Ли Чайлд - Враг
– Встать, солдат, – сказал я.
Он аккуратно положил книгу на постель рядом с собой, не закрывая, корешком вверх, чтобы не потерять то место, на котором остановился.
Мы надели на него наручники и усадили в «хаммер» без всяких проблем. Он был большим, но вел себя спокойно. Казалось, он смирился с судьбой. Словно знал, что рано или поздно его предадут журналы, где записано его имя.
Мы благополучно довезли его до моего кабинета. Посадили на стул, сняли наручники, потом приковали правую руку Трифонова к ножке стула. При помощи второй пары наручников проделали ту же процедуру с левой рукой. У него были широкие запястья – у некоторых людей такие же щиколотки.
Саммер встала рядом с картой, глядя на булавки, словно хотела дать ему понять: «Мы все знаем».
Я уселся за письменный стол.
– Как вас зовут? – спросил я. – Для записи в протоколе.
– Трифонов, – ответил он.
У него был сильный акцент.
– Имя?
– Слави.
– Слави Трифонов, – повторил я. – Звание?
– Дома я был полковником. Теперь сержант.
– Где ваш дом?
– В Софии, – ответил он. – В Болгарии.
– Вы очень молоды для полковника.
– Я хорошо знаю свое дело.
– В чем оно состоит?
Он не ответил.
– У вас отличная машина, – заметил я.
– Благодарю вас, – ответил он. – Я всю жизнь мечтал о такой.
– Куда вы ездили на ней в ночь на четвертое января?
Он не ответил.
– В Болгарии нет частей специального назначения, – сказал я.
– Верно, таких частей нет, – подтвердил Трифонов.
– Так где же вы служили?
– В регулярной армии.
– И чем вы там занимались?
– Осуществлял связь между болгарской армией, болгарской тайной полицией и нашими друзьями советскими десантниками.
– Ваша квалификация?
– Я пять лет проходил подготовку в ГРУ.
– И что это значит?
Он улыбнулся.
– Полагаю, вы и сами знаете.
Я кивнул. Советское ГРУ (Главное разведывательное управление) являлось смесью военной полиции и отряда «Дельта». Они были крутыми ребятами, готовыми обратить свою ярость как внутрь страны, так и против ее внешних врагов.
– Почему вы оказались здесь? – спросил я.
– В Америке? Я жду.
– Чего именно?
– Окончания коммунистической оккупации моей страны. Думаю, теперь ждать осталось недолго. И тогда я вернусь. Я горжусь своей страной. Это прекрасное место, где живут красивые люди. Я националист.
– Что вы преподавали в «Дельте»?
– Вещи, которые сейчас устарели. Как защищаться против того, чему меня учили. Но это сражение уже закончено. Вы победили.
– Вы должны рассказать нам, где были в ночь на четвертого января.
Трифонов ничего не ответил.
– Почему вы бежали в США?
– Потому что я патриот, – ответил он.
– Вы стали им недавно?
– Нет, я всегда был патриотом. Но я чувствовал, что меня могут раскрыть.
– Как вам удалось сбежать?
– Через Турцию. Там я пришел на американскую базу.
– Расскажите мне о ночи четвертого января.
Он опять промолчал.
– У нас ваш пистолет, – продолжал я. – Вы поставили свою подпись, когда его брали. Вы покинули базу в одиннадцать минут одиннадцатого и вернулись в пять утра.
Он молчал.
– Вы дважды стреляли.
Он молчал.
– Почему вы вымыли свою машину?
– Потому что это красивая машина. Я мою ее дважды в неделю. Всегда. Я много лет мечтал о такой машине.
– Вы бывали в Канзасе?
– Нет.
– Что ж, теперь вы отправитесь именно туда. Вы не вернетесь домой в Софию. Вас переведут в Форт-Левенуэрт.
– Почему?
– Вы и сами знаете почему, – сказал я.
Трифонов не пошевелился. Он сидел совершенно неподвижно, слегка наклонившись вперед, поскольку его запястья были прикованы к ножкам стула. Я тоже не шевелился. Я не знал, как поступить дальше. Солдат из «Дельты» учат, как правильно вести себя на допросах. Они умеют сопротивляться наркотикам, терпеть избиения и любые лишения. Их инструкторам разрешается применять физическую силу. И я даже представить себе не мог, через какие испытания прошел Трифонов в ГРУ. Я больше ничего не мог с ним сделать. Конечно, я и сам применял физическую силу. Но у меня возникло ощущение, что этот парень не скажет ни слова, даже если я начну резать его на маленькие кусочки.
Поэтому я перешел к обычной полицейской стратегии. Ложь и подкуп.
– Некоторые люди считают, что Карбон позорил всех, – сказал я. – Ну, вы меня понимаете, ведь речь идет об армии. Поэтому не исключено, что мы не станем доводить расследование до конца. Если вы сейчас все расскажете, мы отправим вас обратно в Турцию. И там вы сможете дождаться того момента, когда в Болгарии больше не будет коммунистов.
– Карбона убили вы, – заявил он. – Все об этом говорят.
– Они ошибаются, – сказал я. – Меня здесь не было. И Брубейкера я не убивал. Меня там не было.
– Меня тоже, – сказал Трифонов.
Он сохранял полную неподвижность. Потом ему в голову пришла новая мысль. У него забегали глаза. Он посмотрел налево, потом направо. Взглянул на карту, возле которой стояла Саммер. Присмотрелся к булавкам. Потом перевел взгляд на Саммер и снова на меня. Его губы зашевелились. Я видел, как они произнесли: «Карбон», а потом: «Брубейкер». Он не произнес ни звука, но даже по губам я уловил его неловкий акцент.
– Подождите, – сказал он.
– Чего?
– Нет, – сказал он.
– Что «нет»?
– Нет, сэр, – сказал он.
– Расскажите мне, Трифонов, – сказал я.
– Вы думаете, что я имею какое-то отношение к смерти Карбона и Брубейкера?
– А вы не имеете?
Он снова замолк. Опустил взгляд.
– Расскажите мне, Трифонов.
Он поднял глаза.
– Это не я, – сказал он.
Я просто сидел и изучал его лицо. В течение шести долгих лет я вел самые разные расследования, и Трифонов был, наверное, тысячным парнем, который смотрел мне в глаза и говорил: «Я не убивал». Проблема состояла в том, что некоторая часть парней говорила правду. И у меня появилось ощущение, что Трифонов может принадлежать к их числу. В нем было нечто такое. У меня появилось отвратительное предчувствие.
– Вам придется это доказать, – сказал я.
– Я не могу.
– Придется. Или они выбросят ключ от вашей камеры. Они могут забыть о Карбоне, но только не о Брубейкере.
Трифонов не ответил.
– Начнем еще раз, – предложил я. – Где вы были ночью четвертого января?
Он лишь покачал головой.
– Но где-то же вы находились, – сказал я. – Это абсолютно точно. Потому что здесь вас не было. В журнале зафиксировано, когда вы выехали с базы и когда вернулись. Вы и ваш пистолет.
Трифонов молча смотрел на меня. А я смотрел на него и тоже больше ничего не говорил. Он погрузился в безнадежное молчание. Мне уже не раз доводилось видеть такое поведение. Он слегка перемещался по стулу. Едва заметно. Мелкие яростные движения сначала в одну сторону, потом в другую. Словно сражался с двумя разными противниками: одним слева и другим справа. Словно понимал, что необходимо рассказать мне, где он был, но знал, что не может этого сделать. Он явно оказался в безвыходном положении.
– Вы совершили какое-то преступление той ночью? – спросил я.
Его глубоко посаженные глаза встретились с моими. Он не отводил взгляда.
– Ладно, пришло время изменить подход. Идет ли речь о худшем преступлении, чем выстрел в голову Брубейкера? – спросил я.
Он молчал.
– Вы ездили в Вашингтон, округ Колумбия, и изнасиловали десятилетних внучек президента?
– Нет, – ответил он.
– Я кое-что вам скажу, – продолжал я. – Пожалуй, там, где вы служите, только такое преступление будет более страшным, чем прикончить Брубейкера.
Он молчал.
– Расскажите мне.
– Это частное дело, – сказал Трифонов.
– Какого рода частное дело?
Он не ответил. Саммер вздохнула и отошла от карты. Она начала понимать, что Трифонов не был в Колумбии, Южная Каролина. Она посмотрела на меня, вопросительно приподняв брови. Трифонов продолжал ерзать на стуле. Его наручники звякали, касаясь ножек стула.
– Что со мной будет? – спросил он.
– Это зависит от того, что вы совершили, – ответил я.
– Я получил письмо, – признался он.
– Получать письма – не преступление, – сообщил я.
– От друга моего друга.
– Расскажите мне о письме.
– В Софии есть один человек, – сказал он.
Трифонов сидел, наклонившись вперед, его наручники были прикованы к ножкам стула, и он рассказывал нам историю письма. Он так все излагал, что мне стало очевидно: он считает эти проблемы исключительно болгарскими. Но он ошибался. Такую же историю мог бы рассказать любой из нас.
В Софии жил человек. У него была сестра. Сестра стала неплохой гимнасткой и сбежала во время поездки в Канаду, а потом осела в Соединенных Штатах, вышла замуж за американца. Получила американское гражданство. Муж оказался дурным человеком. Сестра писала о нем брату в Болгарию длинные печальные письма. Ее избивали, насиловали, не выпускали из дома. Жизнь сестры превратилась в ад. Коммунистические цензоры пропускали ее письма, поскольку их устраивало все, что выставляло Америку в плохом свете.
