Дэвид Пис - 1974: Сезон в аду
Я спустился на первый этаж и вошел в кухню, поднял крышку помойного бака, закрыл шкафчики и двери, благодаря Бога, что никто не вызвал легавых. Я поставил чайник и, когда он закипел, заварил себе чай с молоком и пятью большими ложками сахара. Я пошел с чашкой в гостиную, врубил телик и стал смотреть на белые кареты скорой помощи, рвавшиеся сквозь сырую черную ночь, унося в разных направлениях жертв взрыва, в то время как чертов Санта и какой-то полицейский чин недоумевали, как можно было сотворить такое, да еще и прямо под Рождество.
Я закурил, глядя на футбольные таблицы и проклиная «Лидс юнайтед». Интересно, какая игра будет сегодня на Матче Дня и кого пригласят на ток-шоу Паркинсона.
Я замер, услышав, как кто-то постучал в окно, затем в дверь. Я вспомнил, где я и что я наделал.
— Кто там? — спросил я, стоя посреди комнаты.
— Клер. А вы кто?
— Клер??? — Я повернул задвижку и открыл дверь, сердце мое колотилось со скоростью девяносто миль в час.
— А, это ты, Эдди.
Сердце замерло.
— Ага.
— А Пола дома? — спросила шотландка Клер.
— Нет.
— А, ясно. Я увидела, что свет горит, и подумала, что она вернулась. Извини, — улыбнулась шотландка Клер, щурясь на свет.
— Нет, она еще не вернулась, извини.
— Да ничего, я к ней завтра зайду.
— Ага. Я ей передам.
— Дорогуша, а у тебя все нормально?
— Да, отлично.
— Ну ладно, тогда пока.
— Спокойной ночи, — ответил я, мелко и часто дыша, и закрыл дверь. Шотландка Клер сказала что-то, но я не расслышал. Затем шаги ее стали удаляться по улице.
Я сел обратно на диван и уставился на школьную фотографию Жанетт на телевизоре. Рядом с ней стояли две открытки: одна с избушкой в заснеженном лесу, другая просто белая.
Я вынул из кармана простое белое приглашение Джонни Келли на вечеринку Дональда Фостера и подошел к телевизору.
Я выключил Макса Уолла[28] и гонки и вышел в тихую ночь.
Щелк.
Обратно к большим домам.
Вуд-лейн, Сандал, Уэйкфилд.
Переулок был заставлен машинами. Я осторожно пробирался между «ягуарами» и «роверами», «мерсами» и БМВ.
Тринити-Вью — в свете прожекторов и в праздничных украшениях.
Огромная елка стояла на газоне перед домом, увешанная белыми огнями и мишурой.
Я пошел по подъездной дорожке в направлении вечеринки, ориентируясь на вопли перекрикивавших друг друга Джонни Матиса и Рода Стюарта.
На этот раз входная дверь была открыта. Я постоял на пороге некоторое время, наблюдая за женщинами в длинных платьях, носивших бумажные тарелки с едой из одной комнаты в другую, создававших на лестнице очередь в туалет. Мужчины в бархатных пиджаках стояли, держа в руках стаканы с виски и пухлые сигары.
Сквозь дверной проем мне было видно, как миссис Патриция Фостер (минус ортопедический воротник) наполняла бокалы для группы крупных краснолицых мужиков.
Я вошел в комнату и сказал:
— Я ищу Полу.
Комната замерла.
Миссис Фостер открыла рот, но ничего не сказала. Ее орлиные глаза стреляли по комнате.
— Не хочешь ли выйти, сынок? — сказал голос за моей спиной. Обернувшись, я ткнулся в улыбающееся лицо Дона Фостера.
— Я ищу Полу.
— Я слышал. Пойдем-ка выйдем, обсудим.
За Фостером стояли два здоровых усатых мужика, все трое были в смокингах, галстуках-бабочках и рубашках с жабо.
— Мне нужна Пола.
— Тебя сюда не приглашали. Пошли.
— Джонни Келли просил передать вам поздравления с Рождеством, мать вашу, — сказал я, бросив приглашение в сторону Фостера. Фостер взглянул на жену, обернулся на одного из мужиков и пробормотал:
— На улицу.
Мужик шагнул ко мне. Я поднял руки в знак капитуляции и пошел к дверям. Обернувшись на пороге, я сказал:
— Спасибо за рождественскую открытку, Пэт.
Я видел, что она сглотнула и уставилась на ковер. Один из мужиков легонько подтолкнул меня вперед, в прихожую.
— Все в порядке, Дон? — спросил седоволосый мужчина с виски в пригоршне.
— Да. Этот господин как раз собирается уходить, — ответил Фостер. Мужчина наклонил голову в мою сторону.
— А мы не знакомы?
— Вероятно, — ответил я. — Я раньше работал вон на того мужика с бородой.
Старший констебль Рональд Ангус обернулся и заглянул в другую комнату, где Билл Хадден разговаривал с кем-то, стоя спиной к дверям.
— Правда? Как интересно, — сказал старший констебль Рональд Ангус, глотнул виски и вернулся к остальным гостям.
Дональд Фостер открыл передо мной дверь. Я почувствовал еще один мягкий толчок в спину.
Из комнаты на втором этаже доносился смех, женский смех.
Я вышел из дома, двое — по бокам, Фостер — сзади. Я подумал: а не рвануть ли прямо по газону обратно к Золотому Руну, не станут же они ловить меня на глазах у гостей. Конечно, станут.
— Куда мы идем?
— Шагай-шагай, — сказал один из мужиков в бордовой рубашке.
Мы пошли от дома к воротам, и тут я увидел человека, движущегося нам навстречу полубегом, полушагом.
— Черт, — сказал Дон Фостер.
Мы остановились.
Двое смотрели на Фостера в ожидании приказа.
— Не было печали, едрит твою, — пробормотал Фостер.
Советник Шоу, задыхаясь, крикнул:
— Дон!
Фостер шагнул ему навстречу, раскинув руки ладонями вверх:
— Билл, как я рад тебя видеть.
— Ты застрелил мою собаку! Ты застрелил мою собаку, черт побери.
Шоу тряс головой, плача, пытаясь оттолкнуть Фостера.
Фостер заключил его в медвежьи объятия, пытаясь успокоить.
— Ты застрелил мою собаку! — завопил Шоу, вырываясь. Фостер притянул его к себе и обнял, спрятав его голову на груди своего бархатного смокинга.
Сзади нас на крыльце стояла, дрожа от холода, миссис Фостер в компании нескольких гостей.
— Дорогой, что происходит? — спросила она, стуча зубами и льдинками в стакане.
— Ничего. Идите в дом, веселитесь.
Все остались стоять на ступеньках, застыв.
— Давайте-давайте. Рождество у нас, в конце концов, или нет! — закричал Фостер — вылитый Санта, мать его, Клаус.
— Кто пойдет со мной танцевать? — засмеялась Пэт Фостер, тряся тощими сиськами и загоняя всех обратно в дом.
Из-за двери послышался грохот хита «Танцевальная машина». Игры и веселье возобновились.
Шоу стоял на месте, рыдая в черный бархатный фостеровский пиджак.
Фостер прошептал:
— Ну, Билл, сейчас не время.
— А с этим что? — спросил мужик в бордовой рубашке.
— Уберите его отсюда и все.
Другой мужик, в красной рубашке, взял меня за локоть и повел по дорожке.
Фостер шептал на ухо Шоу, не поднимая глаз:
— Это особенное дело, специально для Джона.
Мы прошли мимо них.
— Ты сюда на машине приехал?
— Да.
— Давай сюда ключи, — сказал бордовый.
Я сделал как мне велели.
— Эта — твоя? — спросил красный, показывая на «виву», припаркованную на тротуаре.
— Да.
Мужики обменялись ухмылками. Бордовый открыл пассажирскую дверь и откинул сиденье.
— Давай назад.
Я сел назад с красным. Бордовый сел за руль и включил зажигание.
— Куда?
— К новым домам.
Я сидел сзади, спрашивая себя, почему я даже не попытался убежать, думая, что, возможно, тогда все закончилось бы не так плохо и что хуже того, как меня избили в доме престарелых, ничего не бывает. И тут красный ударил меня так сильно, что моя голова разбила боковое окно из плексигласа.
— Заткни …бало, — заржал он, хватая меня за волосы и толкая мою голову вниз, между коленей.
— Если бы он был пидором, то заставил бы тебя отсосать, — крикнул бордовый.
— Вруби-ка музыку, мать ее, — сказал красный, все еще держа мою голову внизу.
Машина наполнилась звуками «Бунтаря».
— Сделай погромче, — крикнул красный, поднимая меня за волосы, шепча: — Ах ты, пидор гнойный.
— Кровь есть? — спросил бордовый, пытаясь перекричать музыку.
— Маловато.
Он снова толкнул меня к окну, вцепился левой рукой в горло, отсел чуть-чуть подальше и коротко, но сильно ударил в переносицу, разбрызгивая горячую кровь по салону.
— Вот так-то лучше, — сказал он и аккуратно прислонил мою голову к треснувшему окну.
Я смотрел на центр Уэйкфилда субботним предрождественским вечером 1974 года, теплая кровь струилась из моего носа на губы и вниз на подбородок. Я думал: как тихо для субботнего вечера.
— Отключился? — спросил бордовый.
— Ага, — ответил красный.
Боуи уступил очередь Лулу, или Петуле, или Сэнди, или Силле. «Маленький барабанщик» нахлынул на меня, когда рождественские огни сменились тюремными прожекторами, а машина застряслась по стройплощадке «Фостерс Констракшн».
