Андрей Курков - Ночной молочник
Наконец в двери позвонили. Пришел мужчина из пластилизационной мастерской.
– Где он тут у вас? – спросил, оглядываясь по сторонам.
– Ты лучше туда не заходи, – сказала Дарья Ивановна Веронике.
И Вероника снова осталась одна на кухне. Сама себе заварила чаю.
Прислушивалась к голосам, доносившимся из комнаты. Громче всего звучал голос Дарьи Ивановны, но разобрать отдельные слова Веронике не удавалось.
Минут через двадцать снова позвонили в дверь. В этот раз пришли двое санитаров с носилками. Забрали мужа Аннушки, а следом за ними ушел и специалист по пластилизации.
Дарья Ивановна и Аннушка вернулись на кухню. Обе выглядели подавленными и уставшими. Вероника почувствовала себя лишней.
– Я пойду, – сказала она, поднимаясь из-за стола.
– Останься! – попросила Дарья Ивановна. – Надо посоветоваться.
Наступившая за этими словами пауза длилась минут десять. Наконец Дарья Ивановна погладила Аннушку по плечу, посмотрела на нее нежно.
– Наверно, придется тебе от него отказываться… Деньги они вернут, ты же слышала!
Анна кивнула.
Дарья Ивановна посмотрела на Веронику.
– Ты же нам поможешь? – спросила.
– Да, – пообещала Вероника, почувствовав, что в этот раз подруги действительно нуждаются в ее помощи.
66
Город Борисполь. Улица 9 Мая
Дима так долго притворялся спящим, что и в самом деле чуть не заснул под шепот лежащей рядом Вали. А она все спрашивала:
– Как малыша назовем? Может, Ваней? Или Мариной?
– Подождать надо, – ответил ей сначала Дима, думая больше о до сих пор не прочитанной записке, вытащенной из входной двери, чем об имени будущего младенца. – Вот родится, тогда и назовем.
– Лучше бы заранее имена выбрать. Одно для мальчика, а второе – для девочки! – твердила шепотом жена.
Дима отвернулся к окну, и теперь теплый шепот жены согревал ему затылок.
– Ну чего ты? – обижалась Валя. – Это ж надо вместе решать!
– Давай завтра решим, – не оборачиваясь, буркнул Дима. А сам подумал: «Заснула бы ты уже наконец!»
Валя в конце концов и заснула, согревая своим теплым дыханием затылок мужа. Может, именно ее дыхание и столкнуло старавшегося не заснуть Диму в сладкую дрему. Но он оттуда вырвался. Тихонько выбрался из-под одеяла. Натянул спортивные штаны и босиком вышел в коридор. Из кармана висевшей на крючке куртки вытащил записку и отправился на кухню.
«Кухонный» Мурик, потревоженный внезапным ярким светом, недовольно сощурил маленькие кошачьи глазки.
А Дима развернул бумагу и поднес поближе к глазам.
«Надо срочно поговорить. В десять вечера у памятника Неизвестному солдату. Не придешь – ночью подожжем дом».
Диме стало холодно. Он посмотрел на свое испуганное отражение в оконном стекле и еще больше испугался. Понял, что кто угодно может сейчас наблюдать за ним с улицы. Подскочил, успел глянуть на часы перед тем, как выключить свет. Половина одиннадцатого! Значит, кто-то ждал его сегодня вечером у Неизвестного солдата! А может, еще ждет?
Уже сидя в темноте, Дима стал всматриваться в заоконную темень. Неподвижность едва различимого дворового пейзажа чуть-чуть успокоила его. Но страх снова поднимался, и теперь он как бы заходил с другой стороны. Словно бы из-за спины. Дима чувствовал его новое приближение. Надо было куда-то спрятаться. «В гараж! – понял он. – Надо закрыться в гараже! Там же есть лекарство от страха!»
В коридоре набросил на голое тело куртку. Нащупал в кармане гаражный ключ. Хотел было выйти, но остановился. Вернулся к дверям в спальню. Приоткрыл. Позвал шепотом своего Мурика. Кот тут же прошмыгнул в коридор через приоткрытую дверь.
В гараже Дима первым делом включил обогреватель. Потом налил себе стопку водки. Выпил одним глотком. Нашел на полке с инструментами ампулу. Отбил ей щелбаном верхушку и нашел взглядом Мурика, жадно смотревшего на своего хозяина.
– Слушай, – задумчиво проговорил Дима, не сводя глаз с кота. – Ты меня извини, но эта штука мне сейчас нужнее.
Он вытряхнул содержимое ампулы в стопку.
– Тебе ведь уже ничего не страшно, – стал оправдываться он перед котом. – Ты уже бультерьера замочил. Тебе теперь ничего не страшно. А мне…
И он, чтобы не продолжать свой монолог перед Муриком, опрокинул стопку в рот. Потом еще языком по внутренним граням стопки прошелся, чтобы ни капли в ней не осталось.
– Все, – выдохнул он с облегчением. – Теперь мне не страшно!
Сказал и с сомнением прислушался к собственному голосу. Голос у Димы дрожал.
Налил в стопку водки. Выпил. Протянул ладони к уже раскрасневшейся спирали обогревателя.
– мне не страшно, – прошептал он, глядя на свои руки, на тыльную сторону ладоней.
Тепло от обогревателя стало расслаблять Диму.
– мне не страшно, – повторил он и внезапно, в глубине души, обрадовался.
Страх действительно куда-то пропал.
– Ну и пусть поджигают, – сквозь странную, усталую ухмылку прошептал он. – Посмотрим еще, кто кого подожжет! Все, пошли! – сказал он коту, поднимаясь на ноги.
Вернувшись в дом, Дима тщательно закрыл входные двери. Позапирал на задвижки все форточки. И лег в кровать, согретую спящей женой.
67
Киев. Мариинский парк
Интенсивность солнечных лучей не могла не отразиться на уровне оживленности мариинского парка. Когда стояли морозы, весь он, парк, был как на ладони. Никто по нему не гулял, на скамейках никого. Но теперь, с приближением весны, люди потянулись к природе, а потому как природы в центре Киева в связи с продолжавшимся строительным бумом становилось все меньше и меньше, мариинский парк, в очередной раз защищенный одновременно и парламентом, и президентом от превращения в строительную площадку торгово-гостиничноофисно-развлекательного комплекса «Президентский», оставался главным оазисом для прогулок людей и выгула собак.
И вот теперь, с часиков десяти-одиннадцати утра, приходилось Егору чаще гулять аллеями и регулярно возвращаться на обзорную площадку над Днепром. В принципе, служба у него была легкая, но ответственная. Во время регулярных инструктажей командир охраны только предупреждал, в какие дни во дворец может наведаться то с женой и детьми, то с официальными иностранными гостями Президент Украины. В эти дни территория охраны сужалась, и не было Егору в такие дни дела до всего, что происходило в дальней части парка, за памятником. Зона ответственности уменьшалась, зато сама ответственность увеличивалась. На самом деле в такие дни Егор чувствовал себя совершенно не нужным. Потому что в парке появлялись ребята куда серьезнее его. С наушниками в ушах, с оружием. Они и ходили по-другому, и по сторонам смотрели как-то иначе, словно в оптический прицел. Такие все заметят. Он, Егор, был скорее кем-то вроде паркового дворника. Только в его задачи входила уборка живого, человеческого мусора: бомжей и пьяных он выпроваживал за пределы зеленой зоны, как только чувствовал, что от них исходит малейшая угроза спокойствию парка. Мариинский парк – место почти священное. Поэтому и репутацию парка требовалось беречь, как честь девушки из добропорядочной львовской семьи. Чтобы не появилось в какой-нибудь газетенке заметки с заголовком типа «Пьяная драка возле Мариинского дворца» или, того хуже, «Ужасное убийство в Мариинском парке».
Около половины двенадцатого захотелось Егору выпить кофе. Времени на кофепитие он себе отпустил минут десять-пятнадцать, а потому отправился мимо Дома офицеров в гастроном, где с Ириной первый раз после знакомства кофе из одноразовых стаканчиков пил. Серегу предупредил по рации, что ушел из зоны.
Пока пил кофе, вспомнил о банке с молоком, оставленной в машине. Эту банку утром втайне от Ирины ее мама передала. Попросила отнести на молочную кухню и отдать «за сколько дадут, чтоб не пропадало». Он ей и слова сказать не успел. Потому что как только банку в матерчатой сумочке на коврик переднего пассажирского сиденья поставил, к машине Ирина вышла. Бутерброд ему в дорогу дала. Этот бутерброд с варенным вкрутую яйцом, порезанным кольцами, и майонезом он сразу, как приехал, съел. А литровая банка с Ирининым молоком так в машине и осталась. Не было у Егора никакого желания заносить ее на второй этаж «сталинского» дома напротив Парламента. Тем более, втайне от Ирины. Ясное дело, что теперь ей свое молоко некуда девать, но вот самой возвращаться в ловушку, из которой он ее вытащил? И не просто возвращаться, а с его же, Егора, помощью! Хотя нет, что за мысли! Не знает же она о том, что ее мама надумала. Маме просто молока жалко. Ведь сказала: «За сколько дадут, чтоб не пропадало!» А может, занести, поставить на стол и сразу выйти. И никаких денег не просить и не брать, чтобы не подумали, что все будет, как прежде!
