Эд Макбейн - Преступная связь
Его собеседник курил дешевые сигары, которые мать называла «вонючки». Звали его Джустино Манфреди. Его жалкая внешность совершенно не соответствовала его исключительно высокому положению. В мятых и чуточку длинноватых черных брюках, белой рубашке, расстегнутой на груди и с закатанными рукавами, в маленькой черной жилетке, он напоминал Эндрю портного Луи. Разве что портной давно поседел, а у Манфреди волосы были жесткие, черные, и разделял их пополам прямой пробор. Он попыхивал маленькой тонкой сигарой, и ветер подхватывал облачка дыма и разносил их по площади.
Было десять часов утра. Последняя неделя апреля выдалась удивительно солнечной. В такой ранний час посетители еще не заполнили маленький бар. Кроме того, Манфреди выбрал самый дальний столик под тентом рядом с черным ходом здания банка, который, как он со смехом заметил, он не отказался бы когда-нибудь ограбить. Манфреди жил в Палермо, но местом встречи назвал Милан, объяснив на своем ужасном английском, что сейчас на Сицилии совершенно неподходящая обстановка для деловых переговоров. В Милане, кстати, не многим лучше, но тут, по крайней мере, можно спокойно сесть и поговорить о денежных делах, не опасаясь, что сюда с минуты на минуту ворвутся карабинеры со своими автоматами.
Кофе-эспрессо подал им молодой официант. Его, похоже, гораздо больше интересовала пышнотелая немка за соседним столиком, чем человек, который мог в любой момент раздавить его, как муху. Впрочем, Манфреди не обижался. Он знал, что в Милане его не очень хорошо знают, собственно, в первую очередь потому-то он и выбрал его для встречи. Он то затягивался своей дешевой сигарой, то величественно жестикулировал ею в такт своим словам — чрезвычайно уверенный в себе человек, знающий, что предмет сегодняшнего разговора принесет ему миллионы и миллионы долларов, которые, в свою очередь, позволят ему и дальше одеваться как бродяга и курить дешевые маленькие сигары.
Чем больше он говорил, тем большим американцем ощущал себя Эндрю.
Его английский был ужасен.
Один раз Эндрю не смог удержаться от смеха, но когда он понял, что Манфреди вот-вот оскорбится, то сразу объяснил, что вызвало его смех.
Манфреди говорил, что товар можно свободно сгружать и разгружать в любом итальянском порту...
— Ma non la Sicilia[5]. В Сицилии сейчас слишком напряженно. Другие порты, naturalmente, естественно. У нас в Италии много портов...
Эндрю думал: хорошо бы матери сейчас послушать эту «деревенщину»...
Потом пустился в объяснения, мол, большинство итальянских портов открыто для их целей, а на самом деле это означало, что он их контролировал, — но так прямо он не сказал ни по-итальянски, ни на своем ужасающем английском, а затем добавил фразу, вызвавшую у Эндрю приступ веселья:
— Мы заходим, мы делаем, что надо, да? А потом спокойно кончаем.
Эндрю заржал как лошадь. Манфреди был настолько поражен, что едва не уронил свою отвратительно пахнущую сигару. Отпрянув назад, словно от удара, и открыв от удивления рот, он сразу же смекнул, что над ним смеются. Еще секунда — и он дал бы волю приступу знаменитой сицилийской ярости, но Эндрю быстро спохватился.
— Дайте мне объясниться, синьор Манфреди, — попросил он и, собрав волю в кулак, умудрился с серьезным лицом объяснить известный эвфемизм. К счастью, у сицилийца хватило чувства юмора, и он тоже рассмеялся, что позволило Эндрю присоединиться к его смеху прежде, чем он лопнул.
— Кончаем! Дио мио, — простонал Манфреди, вытирая слезы с глаз. Он жестом велел официанту по новой наполнить их чашки, но тот не мог оторвать взгляда от блузки немки, одновременно покоряя ее своими знаниями английского — значительно более обширными, чем у Манфреди, но не столь уж блестящими. Девушка, похоже, готова была поддаться напору прыщавого юнца с южным темпераментом. Эндрю все больше и больше убеждался в том, что он все-таки американец.
Манфреди говорил, что на следующей неделе он покажет ему разные порты (много лучше, чем один, да?)...
— ...где будет разгружаться товар с Востока... (ни разу не сказал «Китай» или «Азия»)...
— ...который прибудет в Италию где-то в конце мая.
Он надеялся, что южный товар... (ни разу не сказал «колумбийский» или «южноамериканский»)... придет в Италию примерно в то же время, чтобы сразу приступить к работе.
На его безнадежном английском это звучало следующим образом:
— Они приходят Италия, корабли, мы грузим один, два, immediatamente, немедленно...
«И тут же кончаем», — добавил про себя Эндрю и едва удержался от нового приступа смеха.
Ночью, много позже того, как они с Манфреди распрощались, Эндрю бродил по улицам Милана и пытался отыскать в себе нечто общее с этими элегантно одетыми мужчинами и роскошными женщинами, что фланировали под теплым весенним небом и наполняли ароматный воздух звуками незнакомой речи. Даже язык, на котором они говорили, ничуть не напоминал говор редких гостей из далеких итальянских провинций, куривших такие же вонючие сигары, как Манфреди, после чего маме приходилось долго проветривать шторы. Во время таких визитов выражение ее лица ясно свидетельствовало: «Я американка, что вы делаете в моем доме?»
Этих людей он воспринимал как иностранцев.
Страна их казалась ему чуждой и непонятной.
Он готов был признать Италию царством красоты и изящества, волшебным краем мягкого света и пологих холмов, но ничто здесь не затрагивало скрытых струн его души, нигде он не чувствовал тех пресловутых «корней», в поисках которых другие американцы постоянно рыскали по всему свету. Он не понимал, зачем человеку, рожденному в Америке, искать свои корни в дальних странах. Парадоксально, что американцы должны по всей земле разыскивать нечто, в чем отказала им родина.
Он купил gelato — эскимо на палочке — в лавке, расположенной в одной из аркад, и собрался уже было возвращаться на древнюю мощенную булыжником улочку, как едва не столкнулся с высоким мужчиной, обладателем таких же голубых глаз.
— Извините, синьор, — вскричал мужчина.
— Виноват, простите, — извинился Эндрю.
Они старательно обошли друг друга, дружелюбно и предупредительно улыбаясь. Когда незнакомец вновь присоединился к своей компании, до Эндрю донеслось: «Americano».
«Все верно», — подумал он.
* * *Девочки были потные и высокие, мальчики — потные и маленькие. А что вы хотите после урока физкультуры в Морнингсайдском парке. Молли и ее ближайшая подруга Вайнона Вейнгартен называли мальчиков-семиклассников «гномами», в своей детской жестокости даже не заботясь, услышат они или нет. И мальчики, и девочки щеголяли в голубых шортах и голубых же свитерах с белой эмблемой школы на левой стороне груди. Молли сегодня надела кроссовки, которые она все-таки нашла в тот день, когда они вместе с мамой и тетей Хите ходили за покупками. Вайнона купила себе такие же. Мальчишки-семиклассники дразнили подруг «Твиделдум и Твиделди» в отместку за «гномов», а также потому, что они действительно очень походили друг на дружку. Обе высокие, стройные, с длинными белокурыми волосами, спрятанными под одинаковые голубые бейсболки. К тому же девочки могли общаться между собой на каком-то дурацком, понятном только им двоим, секретном языке.
Подружки немного отстали от одноклассников, увлекшись разговором на своем языке. Он назывался «франкендрак» — в честь Франкенштейна и Дракулы. Девочкам казалось, что он звучит как смесь прибалтийского, немецкого и славянского, хотя на самом деле они придумали его сами от начала до конца, еще когда впервые познакомились в Ганновере в пятилетнем возрасте. Даже под угрозой пытки или насилия подружки не выдали бы ключ" к своему языку. Понять то, что любому постороннему показалось бы сумбурным кудахтаньем, для них не составляло никакого труда. В программу их школы входило два иностранных языка; ну так франкендрак они воспринимали как третий. Наслаждаясь ярким солнцем в эту последнюю пятницу апреля, этим воистину великолепным весенним днем, девочки отстали от остальных и увлеченно болтали, словно две иностранки.
В такой день не хотелось заниматься спортом, который они обе терпеть не могли, невзирая на мисс Марголи, всех уже доставшую своим стремлением держать их в форме; возвращаться в класс после прыжков и беготни тоже вовсе не тянуло. На самом деле девочки предпочли бы дойти до лавки Розы на углу Сто десятой, купить что-нибудь сладкое, а потом не спеша брести, наслаждаясь каждым кусочком лакомства. Но увы, на самом деле их ждали толкотня в раздевалке, спешное переодевание в форменные юбку и блузку и урок французского — языка гораздо более легкого, чем изобретенный ими.
Пустые ампулы из-под крэка в изобилии валялись вдоль дорожки парка.
«Они похожи на маленькие флакончики из-под духов», — заметила Молли на франкендраке.
К ее удивлению, Вайнона ответила: Ich kennernit vetter trienner gitt. Что в переводе на английский означало: «Мне не терпится попробовать их содержимое».
