Анна Малышева - Привидения являются в полдень
— О Боже мой… — пробормотал Дима. Он в этот миг уже начинал дремать. — Это касается твоего мужа?
— Ну да. Где-то полгода назад…
— Катенька, мне так плохо… — протянул он. — Может, завалимся спать? Я уже совсем отключился…
— Да постой ты, а то я потом забуду! — Катя резко села. — Полгода назад он ни с того ни с сего заявил мне, что сама я… особа легкого поведения, и все мои подруги — такие же! Причем когда я уточнила, что особой легкого поведения можно назвать одну Лику, он взорвался и заявил, что все мы одним миром мазаны и что Ира ее вполне стоит… Лики то есть.
— Нервы лечить надо, — раздраженно отозвался Дима. — Нашел, кого сравнивать! Не говоря уже о том, что ты вовсе не легкого поведения дамочка, Ира тоже не подходит под эту категорию.
— Представь, я тоже заступилась за свою честь и за честь Иры. Но тут он заявил мне, что все мы покрываем друг друга, одна шайка-лейка, и чтобы ни Иры, ни Лики, никого вообще в нашем доме он больше не видел! Надоели они ему — вот что!
— Вот как? — Дима несколько оживился. — А что, Ира часто к вам захаживала?
Катя прикусила губу, и вдруг для нее что-то прояснилось. Она вспомнила еще кое-что.
— Знаешь, после той сцены как отрубило. Хотя Ира у нас иногда бывала до этого. Но я же не говорила с ней на эту тему! Ни слова… Ну разве я стала бы описывать ей такие сцены? Это была наша личная грязь, и мне не хотелось никого в ней купать… Но ходить к нам она перестала… Я ее даже приглашала несколько раз, но она — ни в какую. Как будто что-то почувствовала…
— А может быть, он сам намекнул Ирине, чтобы она не смущала его семейный покой? — промурлыкал Дима. — Ты так не думаешь?
— А, вот оно что… Значит, ты записал Иру к нему в любовницы?.
— Почему бы нет?
— Но она…
— Твоя подруга? — съязвил он. — Полно, Катенька! Насколько я ее знал, таких ценностей, как чужое семейное счастье, для нее не было. Потому что не было своего семейного счастья.
— Ну, ты прав, быть может… И все же слишком много откровений для меня… Муж — маньяк, подруга — предательница… — Катя снова подобрала под себя ноги и сгорбилась, обдумывая услышанное. — Значит, ты не исключаешь такой возможности? Она сама дала ему ключи от своей квартиры?
— Мне сдается, что это был самый реальный выход. Иначе приходится предположить, что твой муж — квалифицированный слесарь. Раз он сам сделал ключи.
— У него руки из одного места растут… — пробормотала Катя как бы про себя. — Значит, все так просто… Да, это было бы слишком просто! Зачем же ему тогда убивать ее? Мотивы? Мотивы?
— А мотивы я тебе предоставлю немедленно… — Дима тяжело вздохнул и отвел от Кати глаза. — Шантаж.
Глава 10
Кате снился сон. Ей шестнадцать лет, хотя во сне она — та Катя, что сейчас, с той же стрижкой, в одном из своих костюмов. И все же ей шестнадцать. Она находится в кабинете французского — в своей школе. Это маленький кабинет, всего на шесть парт — три ряда по две парты в каждом. На выбеленных стенах — портреты французских писателей: Бальзак, Гюго, Мольер, Вольтер, Мопассан, Барбюс, а также Арагон — автор романа «Коммунисты», как говаривал Шорох. Катя сидит за первой партой среднего ряда. Рядом — Лена. На ней тот самый голубой пиджак, который Катя видела на свидании в кафе. Очки Лена сняла, положила перед собой. Она сидит чуть ссутулившись, не глядя на Катю. Катя хочет заговорить с ней, но вдруг вспоминает — она же умерла… Во сне ее волнует только один вопрос — как теперь вести себя с Леной, чтобы не обидеть ее, не дать понять, что Лена мертвая, а она, Катя, — живая? Она оглядывается. Возле окна сидит Лика. Она тоже взрослая, как Лена и сама Катя. На ней тот плащ ядовито-зеленого цвета, который Лика носила в последнее время. Сидит она, почти отвернувшись от них, смотрит в окно. Ее лицо совершенно закрыто прядью рыжих, просвеченных солнцем волос. За ее спиной Катя замечает Иру. Ира одета в голубой халат, вроде того, в каком она работала в парикмахерской. Катя наконец решается и окликает ее: «Ира?» Та глядит на нее, и Катя отводит глаза — Ира смотрит так холодно и зло, словно Катя сделала ей какую-то гадость. «Она ненавидит меня, потому что я жива…» — думает Катя. Вдруг все они встают. В класс входит Шорох. Он остался в том возрасте, в каком был, когда Катя заканчивала школу. Он — их ровесник, ровесник тех, кто сидит в классе. Его черные волосы слегка растрепаны, длинный «французский» нос лоснится, маленькие глаза смотрят, как всегда, маслено. Его подошвы слегка пришаркивают по линолеуму — из-за этой походочки его и прозвали Шорохом.
Шорох проходит к своему столу, окидывает взглядом учениц и бормочет: «Бон матэн, мез анфан!» Девочки встают и хором отвечают: «Бон матэн, Владимир Иванович!» Шорох удовлетворенно кивает, садится и вперяется взглядом в окно. За окном колышется тополь. Шорох долго смотрит на него, и со стороны кажется, будто он забыл, что ему предстоит вести урок. Но впечатление обманчиво — Шорох ничего не забывает. Обычно он смотрит так долго-долго, потом вдруг шумно вздыхает и начинает быстро листать журнал. Увидев список учеников, он делает большие глаза, как будто этот список — полная неожиданность для него, и тут же нараспев начинает выкликать фамилии. В этом нет нужды — во французской группе всего шесть человек, и всех он, естественно, знает в лицо. Но этот церемониал повторяется каждый раз. «Ардашева!» Ира встает. Шорох выжидательно смотрит на нее, и та цедит сквозь зубы обычное «Же сюи ля» — «Я здесь»! Она Шороха не выносит, но он, словно не замечая ее нелюбезности, улыбается, отчего его нос становится еще длиннее, и говорит: «Ком тужур, шарман!» — «Как всегда, красива!» Все остальные вежливо улыбаются. Ира садится. «Вальковская!» — выкликает он. Лика вскакивает и делает глазки. Шорох начинает сиять, долго ставит крестик в журнале и протяжно говорит, поедая Лику глазами: «Асье туа, ма пти шевр!» Лика вспыхивает и садится. Катя переглядывается с Леной. «Садись, моя козочка!» — еще не самое фривольное, что можно услышать от Шороха, особенно по отношению к Лике. «Мищенко! — продолжает Шорох. — Мищенко!» Катя оглядывается и видит на последней парте в третьем ряду Диму. Он в своем лучшем костюме — бежевом, том самом, что был на нем в день, когда погибла Лика. Дима не встает, а только вскидывает руку и рапортует: «Же сюи ля». Шорох кивает и ничего ему не говорит. «Напалкова!» Лена медленно поднимается. Шорох ставит крестик и замечает: «Асье туа, ма шер фий!» Его «дорогая девочка» садится и тут же начинает краснеть. Очередь дошла до Кати, и она готовится уже выслушать какую-нибудь любезность от Шороха, но тот почему-то медлит, смотрит в журнал, потом неуверенно произносит: «Уфимцева?» Все вдруг поворачиваются к задней парте среднего ряда, и Катя тоже оборачивается. У нее за спиной сидит девушка в школьной форме — одна из всех них в форме, и одна — по-настоящему шестнадцатилетняя. Катя удивляется, что не заметила ее. Она уверена, что девушка появилась в классе только что — появилась из ниоткуда, по законам сна. Оля Уфимцева действительно появилась в классе поздно и как бы ниоткуда — перешла из другой школы уже в десятом классе. С ней никто не подружился, ее никто не замечал. А между тем она симпатичная, как отмечает сейчас Катя, шатенка с длинными гладкими волосами до пояса, карие глаза с загнутыми ресницами. Все бы хорошо, если бы не замкнутое, отчужденное выражение, которое всегда у нее на лице. «Же сюи ля…» — тихо отвечает она, привстав со своего места. Ей Шорох тоже ничего не говорит. Ей вообще редко что-то говорят. Ее почти не спрашивают, ее просто не замечают… Оля садится, и теперь действительно очередь Кати. Она слышит: «Фомина!» Катя встает. «Нотр Катрин Денев!» — улыбается Шорох. «Наша Катрин Денев!» Выслушав эту дежурную любезность, Катя садится. Шорох откладывает журнал и снова делает большие глаза. «Э ментнан!» — «А теперь!»
Но что теперь — Катя не успевает узнать. Внезапно все меняется — куда-то исчезает Шорох. В классе становится холодно и быстро темнеет… Она смотрит на тополь за окном — его ветки мечутся как сумасшедшие. «Начнется дождь…» — думает Катя. И действительно, первые капли уже ударили в подоконник. Ира Ардашева встает со своего места и, ни слова не говоря, уходит из класса. За ней медленно, как будто загипнотизированная, выходит Лика. Катя смотрит на Лену. Та, очень бледная, тоже поднимается с места. Кате становится страшно. «Лена, постой!» — пытается крикнуть она и хватает подругу за рукав пиджака. Ей нельзя дать уйти, мелькает у Кати в голове, если она уйдет, то все пропало… Но пиджак Лены как будто тает у нее — в пальцах, и Лена тоже исчезает в дверях. В классе становится совсем темно, шум дождя усиливается. Катя уже ничего не видит, ей хочется обернуться, чтобы увидеть Диму и Олю, убедиться, что она не осталась в этой темноте совсем одна. Но обернуться она не может… Она снова пытается крикнуть, и теперь звук все же вырывается у нее из горла, она кричит, кричит…
