Эд Макбейн - Преступная связь
— Я на минутку.
— Может, я...
— Нет, ни в коем случае! — испугалась она.
— ...тоже не откажусь, — сказал он. — С обезжиренным голландским шоколадом, если у них такой есть. Или любой другой.
— Но обезжиренный, да?
— Да.
— Хорошо. Сейчас вернусь.
Веди себя естественно. Не говори ни о чем. Просто уходи, и все. Взялась за ручку. Открыла дверь. Вышла в прихожую. Закрыла дверь. Замок щелкнул. Не торопись, иди медленно, медленно, медленно к лифту. Вызвала лифт. Вот он с грохотом поднимается по шахте. Разъехались в стороны двери. Вошла. Теперь нажать кнопку первого этажа. Двери закрылись, лифт поехал вниз.
Она расслабилась только у кофейной лавки на углу Семьдесят восьмой и Лекса.
* * *— Привет, — сказала она. — Это я.
— Сара! Боже, как я соскучился по тебе!
— Ты вернулся.
— Да, вернулся. Ты поняла, что я звонил?
— Да.
— Где ты?
— Рядом с домом. Я придумала повод выйти.
— Как насчет завтра?
— Нормально.
— Билли будет ждать. В обычное время.
— Хорошо.
— Не знаю, как и дождусь.
— Я тоже. Как бы мне хотелось сейчас оказаться с тобой.
— И мне тоже.
— Я люблю тебя, Эндрю.
— И я люблю тебя, Сара.
— До завтра.
— До завтра.
Они одновременно повесили трубки.
Записывающее устройство отметило длительность разговора — двадцать три секунды. Детектив первого класса Джерри Мэндел взял ручку и записал имя звонившей — Сара.
* * *В то же самое время, в квартале от Мэндела, детектив первого класса Фредди Култер, одетый в робу монтера, откручивал пластинку с фонарного столба на углу Мотт-стрит и Брум-стрит. Он уже вмонтировал видеокамеру в тележку для передвижной торговли «хот-догами», которая встанет на дежурство с завтрашнего утра. Теперь ему требовался источник питания.
Питание — всегда самое важное. Надо либо проложить свой собственный провод, либо к чему-нибудь подключиться. Скажем, можно установить аккумулятор от катера или автомобиля внутрь тележки, и его хватит на какое-то время, но рано или поздно его придется менять. Лучше избегать подобных проблем. Он подключился к проводам внутри столба, затем поставил на место старой новую пластину, в которой имелась выемка для дополнительного провода.
Затем он спрятал вывод провода под клинообразным куском дерева, раскрашенным для солидности желтыми и белыми полосами, собрал инструменты и пошел прочь, зная, что завтра утром, в десять часов, на этом углу встанет тележка продавца «хот-догов», и полиция получит изображение любого, кто войдет в голубую дверь напротив.
* * *К половине пятого в среду, пятого мая, у детектива третьего класса Грегори Аннунциато появились опасения, что вся затея провалилась. Начиная с десяти утра он продал множество «хот-догов», но у него все-таки несколько другая задача.
На Аннунциато, поверх клетчатой футболки и вельветовых брюк, красовался белый, забрызганный горчицей фартук, отлично скрывавший кобуру с револьвером на поясе. Из-за курчавых черных волос и темно-карих глаз многие покупатели интересовались, не итальянец ли он. Когда он отвечал утвердительно — хотя на самом деле родился в Бруклине, — они неизменно переходили на итальянский и, насколько ему удавалось разобрать почти незнакомый язык, сообщали, какие вкусные у него «хот-доги» и как хорошо, что он начал здесь торговать, потому что обычно тут никого не бывает. Аннунциато не отводил глаз от голубой двери. В шестнадцать тридцать три на улицу заехал черный представительский «линкольн» и остановился на той же стороне улицы, что и тележка Аннунциато, метрах в десяти от него. Из машины вышла привлекательная блондинка в сером костюме, с атташе-кейсом и серой кожаной сумкой через плечо, что-то сказала водителю и захлопнула за собой дверцу. Когда она двинулась через улицу по направлению к голубой двери, Аннунциато нажал на кнопку, включавшую камеру.
Не поворачиваясь, женщина подошла к двери на теневой стороне улицы и позвонила.
Затем что-то сказала в домофон.
До ушей Аннунциато донеслось жужжание, и дверь открылась.
Когда дверь за женщиной захлопнулась, камера автоматически зафиксировала дату и время: 5 мая — 16:43:57.
* * *До сего дня ей так и не удалось прочитать ему свое стихотворение. Она вынула листок из сумочки и, сидя нагишом в постели, чувствуя себя как ребенок, декламирующий перед гордыми родителями, начала:
Энди и Дэнди, Тэнди и Дрю,
Ну почему я тебя так люблю?
Фарелл — отважный и Фаррар — кузнец,
А для меня — покоритель сердец.
Картер и Голдсмит, кто вы такие?
Вас не найти в каталогах страны...
— Что такое? — переспросил он резко.
— Ну, видишь ли, мы не смогли отыскать...
— Не смогли отыскать?
— Да, мы...
— Мы?
— Мой финансовый агент. Я попросила его...
— Что ты сделала?
— Я попросила его собрать информацию по «Картеру и Голдсмиту». Чтобы использовать ее в стихотворении. Но он ничего не нашел, поэтому я...
— Зачем тебе это понадобилось?
— Для стихотворения.
— Ты попросила кого-то копаться в делах моей фирмы?
— Да, но...
— И он ничего не нашел, да?
— Она не зарегистрирована ни в одном...
— Потому что ею владеют частные лица. Тебе не следовало собирать такую информацию.
— Я и не думала. Просто...
— Ну ладно. Читай дальше.
— Не хочу.
— Читай.
— У меня пропало настроение.
— Ну и отлично.
— Да, отлично.
Ее поразила его реакция, она не могла понять, что ее вызвало. Сара вдруг вспомнила, что сидит без одежды, и почувствовала себя беззащитной, обиженной непонятно на что. К глазам подступили слезы. Оба молчали, как ей показалось, бесконечно долго. Затем, желая отомстить и причинить ему такую же боль, какую испытывала она сама, Сара сказала:
— Этим летом я уезжаю.
Недовольное выражение на его лице тут же сменилось знакомой гримаской обиженного ребенка. «Отлично», — подумала она.
— Когда? — спросил он быстро.
— Кажется, он назвал август.
Как приятно, что он огорчился. Он будет скучать по ней. По его лицу все ясно. Но тут он снова злобно посмотрел на нее.
— Кто назвал? Твой финансовый агент?
— Нет, муж. В августе он обычно берет отпуск.
— И надолго?
— На три недели.
— А мне что прикажете делать все это время?
Опять обиженный вид. Его лицо ясно отражало ежеминутную смену настроения.
— Ты в любой момент можешь вызвать кого-нибудь из своих девчушек, — пожала плечами Сара. Она сидела, прямая как палка, уперевшись в кровать руками.
— Ты — моя единственная девчушка.
— Ну конечно.
— Ненавижу этих богатых адвокатов, которым ничего не стоит в любой момент сняться с места и уехать.
— Он — не богатый адвокат.
— Вот как? Все мои адвокаты очень богаты.
— Все? Сколько их у тебя?
— Три.
— Ну так вот, мой муж получает восемьдесят пять тысяч в год.
Она специально подчеркнула слово «муж». Ей все еще хотелось отомстить ему за то, как он обрушился на нее из-за какого-то пустяка...
— Чудный повод бросить его.
— С чего ты взял, что я собираюсь его бросать?
— Ну... — Он повел плечами.
«Он все еще злится. Отлично», — подумала она. Он лежал рядом с ней на кровати, нагой, стройный, прекрасный и безумно желанный. Как бы невзначай она смахнула рукой воображаемую соринку со своей левой груди.
— Что, если я скажу тебе, что мне, возможно, удастся вырваться на несколько дней? — спросила она.
Его брови взлетели вверх.
— Что ты имеешь в виду?
— К тебе.
Она повернулась к нему лицом.
— Ты шутишь? Когда?
Выражение его лица изменилось как по мановению волшебной палочки, глаза загорелись от радости.
— Где-нибудь в июле. Посреди недели. Во вторник, среду...
— Нет, ты все-таки шутишь!
— Я уже спросила у него.
Глаза опущены, как у монашки, а грудь приглашает.
— И он согласился?
— Ну... не очень охотно.
— И не шумел?
— Слегка пошумел.
— Если бы я был твоим мужем...
— Но ты мне не муж.
— ...и ты заявила бы мне, что собираешься уехать на несколько дней...
— Я же не говорю, что он пришел в восторг.
— Но ведь согласился.
— Да.
— Со мной о таком даже не заговаривай.
— В самом деле? И что бы ты сделал?
— Убил бы его.
— Вот как?
— Узнал бы, кто он, и убил бы.
— Понятно.
— Вот так-то. А знаешь, сколько я зарабатываю за год?
— Мне все равно.
«Он все еще злится, что она заговорила о муже. Ну и хорошо. Злись себе и дальше».
— Никогда не слышал, чтобы адвокат зарабатывал только восемьдесят пять тысяч в год, — не успокаивался он.
— Он работает на город. Там такие зарплаты.
— Восемьдесят пять тысяч в год...
— Да. Вообще-то немного побольше.
— На сколько?
— На двести пятьдесят долларов.
— Столько лет учиться на юридическом, сдавать экзамены, и все ради того, чтобы застрять на работе, где платят гроши? Не понимаю.
