Джастин Скотт - Девять драконов
Фиона обменялась с психиатром понимающими взглядами.
Спустя месяц после смерти отца и две недели после того, как последствия трещины в черепе и сотрясения стали затухать, Викки вела себя так, словно «Мандалай» затонула десять лет назад.
Фиона была убеждена, что все это внешнее, и говорила врачу, что она думает, что Викки напугана, хотя они не могли понять чем. У Фионы была еще одна теория, которую она выложила Альфреду Цину, когда он в последний раз приходил: когда ее отец умер, девушка, которая всю жизнь так отчаянно боролась за его любовь, оказалась совсем одинокой на опустевшей арене.
Альфред засмеялся.
— Да нет же, Фиона. Она просто думает.
— Думает о чем?
— Каким будет ее следующий шаг.
— Но она не такая бесчувственная.
— Конечно, она ранима, — согласился Альфред. — Но у нее что-то на уме. Что — мы никогда не узнаем. Она держит это в себе. Как тайпан.
— Извините, что помешали, доктор, — сказала Фиона. — Я не знала, что вы все еще здесь.
— Он просто выходил, — пояснила Мелисса. — В холле был секретарь — он ждал писем.
— В самом деле, у нас осталось еще минут пять, Виктория. Мы поздно пришли. У вас был срочный важный звонок с Кай Тэ.
— Не напоминайте мне о нем.
— Мы будем за дверью. Мелисса, Миллисент, пошли.
— Останься, Фиона, пожалуйста. Доктор ведь не требует раскрыть никаких секретов. Ведь правда, доктор?
Фиона посмотрела на девочек, которые стали такими же неподвижными и тихими, как стулья, в надежде, что их присутствие будет незамечено.
— Вы тоже можете остаться, — заверила их Викки. — Никаких откровений сегодня утром.
Доктор бессильно покачал головой.
— Ледяная дева вряд ли скажет что-нибудь из ряда вон выходящее в следующие пять минут, — согласился он. — Почему бы вам не остаться? Ну, Викки, давайте будем серьезной хоть ненадолго.
— Хорошо. Вы говорили, что все сходятся на том, что так много травм за один раз провоцируют нервный срыв, а я говорила, что недостаток общепринятых мнений состоит в том, что они не обязательно срабатывают в применении к конкретному человеку.
Доктор вздохнул. Они уже кружились вокруг этой темы и раньше, и Викки не уступила ни на йоту.
— Послушайте, Виктория. Вы…
Она резко улыбнулась ему:
— Вы собираетесь быть строгим и неумолимым.
Доктор не улыбнулся в ответ.
Фиону беспокоило стабильное, «негибкое» выражение лица Викки. Она была умна и монументально замкнута — больше, чем когда-либо после несчастья, но язык ее тела, ее напряженная улыбка, ее руки, прижатые к груди, ее высоко и воинственно вскинутая, как у кобры, голова, прищуренные глаза создавали образ загнанного зверя или хрупкого контейнера, готового взорваться. На ней была излишне скромная ночная рубашка, подошедшая скорее бы монахине, чем хорошенькой незамужней женщине за тридцать, красивые белокурые волосы убраны в тугой узел. В любом случаем похоже, что она… да нет, она просто скоро взорвется, думала Фиона. Ее глаза встретились с глазами Фионы, и та не удивилась бы, если бы Викки внезапно разрыдалась или просто выбросилась из окна.
— Я собираюсь быть строгим, — сказал доктор. — Совершенно очевидно, что вы не намерены откровенничать с присутствующими, поэтому я просто перечислю то, что случилось с вами за прошедший год. А потом попрошу вас подумать, почему вы обнаруживаете меньше эмоций по поводу этих событий, чем по поводу этой охапки роз.
— Вы же знаете, что я не должна здесь торчать. Одно дело — раз в неделю просвечивать мою трещину, и совсем другое — мучить меня вопросами, на которые я не хочу отвечать.
— Нет, не должны, — согласился доктор мягко. — Но лучше поговорить сегодня, чем через месяц я увижу вас в смирительной рубашке.
— Вы действительно преувеличиваете, — запротестовала Викки. — Я вовсе не обнаруживаю меньше эмоций, чем всегда. Я такая, какая всегда. Спросите Фиону. Спросите девочек. Зачем вы задаете мне шаблонные вопросы?
— Тогда рассмешите меня.
Викки засмеялась:
— Предполагается, что это вы должны меня смешить.
— Тогда давайте смешить друг друга — пять минут, а потом я дам вам спокойно работать.
— Пять минут, — она посмотрела на свои часы.
Фиона ждала, что Викки скажет: «Поехали», а когда она не сделала этого, мысль, что Викки действительно хронометрирует речь врача, испугала ее.
Доктор взглянул на детей, потом поднял длинную тощую руку и подцепил все ее проблемы на свои почти люминесцентные желтые пальцы.
— Год Крысы был жестоким и грубым. Длительные отношения с вашим парнем порвались. Ваш бизнес в Нью-Йорке потерпел крах. Вы вернулись домой и увидели, как ваш брат погиб. Ваши родители расстались. А теперь погиб ваш отец и сами вы серьезно ранены.
Викки смотрела сквозь него.
— Я что-нибудь упустил? — спросил доктор, явно провоцируя ее реакцию.
— Да. Переворот сводит меня с ума. Пять месяцев спустя после этого дня мы с вами, может, будем продолжать этот разговор в Монголии.
— Вы верите в это?
— Чей паспорт у вас на руках?
— Я надеюсь на счастливый отдых на пенсии здесь, на острове Ламма.
— Но все же, чей у вас паспорт — просто на тот случай, если кто-нибудь из китайских бюрократов объявит остров Ламма трудовой колонией?
— Канадский, — ответил он. — Просто потому, что у меня там брат, это кажется мне благоразумным…
— Тогда вы согласитесь, что я, ответственная за судьбу семейного торгового хана, не могу не сходить с ума по поводу того, как не сойти с ума от талантов вершителей переворота.
— Вы подменяете сущность и начало вопроса. Вопрос был: почему от всего случившегося вы не выплакиваете себе глаза?
— Я не плакса, — сказала Викки легко. — Мой отец не одобрял это, и мама тоже. А раз это не одобрялось, это никому не было нужно. Вот я и не плакала.
— Плач — здоровое облегчение боли.
— Но это ничего не меняет.
— Что же тогда делать?
— Идти вперед, — сказала она твердо.
— Виктория, вы беспокоите меня. Это неестественно — не реагировать на такие катастрофические события.
Викки пожала плечами:
— Что вы хотите, чтобы я делала? Сломалась? Я не могу сломаться. Каждое несчастье, о котором вы говорили, — это лишняя причина идти вперед. Кто, черт возьми, будет заниматься делами моей семьи, если не я? Мой умерший брат? Мой умерший отец? Моя пьющая мать? Вы забыли упомянуть о ее беде, между прочим. Кто? Я, больше некому!
— Ваш брат Питер.
— Питер не сможет. Это разговор не для передачи дальше, между прочим, юные леди, — добавила она, строго взглянув в сторону широко раскрывших глаза дочерей Фионы.
— Да, тетя Викки.
— Да, тетя Викки.
— Я имела в виду и вас, док.
— Конечно, — сказал он натянуго. — Я ваш врач.
— Ненадолго, — усмехнулась она. — Мой терапевт заверил, что меня выпишут со дня на день.
— Это еще более веская причина, чтобы надавить на вас, Виктория. Вы не должны уйти отсюда в броне из льда.
— Это — моя шотландская кровь, — парировала она, ища взглядом поддержки у Фионы. Но Фиона опустила глаза.
— Спасибо, я лечил многих шотландцев, — сказал доктор. — Не морочьте мне голову этой этнической чепухой.
— Я и не пытаюсь морочить вам голову, но ваши пять минут вышли, а моя боль вернулась. И мне в самом деле нужно возвращаться к работе, прежде чем эти каэнэровские бюрократы украдут наш хан.
Доктор встал в нерешительности:
— Мы продолжим нашу беседу на будущей неделе?
Викки колебалась. Ее воспоминания были настолько яркими и мучительными, что две недели назад она думала, что боль убьет ее. Она посещала ее ежедневно, и бывали времена, когда Викки ходила туда-сюда по холлу больницы, словно хотела уйти от этой боли.
— Меня здесь не будет на будущей неделе.
— Я мог бы вам позвонить в офис, если вы заняты.
— А как насчет китайского Нового года?
— Я могу воспользоваться праздничными выходными. Я слишком стар, чтобы много есть.
— Вы зайдете в мой офис?
Фиона неожиданно подалась в сторону Викки. Мучительная нота закралась в ее голос. Это была почти мольба.
— Может быть, я напишу статью о вашем случае, когда удалюсь на остров Ламма.
Викки улыбнулась:
— Спасибо. Но как бы там ни было, мы увидимся на будущей неделе. Кун хай фэт чой!
— Счастья и богатства вам тоже, дочь тайпана.
— Не беспокойтесь так. Со мной все хорошо.
— Когда чтение завещания вашего отца?
— В следующий понедельник.
— Позвоните, если будете нуждаться во мне.
Он остановился у дверей, чтобы понюхать розы.
— Кто ваш тайный обожатель?
— Я не знаю. Может, Альфред Цин. Возьмите себе цветы, доктор. До свидания.
