Найди меня - Фрейзер Энн

Она отложила ложку.

— Пожалуй, уже остыло.

Дом Мориса все еще был окружен желтой лентой как место преступления. Следователи, включая Дэниела, приходили и уходили, а Розалинда все беспокоилась о колибри Мориса. Со своего заднего двора они заметили пустые поилки и снующих между ними в поисках нектара колибри. Их внимание переключилось с трагедии на действие — появилась возможность сделать нечто безусловно позитивное.

Они не стали покупать фасованный нектар, а приготовили свой, из белого сахара, следуя примеру знатоков. Морис и ее отец всегда настаивали, что нужно делать его самим, беспокоясь о вредном красном красителе и плохо вымытых поилках, суетясь и волнуясь из-за прикормленных ими птиц.

Противоречие не могло не бросаться в глаза. Мужчины, охотившиеся на людей, трогательно заботились о самых крохотных птицах. Возможно, одно с другим не связано, или же их обоих утешало, что, даже отнимая жизни, они в то же время помогали выживать этим маленьким существам.

Все, что имело отношение к птицам, она усвоила из отцовского увлечения орнитологией. Отец рассказал ей абсолютно все о колибри еще до школы, и там она могла гордо и высокопарно фонтанировать информацией, к восторгу или скуке слушателей, в зависимости от публики. Она до сих пор помнила, что они машут крыльями с частотой от двенадцати до восьмидесяти раз в секунду, создавая то самое гудение, которое слышно человеку. Знала, что их пульс достигает тысячи двухсот ударов в минуту. Что у них самый быстрый обмен веществ из всех теплокровных существ. Большинство живет от трех до пяти лет, так что ни одну из птиц, прилетающих теперь к поилке Мориса, никогда не кормил Бен Фишер, хотя вполне возможно, что он кормил их родственников, потому что птицам свойственно возвращаться в те места, где они вылупились из яйца и оперились.

Чтобы наполнять красные поилки, не нужно двух человек, но они делали это вдвоем. Можно назвать это поиском взаимного утешения. Розалинда держала поилку над раковиной, а Рени медленно вливала туда прозрачную сладкую жидкость. Наливая, она думала о том, как в городе восприняли смерть Мориса. Все были потрясены и опечалены. И она тоже. Время расставит все по своим местам. Она хотела бы ненавидеть его, но не могла найти в себе этого чувства. Что это говорит о ней? Что она испорчена?

Мориса любили и уважали, и его многим будет не хватать. Некоторые отказывались верить, что он мог иметь что-то общее с убийствами. Даже после того, как обнаружилось, что из пистолета, который послужил орудием самоубийства, застрелили Кармел Кортес. Вероятно, она обнаружила его причастность к преступлениям, и он убил ее, чтобы заставить замолчать. Но почему Бен привел их прямо к могиле? Он наверняка знал. Должно быть, Морис рассказал ему. Может, Бен таким образом мстил за отношения, которые возникли у Мориса с Розалиндой? За то, что Морис практически занял его место?

Тем, кто любил Мориса, хотелось верить, что его подставили. У Рени тоже возникали такие мысли, она даже задумывалась, действительно ли его смерть была самоубийством. Но видео из дома, где жила Кармел, запечатлело Мориса, идущего к ее квартире. Консьерж опознал его по фото. А криминалисты, восстановив траекторию пули, доказали, что Морис застрелился.

Камеры системы безопасности в доме Мориса не зафиксировали никаких гостей, кроме Дэниела и Рени. Когда эта информация просочилась в прессу, Рени снова стала мишенью для подозрений. Даже присутствие Дэниела в качестве алиби не останавливало тех, кто выдумывал различные объяснения, чтобы спасти репутацию дорогого им человека.

Она привыкла, что ее считают злодейкой. Она уже выработала иммунитет, но ненавидела торчать в городе, среди вечно любопытных зевак и ненавистников. Она не хотела, чтобы из семейной трагедии Фишеров делали развлечение.

— Чертовы птицы, — сказала Розалинда, ставя наполненную поилку и беря пустую.

Розалинда имела в виду не самих колибри, а того, кого они воплощали. Напоминания находились среди самых обыденных и повсеместных вещей.

Наполнив все три поилки, они вынесли их наружу, на свой собственный задний двор и повесили на кронштейны, давным-давно установленные отцом. Они пытались переманить к себе птиц от Мориса и дать им привычный корм.

— Что ты собираешься делать с клеймом для керамики? — спросила Розалинда, пока они разглядывали только что повешенные поилки, гадая, как скоро птицы их обнаружат.

Клеймо стало уже известным. Но отныне оно каждый раз будет напоминать ей тот день, когда отец взял ее с собой, чтобы закопать жертву в пустыне.

— Я пока не решила.

— Никогда не сомневалась в Морисе, — сказала мать, явно не в силах перестать думать о нем. — Теперь я вижу, какой дурой была. Они с твоим отцом были так близки. Однако я любила Мориса. Я и сейчас его люблю.

— Я тоже.

Большинство людей не могут начать сначала. Это заблуждение. Пока память человека не стерта, начать все сызнова невозможно, можно только двигаться дальше. Даже если сжечь проклятый дом, он все равно останется в вашей памяти. Несколько раз за последние несколько дней Рени представляла, что поедет в пустыню и закрасит ту нацарапанную на камне птицу. Можно подобрать краску под цвет скалы, и никто ничего не заметит, как не было.

Но она-то будет знать, что птица там, под краской.

Это еще хуже. Знать, что она там, но не видеть. Она будет как пародия на ее жизнь. Два человека, которых она любила, отец и Морис, скрывавших свою сущность за одеждой и улыбками, за книгами о птицах. Слишком много было тайн. Как она говорила Дэниелу, дети создают свою собственную реальность. Так они преодолевают тьму.

— Что же мне делать с церемонией награждения? — волновалась мать.

Рени уже позабыла о мероприятии, затеянном в честь ее матери. Как дико волноваться или даже думать о нем сейчас. Рени бы на ее месте просто не пошла.

— Позвони координатору и предупреди, что ты не придешь. Они поймут.

Возможно, даже испытают облегчение оттого, что ее не надо будет чествовать. Лучший друг Розалинды и ее муж, два жестоких преступника.

— Пожалуй, я все же пойду. Я не сделала ничего плохого. Я это заслужила. Но хочу, чтобы и ты пошла со мной. Не уверена, что справлюсь одна.

Какая пытка для них обоих.

— Хорошо. — Нельзя допустить, чтобы мать терпела все это в одиночестве.

— Прошлой ночью я думала вот о чем, — сказала Розалинда. — Может, уедем куда-нибудь на день-другой? Подальше от журналистов и соседей.

Отличная идея. Выбраться из города, хотя бы на сутки. Но Рени хотела вернуться в пустыню.

— Может быть, в бабушкин домик.

У Розалинды сделалось несчастное лицо.

— Я не хочу оставаться без связи. Не могу быть вне досягаемости, если вдруг какой-нибудь молодой женщине понадобится приют.

Дом ее матери уже никогда больше не станет убежищем для пострадавших женщин, в этом Рени была уверена. Но пусть думает, что кто-то может позвонить. Пусть думает, что ее имя не вычеркнули из списков телефонов организации. Пройдет время, никто не будет звонить, и мать перестанет ждать. Возможно, переделает гостевую комнату под что-нибудь другое. Мастерскую для хобби? Или наконец уедет отсюда, от гор и полей ветро-электрогенераторов, в другой город. Хотя вряд ли.

— Я так давно не была там, — сказала Рени. — Надо посмотреть, все ли там в порядке. Когда ты ездила туда последний раз?

— Несколько лет назад. Но мне надо вернуться к вечеру субботы, на церемонию. Вообще-то я думала о каком-нибудь милом отеле, — сказала Розалинда. — Где-нибудь на берегу океана. Мы бы посидели на пляже, поглядели на закат, как прежде. Держу пари, что на пляже сотовая связь есть.

— Давай поедем в пустыню, — сказала Рени, уже загораясь этой идеей. — Там закаты куда лучше.

Хижина без бабушки будет грустной, но она подарит им чуточку покоя. И Рени внезапно понадобилось подтверждение, что ее жизнь с бабушкой была реальной. У нее возникло смутное воспоминание о матери в хижине, с ножницами в руке.