Дэвид Пис - 1974: Сезон в аду
— Я — не гадалка, мистер Данфорд, я — медиум.
Осталась последняя дверь.
Полдень.
Суббота, 21 декабря 1974 года.
Между грузовиком и автобусом, мимо заброшенной заправки «Шелл» на развилке шоссе А655 и Б6134.
На площадке перед заправкой была припаркована «макси» горчичного цвета. Сержант Фрейзер стоял рядом, облокотившись на капот.
Я проехал еще ярдов сто, остановился у обочины, открыл окно, включил свой диктофон и поехал обратно.
Поравнявшись с «макси» я сказал:
— Садись.
Сержант Фрейзер, одетый в плащ поверх формы, обошел «виву» сзади и сел в нее.
Я выехал с заправки и повернул налево на Б6134, в направлении Фезерстоуна. Сержант Фрейзер сидел, скрестив руки на груди, и глядел прямо перед собой.
На какую-то секунду мне показалось, что я попал в альтернативную реальность, прямо как в чертовом «Докторе Кто», где полицейским был я, а не Фрейзер, где хорошим был я, а не он.
— Куда мы едем? — спросил Фрейзер.
— Мы уже приехали. — Я въехал на площадку, примыкавшую к обочине, и встал за красным фургоном, торговавшим пирожками и чаем. Заглушив двигатель, я спросил:
— Хочешь чего-нибудь?
— Нет, все нормально.
— Нормально? Ты знаешь сержанта Крейвена и его приятеля?
— Да. Их все знают.
— Хорошо знаешь?
— Понаслышке.
Я смотрел в окно, заляпанное бурой грязью, поверх низких бурых изгородей, разделявших плоские бурые поля с одинокими голыми деревьями.
— А что? — спросил Фрейзер.
Я достал из кармана фотографию Клер Кемплей, лежавшей на операционном столе с лебединым крылом, вшитым в спину.
Я протянул снимок Фрейзеру.
— Вот это мне дал либо Крейвен, либо его напарник.
— Черт. Зачем?
— Они пытаются меня подставить.
— Почему?
Я указал на мешок, лежавший у Фрейзера в ногах:
— Там все написано.
— Да ты что?
— Расшифровки записанных разговоров, документы, фотографии. Все, что тебе необходимо.
— Расшифровки?
— Кассеты с оригиналами записей у меня, и я отдам их тебе, когда ты решишь, что они тебе нужны. Не волнуйся, все здесь.
— Надеюсь, так оно и есть, — сказал Фрейзер, заглядывая в мешок. Я достал две бумажки из внутреннего кармана пиджака и отдал одну из них Фрейзеру.
— Постучись в эту дверь.
— Чапелтаун, Спенсер Маунт, дом три, квартира пять, — прочитал он. Я положил вторую записку обратно в карман.
— Ага.
— И кто там живет?
— Барри Джеймс Андерсон, знакомый Барри Гэннона и герой ряда снимков и аудиозаписей, которые ты найдешь в этом мешке.
— Почему ты отдаешь его мне?
Я смотрел на край плоского коричнегого поля, на голубое небо, которое постепенно становилось белым.
— У меня больше ничего нет.
Фрейзер положил бумажку в карман и достал блокнот.
— А что у тебя есть для меня?
— Не так уж и много, черт побери, — ответил Фрейзер, открывая блокнот.
— Признание?
— Не дословно.
— Подробности?
— Подробностей нет.
— Что он сказал насчет Жанетт Гарланд?
— Он просто раскололся и все.
— Сьюзан Ридьярд?
— То же самое.
— Проклятье.
— Да уж, — сказал сержант Фрейзер.
— Значит, ты думаешь, это он?
— Он признает свою вину.
— Он не сказал, где он все это делал?
— В своем Подземном Царстве.
— У него не все дома.
— А у кого — все? — вздохнул Фрейзер.
Сидя в зеленой машине у бурого поля под белым небом я спросил:
— Это все?
Сержант Фрейзер опустил взгляд в свой блокнот и сказал:
— Мэнди Уаймер.
— Черт!
— Сосед нашел ее вчера около девяти часов утра. Она была изнасилована и повешена на проводе, на люстре. С нее был снят скальп.
— Снят скальп?
— Так обычно делают индейцы.
— Черт.
— Вашему брату этого не рассказывают, — улыбнулся Фрейзер.
— Снят скальп, — прошептал я.
— Там еще и кошки порезвились. Настоящий фильм ужасов.
— Черт.
— Тебя сдал твой бывший начальник, — сказал Фрейзер и закрыл блокнот.
— И они думают, что это сделал я?
— Нет.
— Почему нет?
— Ты — журналист.
— Ну и что?
— Они думают, что ты можешь знать, кто это сделал.
— Почему я?
— Потому что, выходит, ты был последним, кто видел ее в живых, вот почему, едрит твою.
— Черт.
— Она не упоминала о своем муже?
— Она ничего не говорила.
Сержант Фрейзер снова открыл блокнот.
— Соседи сообщили нам, что во вторник после обеда мисс Уаймер с кем-то ругалась. Согласно показаниям твоего бывшего работодателя, это было непосредственно до или сразу после того, как она встречалась с тобой.
— Я понятия об этом не имею.
Сержант Фрейзер посмотрел мне прямо в глаза и снова закрыл блокнот.
— Я думаю, ты врешь.
— Зачем мне врать?
— Не знаю. Может, по привычке?
Я отвернулся и уставился поверх мертвой бурой изгороди на мертвое бурое поле с мертвым бурым деревом.
— Что она сказала про Клер Кемплей? — тихо спросил сержант Фрейзер.
— Не так уж и много.
— А конкретно?
— А ты что думаешь, здесь есть какая-то связь?
— Это очевидно.
— Какая же? — спросил я, чувствуя, как хрипит мой пересохший рот и стучит мое влажное сердце.
— А ты как думаешь, на хер, какая тут может быть связь, если она участвовала в следствии?
— Ноубл и компания это отрицают.
— Ну и что? Все знают, что это правда.
— И что дальше?
— И дальше все всегда упирается в тебя.
— В меня? А я-то тут при чем?
— Ты — отсутствующее звено.
— Которое типа все соединяет?
— А вот это я у тебя должен спросить.
— Тебе надо было быть журналистом, черт побери, — сказал я.
— И тебе тоже, — прошипел Фрейзер.
— Иди ты на хер, — ответил я, заводя двигатель.
— Все взаимосвязано, — сказал сержант Фрейзер.
Я дважды посмотрел в зеркало заднего обзора и выехал с площадки. На перекрестке Б6134 и А655 Фрейзер сказал:
— В полночь?
Я кивнул и подъехал к «макси», стоявшей перед пустым гаражом.
— Давай в Морли, — сказал сержант Фрейзер, взял мешок и вышел из машины.
— А почему бы и нет?
Осталась последняя карта. Я бросил взгляд в зеркало и выехал на дорогу.
Сити Хейтс, Лидс.
Стоя под белым небом, которое становилось серым и угрожало дождем, но никогда не обещало снега, я закрыл машину и подумал, что летом здесь, должно быть, очень неплохо.
Простая высотка постройки 60-х годов: облупившаяся желтая и небесно-голубая краска, тронутые ржавчиной перила.
Я поднялся по лестнице на четвертый этаж; стук мяча о стену, детский визг на ветру; я думал о Битлз и обложках их пластинок, о чистоте, о набожности и о детях.
Поднявшись на четвертый этаж, я пошел по открытому коридору мимо запотевших кухонных окон и приглушенных радиоприемников до желтой двери с номером 405.
Я постучал в дверь квартиры 405, Сити Хейтс, Лидс, и стал ждать.
Через несколько секунд я нажал кнопку звонка.
Ничего.
Я наклонился и поднял железную крышку почтового ящика.
От теплого воздуха глаза мои заслезились, было слышно, что по телевизору идут лошадиные скачки.
— Извините! — заорал я в щель ящика.
Скачки прекратились.
— Извините!
Снова глаз в ящик: к двери приближалась пара белых махровых носков.
— Я знаю, что вы там, — сказал я, выпрямляясь.
— Что вам надо? — спросил мужской голос.
— Просто переговорить.
— О чем?
Разыгрывая единственную оставшуюся у меня в руках карту, я ответил двери:
— О вашей сестре.
Ключ повернулся в замке, и желтая дверь открылась.
— А что с моей сестрой? — спросил Джонни Келли.
— Щелк, — сказал я, поднимая перевязанную правую руку.
Джонни Келли, в свитере и голубых джинсах, со сломанным запястьем и побитым ирландским лицом, переспросил:
— Что с ней?
— Вам надо с ней связаться. Она о вас беспокоится.
— А вы кто такой, мать вашу?
— Эдвард Данфорд.
— Я вас знаю?
— Нет.
— А как вы узнали, что я тут?
Я достал из кармана рождественскую открытку и протянул ему.
— С Рождеством.
— Глупая сука, — сказал Келли, открыв ее и уставившись на два кусочка пластиковой ленты.
— Можно мне войти?
Джонни Келли повернулся и пошел внутрь, я проследовал за ним по узкому коридору мимо ванной и спальни в гостиную.
Келли сел в виниловое кресло, держась за запястье.
Я сел на такой же диван лицом к телевизору, забитому лошадьми, бесшумно прыгающими через заборы, спиной к очередному зимнему лидскому дню.
Полинезийская девушка с цветком в волосах над газовым камином улыбалась среди оранжевых и коричневых теней, и я подумал о темноволосых цыганских девочках и розах, торчащих там, где розам совсем не место.
