Дэвид Пис - 1974: Сезон в аду
— Фостер, Дональд Ричард Фостер. Это вы хотели услышать?
— Дальше.
— Джон Доусон.
— Всё, нет?
— Они — основные.
— А кто хочет войти в дело?
Медленно-медленно и тихо-тихо Шоу сказал:
— Вы журналист, мать вашу, вот кто вы такой.
Инстинкт, животный инстинкт.
— Тебе знаком человек по имени Барри Гэннон?
— Нет, — закричал Шоу, стучась лбом о руль.
— Не гони, мать твою. Когда вы познакомились?
Шоу лежал на руле дрожа.
Внезапно над Уэйкфилдом завыла сирена.
Я замер, сжав в комок брюхо и яйца.
Сирена затихла.
— Я не знал, что он журналист, — прошептал Шоу. Я сглотнул и сказал:
— Когда?
— Только два раза.
— Когда?
— Где-то в прошлом месяце и неделю назад, в прошлую пятницу.
— И ты сказал Фостеру.
— У меня не было выхода. Это не могло больше так продолжаться.
— И что он ответил?
Шоу поднял глаза, белки его покраснели.
— Кто?
— Фостер.
— Он сказал, что разберется.
Я смотрел через стоянку на прибывающий лондонский поезд и думал о квартирах с видом на море и южных девушках.
— Он мертв.
— Я знаю, — прошептал Шоу. — Что вы собираетесь делать?
Я снял с языка клочок собачей шерсти и открыл пассажирскую дверь.
Советник протягивал мне фотографию.
— Оставь свой портрет себе, — сказал я, выходя из машины.
— Прямо белый-белый, — сказал Уильям Шоу, сидя в одиночестве в своем дорогом автомобиле и разглядывая фотографию.
— Что ты сказал?
Шоу протянул руку, чтобы закрыть дверь.
— Ничего.
Я задержал дверь, сунул голову обратно в машину и заорал:
— Что ты сказал, мать твою?
— Я просто сказал, что он выглядит как-то по-другому, вот и все. Бледнее обычного.
Я захлопнул дверь перед его носом и помчался через стоянку, думая о Джимми Джеймсе, мать его, Ашворте.
Девяносто миль в час.
Перебинтованная рука — на руле, другая — в бардачке: таблетки, дорожные карты, тряпки, сигареты.
По радио поют «Свит».
Нервные взгляды в зеркало заднего обзора.
Вот она, мини-кассета. Я выдернул из кармана пиджака диктофон «Филипс», вырвал из него пленку, запихал другую.
Перемотал назад.
Включил:
Она, похоже, скатилась вниз.
Перемотал вперед.
Включил:
Я не мог поверить, что это она.
Внимание:
Она выглядела совсем по-другому. Прямо белая-белая.
Стоп.
Фитцвильям.
Ньюстед-Вью, дом номер 69, телевизор включен.
Девяносто миль в час, по садовой дорожке — к дверям.
Тук-тук-тук.
— Что вам нужно? — Миссис Ашворт попыталась захлопнуть дверь перед моим носом. Нога — в щель. Я с силой оттолкнул ее назад.
— Эй, нельзя же так вламываться к людям!
— Где он? — спросил я, пихнув ее в обвислую сиську.
— Его нет. Эй, вернись сейчас же!
Вверх по лестнице, распахивая все двери.
— Я сейчас позвоню в полицию! — закричала миссис Ашворт, стоя у подножия лестницы.
— Давай, дорогая, звони, — сказал я, глядя на неубранную постель и плакат «Лидс юнайтед», чувствуя запах зимней сырости и подросткового дрочилова.
— Я тебя предупреждаю, — орала она.
— Где он? — спросил я, спускаясь вниз.
— На работе, где же еще?
— В Уэйкфилде?
— Не знаю. Он мне никогда не говорит.
Я посмотрел на отцовские часы.
— Во сколько он ушел?
— Фургон приехал за ним без четверти семь, как обычно.
— Он ведь дружит с Майклом Джоном Мышкиным, да?
Миссис Ашворт поджала губы и открыла дверь.
— Миссис Ашворт, я же знаю, что они друзья.
— Джимми всегда было его жалко, пес его возьми. Такой вот уж у него характер.
— Ой как трогательно, — сказал я, выходя на улицу.
— Это еще ничего не значит! — крикнула миссис Ашворт с крыльца.
Я дошел до калитки, открыл ее и посмотрел через дорогу на выгоревший дом пятьдесят четыре.
— Надеюсь, ваши соседи придерживаются того же мнения.
— Все вы такие, всегда раздуваете из мухи слона! — заорала она мне вслед и захлопнула входную дверь.
Прямо по Барнсли-роуд до самого Уэйкфилда, бросая взгляды в зеркало заднего вида.
Я включил радио.
Ведущий Джимми Янг и Архиепископ Кентерберийский обсуждали «Анальное изнасилование» и «Экзорциста» с британскими домохозяйками и безработными.
— Оба фильма надо запретить. Они просто омерзительны.
Через рождественские огни и первые капли дождя мимо зданий городской и областной администрации.
— Экзорцизм, практикуемый англиканской церковью, — это глубоко религиозный ритуал, к которому следует относиться исключительно серьезно. Этот фильм создает совершенно неверное представление об экзорцизме.
Япоставил машину напротив кафе «Ламбс Дэйри», у библиотеки на Друри-лейн. Холодный серый дождь шел уже вовсю.
— Избавить секс от чувства вины — это значит изъять чувство вины из общества, а я не думаю, что общество может функционировать без этого чувства.
Явыключил радио.
Я сидел в машине и курил, глядя, как порожние молочные фургоны возвращаются в гаражи.
11:30
Я пробежал трусцой мимо тюрьмы и вошел на стройплощадку. По щиту «Фостерс Констракшн» барабанил дождь.
Я открыл брезентовую дверь недостроенного дома, по радио играли «Тубуляр Белз».
Внутри курили три здоровых вонючих мужика.
— Никак опять ты, е, — сказал здоровяк, с бутербродом во рту и фляжкой чая в руках.
— Я ищу Джимми Ашворта, — сказал я.
— Его тут нет, — сказал другой здоровяк в спецовке, сидевший ко мне спиной.
— А Терри Джонс?
— И его нет, — ответил мужик в спецовке. Другие два ухмыльнулись.
— Вы знаете, где они?
— Нет, — сказал мужик с бутербродом.
— А ваш прораб на месте?
— Ну прямо не везет тебе сегодня, парень.
— Спасибо, — сказал я, думая: чтоб ты подавился, жирная сука.
— Не за что, — улыбнулся мужик с бутербродом.
Я вышел на улицу, поднял воротник пиджака и засунул руки и бинты поглубже в карманы. Там вместе с мелочью и ронсоновской зажигалкой лежало перышко.
Я пошел к Дьявольскому Рву мимо куч дешевого кирпича и недостроенных домов, думая о красивой взволнованной улыбке Клер на той последней школьной фотографии, прикрепленной к черно-белым снимкам на моей стене в «Редбеке».
Я посмотрел вверх, держа перышко в руке.
Ко мне через свалку бежал, спотыкаясь, Джимми Ашворт. Большие красные капли крови падали с его головы и носа на худую бледную грудь.
— Что случилось, черт побери? — закричал я. Приблизившись ко мне, он перешел на шаг и сделал вид, что все в порядке.
— Что с тобой случилось?
— Отвали от меня, понял?
Вдалеке показался Терри Джонс, он вышел из Дьявольского Рва следом за Джимми. Я схватил Джимми за руку.
— Что он тебе сказал?
Он попытался выкрутиться, крича:
— Отцепись от меня!
Я схватил второй рукав его куртки.
— Ты ведь ее и раньше видел, правда?
— Иди на хер!
Терри Джонс побежал трусцой, махая нам рукой.
— Это ведь ты рассказал про нее Майклу Мышкину, да?
— От…бись! — заорал Джимми и, выкрутившись из куртки и рубашки, побежал.
Я развернулся, преградил ему путь и повалил в грязь. Он упал под моим весом. Я положил его на лопатки, крича:
— Где ты ее видел, мать твою?
— От…бись! — вопил Джимми Ашворт, глядя мимо меня в серое небо, которое сикало дождем на его грязное окровавленное лицо.
— Скажи мне, где ты ее, блядь, видел.
— Нет!
Я наотмашь ударил его по лицу перебинтованной рукой, боль прострелила меня до самого сердца.
— Скажи мне! — закричал я.
— Отцепись от него, — сказал Терри Джонс, оттягивая меня назад за воротник пиджака.
— Иди на хер, — сказал я, размахивая руками, пытаясь дотянуться до Терри Джонса.
Джимми Ашворт выбрался из-под меня, встал на ноги и как был, без рубашки, побежал к домам. Дождь, грязь и кровь стекали по его голой спине.
— Джимми! — крикнул я, борясь с Терри Джонсом.
— Оставь его в покое, мать твою, — прошипел Джонс.
Три здоровых мужика вышли на улицу рядом с домами и заржали, увидев Джимми, пробегавшего мимо них.
— Он же, блядь, видел ее раньше.
— Оставь его!
Джимми Ашворт продолжал бежать.
Три здоровых мужика перестали ржать и пошли в нашу сторону.
Он отпустил меня и прошептал:
— Мотай отсюда, пока не поздно.
— Я тебя еще отымею, Джонс.
Терри Джонс поднял с земли рубашку и куртку Джимми Ашворта.
— Только время потеряешь.
— Да ты что?
