Дарья Донцова - Эта горькая сладкая месть
На ногах бабка носила плотные чулки и высокие ботинки. Как только не расплавится!
Переступив порог ее комнаты, я словно оказалась в конце пятидесятых годов. Большая железная кровать с “шишечками” на спинке, круглый обеденный стол, покрытый красной плюшевой скатертью. В углу допотопный “Рубин” на паучьих ножках. Экран стыдливо прикрыт от света вязаной салфеточкой.
Тут же холодильник “Бирюса”. Апофеоз благополучия – огромный ковер на стене.
– Чего тебе, – прошамкала бабуся, – сахару одолжить?
– Нет, нет, я из муниципалитета.
– А, – протянула бабка, – то-то не могу вспомнить, в какой квартире живешь. Зачем я властям понадобилась?
– Проверяем списки коренных жильцов. Вы давно тут прописаны?
– И не вспомнить, – махнула рукой старуха, – зажилась совсем, на тот свет пора. Сначала в бараке на рынке мыкалась, потом эту фатеру дали. Все говорили: временно, скоро переселим! Так обманули! Кто похитрей, давно уехали, а я сижу тут, словно таракан, ни помыться по-человечески, ни сготовить.
– У меня одна семья есть в списке – Павловские. Только что-то не найду никак.
– Какие такие Павловские? – удивилась бабулька. – Не помню.
– Вот написано – Альберт Владимирович и Виолетта Сергеевна.
– И, милая, – рассмеялась баба Рая, – какого года у тебя списочки? Небось при царе Горохе составляли. Нет их тут давно, сто лет как съехали. Только почему Павловские? Вилка Никитиной была.
Сообразив, что таким странным именем старуха обзывает Виолетту, я спросила:
– Как Никитина?
– Да просто. Вилкина мать, Клава, на чулочной фабрике работала, а отец, Ванька, – токарем на заводе. Клавка, право слово, ненормальная была. Придет с работы, на диван плюхнется и давай книжки читать. Где только брала такие – одна любовь, еще до революции напечатаны. Щи не варены, белье не стирано – на все плевать! Ванька, бедняга, и в магазин, и к плите. Другой бы плюнул да ушел. Клавке все завидовали. Не мужик, а золото. Не пьет, не курит, деньги все в семью. Только той все без разницы было. И девчонку-то не по-человечески назвала, в книжке вычитала. Ее имечко никто и выговорить не мог – Вилкой кликали.
Когда Виолетте Никитиной исполнилось пятнадцать, романтически настроенная мамаша выкинула фортель. Влюбилась в командированного из Ленинграда инженера и, бросив семью, укатила с ним в город на Неве. Несчастный, разом постаревший Иван остался с девочкой. Мужчина как-то сник и через год умер. “От тоски зачах”, – резюмировала баба Рая. Клавка больше не появлялась и судьбой ребенка не интересовалась.
Виолетта выросла совершенно другой, непохожей на безалаберную мать. Девчонке страшно хотелось вылезти из нищеты, уехать из гадкого барака в собственную квартиру. Она усиленно искала жениха. И, очевидно, обладала прозорливостью, потому что отвергла нескольких перспективных ухажеров и вышла замуж за небогатого, но подающего надежды Алика.
– Такая расчетливая, – вспоминала бабка, – а красавица была! Мужики хвостом бегали, только ей наши заводские не подходили, рылом не вышли.
Однажды Виолетта явилась домой к полуночи. По меркам барака – почти ночью. Баба Рая, маявшаяся бессонницей, услышала шум на кухне и выглянула поглядеть. Виолетта жадно ела холодную гречку, видно было, что сильно проголодалась.
– Смотри, девка, аккуратней, – предостерегла женщина, – нагуляешь, потом всю жизнь воспитывать.
– Что я, дура нищету плодить? – отмахнулась девчонка. – Нет уж, выйду замуж за того, кто сумеет обеспечить, тогда и о детях подумаю.
– Чем тебе Антон плох? – удивилась старуха. Последние месяцы за Виолеттой ухаживал выгодный жених. Сын генерала, студент, да еще и красавец. Любая из барачных невест кинулась бы за таким, роняя тапки. Любая, но не Вилка.
– Хорош-то, хорош, – пояснила она бабке, -
Только маменькин сынок. Что прикажут, то и делает. Ни самолюбия, ни упорства. Ничего нет. Одна радость, что папа генерал. Нет, мне такой не нужен.
– Ну, ну, – сказала баба Рая, – поглядим, что за сокровище отроешь.
Ждать пришлось недолго. Через полгода в бараке появился Алик. Молодой муж совершенно разочаровал соседей. Маленького роста, щупленький, к тому же не имел ни московской прописки, ни богатых родителей.
– Наша-то королева брильянт откопала, – хихикали сплетницы, – ни рожи, ни кожи, ни денег.
Но злорадствовали они недолго. Скоро всем стало понятно, что Алик далеко пойдет. Парень блестяще закончил институт и подался в ученые, сел писать диссертацию. Вилка бегала как ненормальная, зарабатывая деньги на пропитание уколами.
Однажды баба Рая не удержалась и поддела девчонку:
– Муженек-то не спешит на работу! Та хмыкнула:
– Ничего, пусть учится. Время разбрасывать камни. Потом собирать станем.
И оказалась права. На глазах обитателей деревянного барака Алик превратился в кандидата наук. Первую выгоду от этого звания соседи поняли, когда их стали переселять в каменный дом. С бесплатными квадратными метрами в Москве всегда было плохо, а в конце пятидесятых – в особенности. Поэтому комнаты давали неохотно – мужа, жену и ребенка селили на восемнадцати метрах. Два жилых помещения светили только тем, у кого были разнополые дети. Вилка же, к общему изумлению, получила три комнаты. Алик, как кандидат наук, имел право на двадцать дополнительных метров.
Соседи начали уважительно величать молодого мужчину Альбертом Владимировичем.
Вилке завидовали – слишком уж ее мужик отличался от других: не пил, не курил, не ругался матом. Летом никогда не садился с доминошниками или картежниками. Неожиданно Вилка устроилась на работу в ведомственную поликлинику Генерального штаба, ее иногда привозили с работы на черной “Волге”. Местные бабки стали звать девушку Виолеттой Сергевной.
За детьми ходила нянька, молодая краснощекая девица, вывезенная откуда-то из деревни, что тоже казалось странным жителям подъезда.
– Говорить даже не умела как следует, – вздохнула баба Рая, – унитаз первый раз в жизни увидела, до этого по нужде в хлев ходила. И что с ней стало через год – пальто с чернобуркой, ботинки, беретка. Москвичка! Даже сопли перестала кулаком вытирать – платочком кружевным обзавелась. Только я все равно знаю, что она поблядушка.
– Почему вдруг так? – вяло поддержала я разговор, думая, что домработница Павловских мне ни к чему.
– Сама посуди, – усмехнулась бабка. – Аккурат весной, в 59-м году у нас поминки случились. Жуткий случай произошел, вот я и запомнила. Нинка из двенадцатой комнаты из магазина возвращалась. Ее мальчишки-погодки пяти и шести лет увидели мать и побежали через дорогу. А тут откуда ни возьмись – самосвал. Их на глазах у Нинки и убило. Тринадцатое марта было, чертово число. Пятнадцатого хоронили. Народу набежало, уйма! Все плакали, просто убивались, очень жаль было детишек. Пришла и нянька. Я еще обратила внимание, что девчонка то бледнела, то краснела и ушла рано. Виолетте в тот день не моглось, подцепила грипп, а Алика не было в Москве уже почти год. Он уехал по контракту на работу в Заполярье, зарабатывать деньги на кооператив.
Поминки отшумели к ночи. Баба Рая, в те годы еще молодая и крепкая женщина, хорошо поддала. Часа в четыре утра ее стала мучить жажда, и она тихонько пошла на кухню. Из-под двери ванной пробивалась полоска света, слышался осторожный плеск воды. Раиса поглядела в щелку и обнаружила няньку, которая что-то застирывала. Попив воды, полуночница пошла назад, и тут девчонка выскочила из ванной, побежала в комнату. Свет она не потушила, и баба Рая, страшно любопытная, засунула туда нос. Оказалось, нянька застирывала окровавленную простыню. А на полу лежал газетный сверток.
– Знаешь, что в нем оказалось?
– Ну?
– Послед, детское место. Девчонка нагуляла и родила втихаря, а ребеночка небось придушила.
– Господи, почему аборт не сделала?
– Молодая ты, – вздохнула баба Рая, – аборты тогда запрещались, только по болезни делали, без наркоза, жуть!
В смятении баба Рая вернулась к себе. Рассказывать о страшной находке она не стала. Дело подсудное, а лезть в свидетели не хотелось. К утру газетный сверток и простыня исчезли из ванной. Нянька как ни в чем не бывало варила на кухне кашу для Димы и Светы.
– Точно помните, что все происходило в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое марта тысяча девятьсот пятьдесят девятого года?
– Конечно, Нинкины дети погибли тринадцатого марта, разве такой ужас забудешь?!
В том же тысяча девятьсот пятьдесят девятом году Павловские купили кооператив и съехали.
Нянькины следы затерялись. Правда, уволилась она раньше, где-то весной.
– Семен женился, надежды лопнули, – сплетничала баба Рая, – вот и съехала, чтобы на молодых не любоваться.
– Кто это Семен?
– Хахаль няньки, вот пропасть, никак не вспомню, как ее звали. Шофером всю жизнь прослужил, генерала возил. Работа чистая, опять же паек, зарплата приятная. Вот деревенщина и решила партию составить. Только не вышло. В постели он с ней кувыркался, а замуж другую позвал, честную.
