Дэвид Пис - 1974: Сезон в аду
По радио — Элвис, «Ты всегда в моих мыслях».
По скоростной полосе, бросая взгляды в зеркало заднего обзора, бросая взгляды налево, цыганский табор остался позади.
Переключая станции, избегая новостей.
Внезапно из темноты появился поворот на Кастлфорд, как грузовик, слепящий дальним светом.
Я рванул через три полосы, со всех сторон гудки и проклятия рассерженных лиц-масок, попавшихся в ловушки собственных машин.
На дюйм от смерти, думая: давай.
Давай.
Давай.
«Постучи в дверь…»
— Ты пьян.
— Я просто хочу поговорить, — сказал я, стоя на пороге дома номер 11 и готовясь к тому, что большая красная дверь сейчас захлопнется у меня перед носом.
— Тебе лучше войти.
Толстая шотландка из соседнего дома сидела на диване перед теликом и смотрела на меня.
— Он немного выпил, — сказала Пола, закрывая дверь.
— Ничего страшного, — засмеялась шотландка.
— Извините, — сказал я и сел на диван рядом с ней.
— Я принесу тебе чаю, — сказала Пола.
— Спасибо.
— Тебе еще налить, Клер?
— Нет, я сейчас уже пойду, — ответила она и пошла за Полой на кухню.
Я сидел на диване перед телевизором, слушая шепот, доносившийся из другой комнаты, глядя на танцующую степ девочку, для которой были открыты дома и сердца миллионов телезрителей. Прямо над ней Жанетт улыбалась мне с телевизора своей слабоумной улыбкой.
— Пока, Эдди, — сказала шотландка Клер уже от двери. Я хотел было встать, но не двинулся с места и только пробормотал:
— Да, спокойной ночи.
— Ага, и веди себя хорошо, — сказала она, закрывая за собой большую красную дверь.
С экрана раздались аплодисменты.
Пола подала мне кружку с чаем.
— Вот, возьми.
— Извини меня за все это. И за прошлую ночь, — сказал я.
Она села на диван рядом со мной.
— Забудь.
— Всегда так выходит, и потом вся эта чушь, которую я вчера наговорил, на самом деле я не хотел.
— Все нормально, забудь об этом. Не надо ничего говорить.
В телевизоре роботы-инопланетяне ели картофельное пюре быстрого приготовления.
— Мне не все равно.
— Я знаю.
Я хотел спросить ее о Джонни, но вместо этого поставил чашку и наклонился, притянув ее лицо к своему.
— Как рука? — шепотом спросила она.
— Хорошо, — ответил я, целуя ее губы, подбородок, щеки.
— Тебе совсем не обязательно это делать, — сказала она.
— А я хочу.
— Почему?
В телевизоре обезьяна в фуражке пила чай.
— Потому что я тебя люблю.
— Пожалуйста, не говори этого просто так.
— Это не просто так.
— Тогда скажи еще раз.
— Я тебя люблю.
Пола оттолкнула меня, потом взяла за руку и, выключив телевизор, повела наверх по крутой-прекрутой лестнице.
В Мамочкиной и Папочкиной комнате, в спальне, было так холодно, что мое дыхание превращалось в пар.
Пола села на кровать и начала расстегивать кофточку. Ее голое тело покрылось гусиной кожей.
Я толкнул ее назад, на пуховое одеяло, мои туфли упали на пол с глухим стуком.
Она извивалась подо мной, пытаясь освободиться от брюк.
Я задрал ее кофточку и черный лифчик и начал сосать ее бледно-коричневые соски, легонько кусая их.
Она стала стягивать с меня пиджак и брюки.
— Ты такой грязный, — хихикнула она.
— Спасибо, — улыбнулся я, чувствуя смех в ее животе.
— Я люблю тебя, — сказала она и провела руками по моим волосам, нежно направляя мою голову вниз.
Я подчинился, расстегивая молнию на ее брюках и стаскивая вместе с ними бледно-голубые трикотажные трусики.
Пола Гарланд толкнула мою голову себе между ног и скрестила ноги у меня на спине.
Подбородок мой стал влажным. Когда он начал высыхать, его стало щипать.
Она толкнула мою голову обратно.
Я подчинился.
— Я люблю тебя, — сказала она.
— Я тебя тоже, — пробормотал я, зарываясь лицом в ее лобок.
Она потянула меня наверх, к своим грудям.
Я целовал ее в губы, обжигая их вкусом ее собственной плоти.
Ее язык касался моего, вкус вагины на обоих.
Я подтянулся повыше, чувствуя боль в руке, и перевернул ее на живот.
Пола лежала на пуховом одеяле, уткнувшись лицом в подушку. На ней был только лифчик.
Я посмотрел на свой член.
Пола чуть приподняла задницу и снова опустила ее.
Я поднял ее волосы и стал целовать ее в шею, за ушами, стоя между ее ног и надрачивая свой член.
Она снова подняла задницу, мокрую от выделяющейся влаги и пота.
Я сел и стал тереться членом о ее вагину, мои бинты — у нее в волосах, левая ладонь — на ее талии.
Она подняла задницу еще выше, насаживаясь на мой член.
Мой член коснулся ее задницы.
Она протянула руку, отвела его от задницы и направила в вагину.
Туда-сюда, туда-сюда.
Пола сжимала и разжимала кулак.
Туда-сюда, туда-сюда.
Пола — лицом вниз, сжав кулаки.
Я резко вышел из нее.
Пола выдохнула и разжала ладони.
Мой член коснулся ее задницы.
Пола попыталась обернуться.
Забинтованная рука — на ее шее.
Пола старалась поймать мой член рукой.
Мой член на отверстии ее заднего прохода. Пола закричала в подушку.
Крепко внутрь.
Пола Гарланд кричала и кричала в подушку. Перевязанная рука прижала ее голову к постели, другая держала ее за живот.
Пола пыталась освободиться от моего члена.
Я жестко трахал ее в задницу.
Пола — вялая и содрогающаяся от рыданий. Туда-сюда, туда-сюда.
У Полы — задница в крови.
Туда-сюда, туда-сюда, кровь на моем члене.
Пола Гарланд плакала.
Кончая, кончая и снова кончая.
Пола звала Жанетт.
Я — снова кончал.
Дохлые псы, и чудовища, и крысы с маленькими крылышками.
Кто-то в больших ботинках ходил у меня в голове и светил фонариком.
Она была на улице, улыбалась мне и куталась в красную кофту.
Внезапно большая черная птица налетела на нее с неба и погнала по улице, выдирая клочья окровавленных светлых волос.
Она лежала на дороге в своих бледно-голубых трикотажных трусах, как большая сбитая грузовиком собака.
Я проснулся и снова уснул, думая: я в безопасности, теперь мне ничего не грозит, надо снова заснуть.
Дохлые псы, и чудовища, и крысы с маленькими крылышками.
Кто-то в больших ботинках ходил у меня в голове и светил фонариком.
Я сидел в деревянном доме, смотрел на новогоднюю елку. Дом был наполнен ароматом домашней стряпни.
Я взял из-под елки большую коробку, завернутую в газету, и развязал красную ленту.
Я осторожно развернул газету, я собирался потом ее почитать.
Я смотрел на маленькую коробочку, лежавшую у меня на колене поверх газеты и длинной красной ленты.
Я закрыл глаза и открыл коробку. Дом наполнился глухими ударами моего сердца.
— Что это? — спросила она, подходя ко мне сзади и касаясь моего плеча.
Я закрыл коробку перевязанной рукой и зарылся головой в красные складки ее хлопчатобумажной юбки.
Она взяла коробку у меня из рук и заглянула внутрь.
Коробка упала на пол. Дом был наполнен ароматом домашней стряпни, глухими ударами моего сердца и ее, на хер, воплями.
Я смотрел, как оно выскользнуло из коробки и покатилось по полу, оставляя на нем тонкие кровавые узоры.
— Убери его, — кричала она. — Убери его сейчас же!
Оно перевернулось на спину и улыбнулось мне.
Я проснулся и снова уснул, думая: я в безопасности, теперь мне ничего не грозит, надо снова заснуть.
Дохлые псы, и чудовища, и крысы с крылышками.
Кто-то в больших ботинках ходил у меня в голове и светил фонариком.
Я лежал без сна на полу подземелья и замерзал.
Откуда-то сверху доносился приглушенный звук телевизора.
Я смотрел в темноту у себя над головой, крошечные пятнышки света приближались.
Откуда-то сверху доносился приглушенный звон телефона и шум крыльев.
Я смотрел сквозь темноту. Крысы с маленькими крылышками были больше похожи на белок с мохнатыми мордочками, говорящих добрые слова.
Откуда-то сверху доносился приглушенный звук проигрывателя, «Маленький барабанщик».
Крысы шептали мне на ухо ругательства, обзывали меня, ломали мне кости лучше всяких камней и палок.
Рядом со мной — приглушенный детский плач.
Я вскочил, чтобы включить свет, но было уже светло.
Я лежал без сна на ковре и замерзал.
Глава девятая
— Это что еще, на хер, такое?
Меня разбудила газета, со всей силы хлестанувшая по лицу.
Суббота, 21 декабря 1974 года.
— Ты говоришь, что любишь меня, говоришь, что тебе не все равно, а потом трахаешь меня в задницу и пишешь вот это дерьмо.
