Гордон Томас - Охотники за человеческими органами
— Содержание сахара в двадцать раз превышает норму. Более чем достаточно, чтобы вызвать сердечный приступ. Вы знали или подозревали, герр полковник? — Доктор просто излучал восхищение.
— И то и другое — всего понемножку, — сознался Мортон.
Он просил сделать этот же анализ в Бангкоке, Мехико и Дели. Каждый раз результат был одинаковым. Он посмотрел на открытую дверь в ванную комнату. Занавеска была аккуратно сдвинута, а бумажная полоска фиксировала крышку унитаза. Бедняга Стамп теперь был слишком далеко, чтобы сходить помочиться, не говоря уж о том, чтобы принять душ.
Мортон обернулся к доктору Стернуэю:
— Правильно ли будет сказать, что он скорее всего был в сознании, когда убийца вошел в комнату?
Патологоанатом кивнул.
— Ja. Такое предположение вполне разумно.
Техники обменялись озадаченными полуулыбками.
— У вас есть своя теория о том, как это было сделано, герр полковник?
Мортон взглянул на Гейтса — тот почти неуловимо кивнул. Все здесь были достаточно проверенными. Мортон заговорил — очень быстро, словно включился секундомер, отсчитывающий время на каждое слово:
— В Стампа метнули стрелку с крошечной капсулкой, не больше булавочной головки. Оружие могло быть спрятано в свернутой газете или в прогулочной тросточке. В чем угодно, не привлекающем внимания. Стамп, наверное, почувствовал лишь слабенький укольчик, как от укуса насекомого. Но вскоре у него возникло такое ощущение, будто во рту на полной мощности работает фабрика по производству глюкозы. Потом одежда стала раздражать кожу, а организм катастрофически обезвоживался. Установлено, что такую бомбочку изобрели в Китае. Их секретная служба предоставила ее охране Саддама Хусейна для разборок с кое-какими его врагами после войны в Заливе. Мы полагаем, они применили такую штучку, чтобы убить главного иракского диссидента в Лондоне и кувейтского дипломата в Канберре. Я говорю «полагаем», поскольку у этой капсулки есть одно громадное преимущество: она не оставляет следов, потому что мгновенно растворяется под кожей жертвы.
Наступило долгое молчание.
Наконец заговорил Гейтс, и впервые в его голосе звучало напряжение:
— Если Багдад снова принялся за свои грязные игры, мы надерем им задницу… И крепко.
Мортон улыбнулся.
— Конечно. Но по нашим данным, китайцы уже успели снабдить этим оружием полдюжины других стран. Парочку — в Африку, еще немного — в Центральную и Южную Америку. Так Бейджинг пытается завоевать себе друзей. Но я уверен, что ни Китай, ни его приспешники здесь не замешаны — во всяком случае в краже органов. — И он рассказал о других идентичных убийствах.
Вновь возникшее молчание нарушил доктор Стернуэй.
— Ромер. Герр доктор Густав Ромер. Он занимался такой разработкой для Штази в их исследовательском комплексе — неподалеку от Дрездена.
Техники и фотограф переглянулись, на их лицах выразилось примерно следующее: «Первый раз слышу про этого малого. Первый раз слышу про такой комплекс. И разве не в Дрездене делают весь этот китайский фарфор?»
Их просветил Гейтс:
— Ромер погиб в авиакатастрофе в Эквадоре три года назад. Когда до них наконец добралась спасательная команда, звери уже успели обглодать все тела. Мои люди опознали Ромера по его портфелю.
— Что-нибудь в нем нашли? — спросил Мортон.
— Массу многообещающих нитей, которые так никуда и не привели, — пожал плечами Гейтс.
— Я помню этот портфель, — кивнул фотограф. — Нам не сказали, чей он. Но если мне не изменяет память, там была катушка пленки — предположительно последняя инфракрасная модель, ее использовали в Штази. Обыкновенный хлам, который забраковал КГБ.
Мортон повернулся к доктору Стернуэю:
— Расскажите мне о Ромере.
Патологоанатом снял с головы отражатель.
— Когда-нибудь они догадаются сделать его полегче, — буркнул он, аккуратно укладывая прибор в саквояж, потом выпрямился и ответил на вопрос Мортона.
— Ромер был лучшим иммунологом из всех, кем располагала Штази. Больше сказать нечего. Только то, что он действительно был самым лучшим, герр полковник.
— А что Ромер делал в Эквадоре, герр профессор?
Доктор покачал головой.
— Кто знает.
Самое время как следует нажать. Нет, сейчас не стоит. Сейчас время передохнуть и разобраться с тем, что есть, решил Мортон.
— Вы закончили здесь? — спросил Гейтс доктора.
— Я бы хотел сделать полное вскрытие, герр Гейтс.
Гейтс взглянул на Мортона:
— Что скажешь?
— Валяй, Билл. — Но он сомневался, даст ли расчленение Стампа по всем судебным правилам что-нибудь новое.
Техники раскатали мешок для тела и принялись запихивать Стампа внутрь.
Мортон подошел к шкафчику. Наверху лежал бумажник Стампа, его паспорт, удостоверение службы Хаммер, билет на самолет и отдельной стопкой — бумажки, отмечающие маршрут его отпускного путешествия. Мортон взял книжечку купонов «Держим-в-Форме». На корешках сохранились адреса всех оздоровительных клубов, которые посещал Стамп. Последний, еще не использованный купон, был в местный вашингтонский клуб, на Дюпон Серкл. Такие клубы должны обходиться недешево, скорее всего, на самом пределе бюджета Стампа, судя по тому, как он проводил остальное время отпуска. Не потому ли он остановился в дешевом мотельчике, сберегая деньги для качания гирь в таком фешенебельном заведении? Да, тщеславие принимает разные формы…
Секунду поколебавшись, он сунул книжечку купонов в карман.
Глава 3
В квартире, расположенной возле Вашингтонского вокзала, Клаус Клингер вернул себе свой нормальный внешний облик.
Прежде всего он снял очки в проволочной оправе с бесполезными простыми стеклами, потом парик с проседью, а затем вынул ватные подушечки из-за щек и из ноздрей, делавшие его греческий профиль пухлым и оставлявшие отвратительный привкус во рту. Потом скинул туфли, тщательно замаскированные каблуки которых добавляли несколько дюймов к его естественному росту — пять и семь десятых. Он расстегнул рубашку и наконец вытащил сделанную на заказ резиновую надувную подушечку, придававшую его телу вид слегка располневшего мужчины средних лет. Раздетый до майки и трусов, Клингер выглядел тютелька в тютельку на свои тридцать пять. У него были светлые прямые волосы, впалые щеки и, как у многих людей его ремесла, твердый взгляд и улыбка палача.
Он запихал все предметы маскировки в пакет для мусора, оставленный Распорядителем, и подошел к обеденному столу, на котором оставил свой чемоданчик. Он расстегнул замки и вытащил набор хирургических скальпелей, зажимы и молочного цвета перчатки, которые надевал, когда вытаскивал почки. На стали и резине осталась засохшая кровь. Он сложил инструменты в сумку.
Клингер спешил убраться из мотеля, помня, как близко подошел к провалу в том борделе в Бангкоке. Хирургическая пила оказалась неожиданно громкой. Лишь быстрые переговоры и пригоршня местных денег умерили любопытство наемного мальчишки из соседней с французом комнаты.
Сунув руку в чемоданчик, он провел пальцем по крышке контейнера с почками, проверяя его герметичность. Почки были помещены в раствор, обеспечивающий их сохранность и транспортабельность в течение двадцати четырех часов. Его совершенно не интересовал химический состав жидкости; главное, что раствор давал ему необходимое время между удалением и вручением адресату. Он мог вернуться на остров из любой точки мира в течение дня. На крышке контейнера была самая простая наклейка с надписью красными буквами:
Опасный Патогенный Экземпляр
Открывать только в Инфекционной лаборатории Центра инфекционного контроля Атланта, GA
Убедившись, что утечки нет, Клингер закрыл чемоданчик с той же осторожностью, которую продемонстрировал бы и в присутствии самого доктора Ромера. К счастью, ярость медицинского Директора при малейшей небрежности в операционной процедуре уравновешивалась его щедростью к тому, кем он был доволен. Клингер улыбнулся и, поскольку у него не было чувства юмора, улыбка получилась какой-то злобной. Герр доктор как-то сказал, что в нем присутствует истинное зло, и добавил, что это к лучшему. Клингер принял это точно так же, как когда-то принимал свою репутацию в Команде номер один; за два года пребывания в элитном соединении Штази он убил больше врагов бывшей Германской Демократической Республики, чем любой из его сослуживцев.
И все же при одном только взгляде на герра доктора его начинал бить озноб, холоднее, чем сама могила. Дело было не только в его физическом облике, хотя и тот мог вызвать шок. И не в том барьере, который всегда оставался между ними, независимо от расстояния — даже когда он позволял подойти к себе близко, — словно доктор все время что-то обдумывал в каком-то потайном участке своего мозга, ни на мгновение, впрочем, не спуская с тебя своего внутреннего глаза. Была лишь одна еще более запретная личность. Мадам.
