Дэвид Пис - 1974: Сезон в аду
Би-Джей заговорил шепотом:
— Не лезь ты в это дело.
— Не лезть? Да я уже влез в него по уши. И ты — один из тех ублюдков, которые меня туда втянули, — сказал я, глядя в упор на Полу.
— Ни ты, ни Барри не имели дело с Дереком Боксом.
— Дерек Бокс считает иначе.
— Это его разборки с Дональдом Фостером. Их сраная война, пусть они сами ее и воюют.
— А ты сменил пластинку. С чего бы это вдруг?
Пола Гарланд смотрела на меня в упор и тянула вниз подол своей кофты.
Я виновато поднял глаза, прося прощения.
— Хер с ним, с Дереком Боксом. Сожги фотки или оставь их себе. Может, они тебе для чего другого пригодятся, — захихикал Би-Джей.
— Да пошел ты! Это серьезно.
— Конечно, серьезно, Эдди. А ты как думал? Барри мертв, и я даже не смог прийти на его похороны, потому что мне было слишком, бля, страшно.
— Ах ты, лживый щенок, — прошипел я и бросил трубку.
Пола Гарланд смотрела на меня в упор.
У меня в голове все шло кругом.
— Эдди?
Я встал, от кожаного дивана щипало голые ноги.
— Кто это был?
— Никто, — сказал я и пошел наверх, оттолкнув ее с дороги.
— Так дальше не может продолжаться, — закричала она мне вслед.
Я вошел в спальню и достал из кармана куртки таблетку парацетамола.
— Ты не имеешь права держать меня в неведении, — сказала она, поднимаясь по лестнице.
Я поднял штаны и надел их.
Пола Гарланд стояла в дверях спальни.
— Это моя дочка погибла, это мой муж покончил с собой, это мой брат исчез!
Я никак не мог застегнуть пуговицы рубашки.
— Ты сам решил вписаться во всю эту помойку, — прошептала она. Слезы падали на ковер спальни. Я надел куртку на незастегнутую рубашку.
— Тебя никто не заставлял.
Я ткнул ей в лицо кулак в грязных серых бинтах:
— А это что? Что это, по-твоему, такое?
— Это лучшее, что было в твоей жизни.
— Вот это ты зря сказала.
— А что? Что ты сделаешь?
Мы стояли в дверях на втором этаже, окруженные ночью и тишиной, и глядели друг на друга.
— Но тебе же ведь все равно, правда, Эдди?
— Иди ты, — выругался я, спустился по лестнице и вышел на улицу.
— Тебе ведь на самом деле все по херу, да?
Глава восьмая
Неделя Ненависти.
Рассвет, пятница, 20 декабря 1974 года.
Без сна на полу комнаты 27, под рваным снегом из сотен страниц, исписанных красными чернилами.
Списки, я составлял списки с тех пор, как уехал от Полы.
С большим жирным красным фломастером в левой руке и с туманом в голове я пишу списки неразборчивыми каракулями на обратной стороне обоев.
Списки имен.
Списки дат.
Списки мест.
Списки девочек.
Списки мальчиков.
Списки продавшихся, продающихся и продажных.
Списки полицейских.
Списки свидетелей.
Списки семей.
Списки пропавших.
Списки обвиняемых.
Списки мертвых.
Я тонул в списках, захлебывался в информации.
Чуть было не составил список журналистов, но порвал все чертовы списки на конфетти, порезав левую руку и не чувствуя правой.
И НЕ ГОВОРИ, ЧТО МНЕ ПО ХЕРУ.
Лежа на спине, думаю о списках женщин, которых я трахал.
Рассвет, пятница, 20 декабря 1974 года.
Неделя Ненависти.
Несу боль.
9:00, долгосрочная стоянка у Уэстгейтского вокзала, Уэйкфилд.
Я мерз в «виве», рядом со мной лежал желтый конверт с одной-единственной фотографией. Я наблюдал за темно-фиолетовым «ровером-2000», въезжавшим на стоянку.
«Ровер» припарковался как можно дальше от входа.
Я дал ему подождать до конца выпуска радионовостей, слушая сообщения о перемирии с ИРА, о непрекращающихся попытках Майкла Джона Мышкина оказать помощь следствию, о визите члена парламента мистера Джона Стоунхауза на Кубу, о распадающемся браке какой-то певички.
В «ровере» никто не шевелился.
Я зажег еще одну чертову сигарету и подождал, пока Петула не допела «Маленького барабанщика», просто чтобы показать ему, кто, бля, тут хозяин.
«Ровер» завелся.
Я сунул фотографию в карман пиджака, включил свой верный «Филипс» и открыл дверь.
«Ровер» заглох. Я приблизился к нему в сером утреннем свете, постучал по стеклу пассажирской двери и открыл ее.
Бросив взгляд на пустое заднее сиденье, я сел в машину и закрыл дверь.
— Смотреть вперед, советник.
В дорогой машине было тепло и пахло псиной.
— Что вам нужно? — В голосе Уильяма Шоу не было ни злобы, ни страха — одна покорность.
Я тоже уставился прямо перед собой, стараясь не смотреть на худую серую фигуру, воплощение респектабельности. Его автомобильные перчатки вяло держались за руль неподвижно стоявшего автомобиля.
— Я спросил, что вам нужно, — сказал он, взглянув на меня.
— Смотреть вперед, советник, — повторил я, доставая мятую фотографию из кармана и кладя ее на приборную доску перед ним.
Советник Уильям Шоу одной перчаткой взял снимок, на котором был изображен Би-Джей, сосущий его член.
— Извините, тут немножко помялось, — улыбнулся я. Шоу швырнул фотографию на пол, к моим ногам.
— Это ничего не доказывает.
— А кто говорит, что я пытаюсь что-то доказать? — сказал я и поднял снимок.
— Это может быть кто угодно.
— Но ведь это же не кто угодно, правда?
— Так что вам нужно?
Я наклонился вперед и нажал на прикуриватель, расположенный под приемником.
— Этот человек на фотографии — сколько раз вы с ним встречались?
— А что? Зачем вам это знать?
— Сколько раз? — повторил я. Шоу сжал руль перчатками.
— Три или четыре раза.
Прикуриватель выскочил, и Шоу вздрогнул.
— Раз десять, может, и больше.
Я взял губами сигарету, в очередной раз благодаря Бога за помощь однорукому бедняге.
— Как вы с ним познакомились?
Советник закрыл глаза и сказал:
— Он сам мне представился.
— Где? Когда?
— В баре, в Лондоне.
— В Лондоне?
— В августе, на конференции по местному самоуправлению.
Они тебя подставили, советник, подумал я, подставили, как лоха.
— А потом вы снова встретились уже здесь?
Советник Уильям Шоу кивнул.
— И он начал вас шантажировать?
Еще один кивок.
— Сколько?
— Кто вы такой?
Я глядел на долгосрочную стоянку. Над пустыми машинами разносилось эхо вокзальных объявлений.
— Сколько вы ему дали?
— Пару тысяч.
— Что он сказал?
Шоу вздохнул:
— Сказал, что это — на операцию.
Я затушил сигарету.
— Больше он ни о чем не упоминал?
— Он сказал, что есть люди, которые хотят мне навредить, и что он может меня защитить.
Я смотрел на черную приборную доску, боясь еще раз взглянуть на Шоу.
— Кто?
— Без имен.
— Он не сказал, почему они хотят вам навредить?
— В этом не было необходимости.
— Расскажите мне.
Советник отпустил руль и огляделся.
— Сначала вы скажите мне, кто вы такой, мать вашу.
Я быстро повернулся и сунул фотографию прямо ему в лицо, прижав его правую щеку к стеклу водительской двери. Не отпуская его и надавливая все сильнее, я зашептал советнику в ухо:
— Я — человек, который может навредить тебе очень даже быстро и очень даже сейчас, если ты, сука, не перестанешь выделываться и не начнешь отвечать на мои вопросы.
Советник Уильям Шоу захлопал руками по ляжкам, показывая мне, что сдается.
— Давай, рассказывай, пидор ты драный.
Я отпустил фотографию и откинулся на спинку сиденья. Шоу наклонился над рулем, растирая перчатками щеки, слезы и сосуды застили ему глаза.
Почти через минуту он сказал:
— Что вы хотите знать?
Я увидел, что далеко, по другую сторону стоянки, маленькая электричка вползла на станцию и выгрузила своих крохотных пассажиров на холодный перрон.
Я закрыл глаза и сказал:
— Я хочу знать, зачем им понадобилось вас шантажировать.
— Вы же сами знаете зачем, — шмыгнул Шоу, откидываясь на спинку сиденья. Я резко повернулся и ударил его по щеке.
— Да скажи ты, твою мать!
— Из-за сделок, которые я совершил. Из-за людей, с которыми я делал бизнес. Из-за денег, черт побери.
— Из-за денег, — засмеялся я. — Все всегда из-за денег.
— Они хотят войти в дело. Вам нужны цифры, даты? — Шоу был в истерике, он закрывал от меня лицо.
— Мне лично насрать на твои гребаные взятки, на твой дурацкий разбавленный цемент и все твои грязные делишки, но я хочу, чтобы ты проговорил это вслух.
— Что? Что вы хотите, чтобы я сказал?
— Как их зовут. Просто назови их чертовы имена.
— Фостер, Дональд Ричард Фостер. Это вы хотели услышать?
