал для общения с Первой Леди, и обнаружил девять новых сообщений, восемь из них — спам. Девятое:
Дорогой Сэм,
Мне весьма лестно было узнать о вашем интересе к моей работе, и я буду рада подробнее обсудить ее с вами. Поскольку я предпочитаю не разглашать свой номер телефона, я готова встретиться с вами в каком-либо общественном месте, если вы проживаете в окрестностях Нью-Йорка.
В качестве предостережения должна вас уведомить, что произведения моего творчества и копии с них стоят недешево, ибо от приобретающего требуется глубокое понимание и преданность. Тем не менее на каждую цену есть свой покупатель, и, возможно, именно вы и есть он.
ПЛ
Джона торопливо вбил ответ:
Дорогая Первая Леди,
Я живу во Флориде, но как удачно, я сейчас в Нью-Йорке по делам. Все дни на переговорах, освобожусь во вторник к семи часам.
Назовите место, и я примчусь.
