Найди меня - Фрейзер Энн

В спальне, на верхней полке стенного шкафа, Рени нашла одинокую коробку. Верхняя крышка была приоткрыта. Она сняла коробку с полки, положила на кровать и открыла.

«Птицы пустыни».

Сердце будто остановилось — и забилось снова.

Теперь ее руки стали крупнее, но она узнала книгу на ощупь. Мягкую складку на обложке — не бумага, а нетолстый картон. Размер — довольно маленькая, поместится в кармане куртки или даже джинсов.

Книга практически раскрылась сама, и от нее поднялся запах. Что-то совершенно исключительно пустынное, отчего она едва не расплакалась. Креозотовый куст. Маленькая закладка у корешка на памятной ей странице с рисунком.

Сокол. Она произнесла это слово так давно, в тот самый день.

В книгу были вклеены большие сложенные карты, бумага стала хрупкой от стольких лет пребывания в невозможном зное Мохаве.

Она осторожно раскрыла одну.

На карта были отмечены ареалы обитания разных птиц, но она подозревала, что ее использовали для совершенно иной цели. Для верности она открыла еще пару карт. На всех были одинаковые точки разных цветов. Она, не видя ничего вокруг, попыталась вслепую нашарить стену.

«Ты еще играешь в скребл?»

Вот так ее отец помечал места могил. И вот зачем Морис приезжал сюда. Чтобы спрятать книгу. Бен, скорее всего, проинструктировал его, как это сделать, в тот последний день, когда Морис навестил его в тюрьме. Однако она не была спрятана. Не совсем спрятана.

«Ты еще играешь в скребл?»

Бен хотел, чтобы она нашла ее, возможно, потому, что было невозможно помнить расположение всех захоронений. Но тогда почему он просто не сказал ей, где книга, в тот день, когда прыгнул? Потому что она могла еще быть у Мориса или у матери? Или же книга была страховкой. Возможно, он придерживал информацию на случай, если все пойдет не так, как он планировал. А потом, он любил игры и мог получать удовольствие, воображая этот момент. Он отдавал ей ключи. Просто она была невнимательна.

— Рени? — позвала мать снаружи. — Нашла игру?

Игра.

— Д-да! — Не отрывая взгляда от книги, она перелистала ее снова и наткнулась на почерк матери на титульном листе.

Это был подарок.

«Моему дорогому Бену в память о множестве наших приключений».

Под надписью были цветные точки, рядом со списком женских имен.

Некоторые Рени узнала.

Она была совершенно уверена, что смотрит на ключ к цветовому коду на картах, обозначающему, где похоронена каждая женщина.

«Моему дорогому Бену в память о множестве наших приключений».

Имена пропавших женщин тоже были написаны почерком матери.

ГЛАВА 39

Тридцать два года назад

Рени обожала птиц. Всяких. Все утверждали, что она унаследовала это от отца, и это была правда. Она много думала о птицах и даже видела сны о них. Она любила разглядывать книгу, которую он брал в пустыню, и пыталась сама рисовать птиц, найденных на картинках.

На стенах она никогда не рисовала. Только в своих альбомах для рисования. У нее было полно альбомов, и отец говорил, что она настоящая художница, что это замечательно — быть художником. И она продолжала рисовать. На бумагах, которые родители оставляли по всему дому. На изнанке конвертов. Ей нравилась белая и гладкая бумага конвертов. Она рисовала в линованных и нелинованных блокнотах, больших и маленьких, а закончив, вырывала листы и разбрасывала по дому, чтобы порадовать родителей. Еще она отдавала некоторые рисунки Морису для его коллекции живописи. Тогда он и начал называть ее «малютка Рен».

В какой-то момент она начала рисовать птиц о двух головах. Почему, она не знала, просто вдруг захотелось. Двуглавые птицы стали дома темой обсуждения. Ее родители смеялись над рисунками, которые мама прикрепляла магнитами к холодильнику.

Двуглавые птицы в конце концов сменились людьми с двумя головами.

— Не сводить ли ее к детскому психологу? — спросила мама однажды вечером, когда они сидели втроем в гостиной, облицованной деревянными панелями. Отец курил и проверял контрольные, а мама пила коктейль и перелистывала журнал мод, иногда придерживая страницу и спрашивая, нравится ли им одежда. Обычно это была худая дама в ярком платье.

— Я сам психолог, — ответил отец.

— Но ты не специализируешься на детях.

— Это нелепая мысль. Представляешь, что она может рассказать?

Дым от его сигареты вился в абажуре лампы. Он спросил Рени:

— Почему у всех твоих птиц и людей две головы?

— Не знаю. — Рени лежала на полу с цветными карандашами, рисуя целое семейство двуглавых птиц.

— Две головы лучше, чем одна, — сказал отец. И они с Розалиндой захохотали. Рени шутку не поняла.

Потом отец затушил сигарету и отодвинул стопку бумаг.

— Хочешь, помогу тебе нарисовать птицу, которая выглядит как настоящая? С одной головой и не такими пестрыми перьями, как у тебя?

Ей нравились двуглавые птицы, но ей нравилось и рисовать вдвоем, поэтому она согласилась и забралась к нему на колени.

— Восковой мелок — не мой инструмент, — сказал отец, — но я постараюсь.

Он начал с круга. Потом добавил клюв, несколько плавных линий, затем перья, глаза и лапы.

— Давай-ка раскрась, а потом попробуй сама.

Его птицы были совсем не такие забавные, как ее, и ей не хотелось копировать его рисунок.

— Я устала.

— По крайней мере попробуй, — сказал отец. — Ты ведь даже не попыталась.

Он не злился, но голос перестал быть ласковым.

— Если хочешь чему-то научиться, надо поработать.

Розалинда вздохнула.

Рени соскользнула с отцовских колен, улеглась на пол и постаралась сделать в точности то, что и он. Нарисовать птицу с одной головой.

— Так лучше, — сказал отец, когда она закончила. — Попробуй еще.

Розалинда снова вздохнула, уже громче. Бен незаметно подмигнул Рени. Иногда он говорил, что у Розалинды муравьишки в штанишках. Рени была совершенно уверена, если бы у нее в самом деле были муравьишки в штанишках, она бы скакала по всему дому.

Она нарисовала другую птицу, на этот раз очень стараясь. Получилось хуже, чем в первый раз.

— Не хочу больше рисовать птиц. — Она оттолкнула мелки. — Мне нравятся мои птицы.

Птицы ярких цветов и с крыльями не там, где надо. Птицы с двумя головами.

Мама отбросила журнал.

— Что за скучный вечер. Вы хоть понимаете, какие вы оба скучные?

— Может, чем-нибудь займемся? — спросил отец. — Сыграем в скребл, например?

— О боже. Я так от этого устала, — ответила Розалинда.

Он посмотрел на Рени.

— У тебя есть предложения?

Ей больше не нравилась игра, даже хотя папа уверял, что девушки, которые играют, актрисы. Как в реконструкции сражения, куда они однажды ходили, и в пьесах, которые она видела в колледже, где преподавал отец. Люди кричали, лилась кровь, но потом, когда все заканчивалось, они выходили и улыбались. Она знала, что еще маленькая и не совсем понимает некоторые вещи, как про муравьев. Но ей становилось грустно, когда любовь исчезала из папиного голоса. Ей хотелось ее вернуть, вернуть насовсем, и она подумала о том, что заставит обоих родителей улыбнуться.

— А можно сыграть в другую игру?

ГЛАВА 40

Стоя в спальне, Рени переворачивала страницы. Сколько точек. Тридцать? Больше?

Мать все знала. Возможно, даже руководила.

Она засунула книгу в задний карман джинсов и натянула на него край футболки. Чувствуя себя опустошенной и бесчувственной, она долго не могла сформулировать ни единой мысли.

— Рени? — снова окликнула мать снаружи.

Она оставила игру на кровати и вернулась в хижину. Внутри было темно, открытая дверь казалась порталом, ведущим в ослепительный свет, а за ней бешено, как набат, звенела подвеска. Она пыталась возродить детские воспоминания, точнее воспоминания о матери и ее роли в убийствах, но не могла. Они существовали, но вне досягаемости.