Дэвид Пис - 1974: Сезон в аду
Человек-Крыса, Принц или Вредитель?
Автор: Майкл Дж. Мышкин.
Нарисованная детской рукой гигантская крыса с человеческими руками и ногами и с короной на голове сидела на троне в окружении полчища крыс размером поменьше.
Человек-Крыса говорил, ухмыляясь:
— Люди нам не судьи. Мы судим людей!
Над портретом Человека-Крысы шариковой ручкой было выведено:
Выпуск 4, цена 5 пенсов, М. Дж. М. Комикс.
Я открыл первую страницу.
В первых шести кадрах Крысиный Народ просил своего Принца Человека-Крысу выйти из-под земли и спасти планету от людей.
На второй странице Человек-Крыса был на поверхности земли, за ним гнались солдаты.
На третьей странице Человек-Крыса ушел от погони.
У него выросли крылья.
Черт, лебединые крылья.
Я запихал блокнот с комиксом под куртку и закрыл дверь Комнаты Майкла.
Спускаясь по лестнице, я услышал грохот и детские голоса, доносившиеся от входной двери.
Десятилетний мальчишка в зеленом свитере с тремя желтыми звездами стоял на принесенном из столовой и поставленном над порогом стуле и забивал гвоздь в притолоку над входной дверью.
Три пацана подзуживали его, один из них держал в своих грязных ручонках бельевую веревку с петлей.
— Вам чего тут? — сказал один из мальчишек, когда я спустился на первый этаж.
— Да, вы кто такой? — сказал другой.
Я напустил на себя строгий официальный вид и спросил:
— А вы сами что тут делаете?
— Ничего, — сказал мальчишка с молотком, спрыгивая со стула.
Мальчишка с петлей спросил:
— Вы из полиции?
— Нет.
— Тогда мы можем делать все, что хотим, — сказал мальчишка с молотком.
Я достал несколько монет и спросил:
— Где его семья?
— Свалила, — ответил один.
— Они не вернутся, если не дураки, — добавил мальчишка с молотком. Я потряс монетами и спросил:
— Его отец — инвалид?
— Ага, — засмеялись они, изображая спазматический хрип.
— А мать?
— Старая дура и сука, и больше никто, — сказал мальчишка с веревкой.
— Она работает?
— Она — уборщица в школе.
— В какой?
— В средней, на главной улице.
Я отодвинул стул с прохода и пошел по дорожке, глядя на темные тихие террасы справа и слева от дома.
— А мелочи вы нам не дадите, что ли? — крикнул мне вслед самый маленький.
— Нет.
Мальчишка с молотком поставил стул обратно, взял у своего приятеля веревку, встал на стул и повесил петлю на гвоздь.
— А это зачем? — спросил я, открывая «виву».
— Для извращенцев, — крикнул один из мальчишек.
— Вот, — засмеялся мальчишка с молотком, стоя на стуле. — Надеюсь, вы — не извращенец?
— Наверху в ванной лежит дохлая кошка, — сказал я, садясь в машину.
— Мы знаем, — хихикнул самый маленький. — Это мы ее прикончили.
Кто хорошо себя ведет — тот в рай попадет.
Я сидел в машине, припаркованной через дорогу от средней и младшей школы города Фитцвильяма.
Было почти пять часов, но в школе все еще горел свет, и с улицы были видны стены, украшенные рисунками и картинами на рождественскую тему.
На плохо освещенной площадке дети играли в футбол — куча мешковатых штанов и темных шерстяных свитеров с теми же большими желтыми звездами гонялась за дешевым рыжим мячом.
Я сидел в машине, дрожа от холода, засунув перебинтованную руку подмышку и думая о холокосте. Интересно, Майкл Джон Мышкин тоже учился в этой школе?
Примерно через десять минут в некоторых окнах погас свет, и три белые толстые тетки вышли из здания вместе с худощавым мужчиной в синем комбинезоне. Женщины помахали ему на прощание. Он пошел к детям и попытался забрать у них мяч. Женщины, смеясь, вышли за школьные ворота.
Я выбрался из машины и трусцой побежал за ними через дорогу.
— Простите, пожалуйста!
Три толстые тетки обернулись и остановились.
— Миссис Мышкина?
— Шутишь? — бросила самая толстая.
— Ты из газеты, дорогуша? — ухмыльнулась самая старшая.
Я улыбнулся и ответил:
— Из «Йоркшир пост».
— Что-то ты припозднился, — сказала самая толстая.
— Я слышал, она здесь работала?
— Ага, до вчерашнего дня, — сказала самая старшая.
— А где она теперь? — спросил я женщину в очках в стальной оправе, которая до сих пор молчала.
— Ты на меня не смотри. Я новенькая, — ответила она.
Самая старшая сказала:
— Наш Кевин говорит, что ваши поселили их в какую-то шикарную гостиницу в Скорборо.
— Да неправда это, — сказала новенькая.
Я стоял и думал: черт, черт, черт.
С площадки доносились крики и топот тяжелых ботинок.
— Разобьют ведь они это чертово окно, — вздохнула самая толстая.
— Значит, вы вдвоем работали с миссис Мышкиной, так? — спросил я.
— Ага, больше пяти лет, — ответила самая старшая.
— А что она за человек?
— Она в своей жизни хлебнула лиха, это точно.
— В каком смысле?
— Ну, супружник был на инвалидности из-за пыли…
— Ее муж работал на руднике?
— Ага, вместе с нашим Пэтом, — сказала самая толстая.
— А Майкл?
Женщины переглянулись гримасничая.
— У него не все дома, — прошептала новенькая.
— Это как?
— Я слышала, он немного отсталый.
— А друзья у него были?
— Друзья? — одновременно переспросили две женщины.
— Ну, он вроде играл с соседской малышней, — сказала самая старшая, пожимая плечами. — Но друзьями их не назовешь.
— Фу, противно так все это, да? — сказала новенькая.
— Ну с кем-то он должен был дружить?
— Да нет, я не слышала, чтобы он с кем-то дружил.
Другие две женщины кивнули соглашаясь.
— А как насчет ребят на работе?
Самая толстая отрицательно покачала головой:
— Да он вроде здесь и не работал. Может, в Кастлфорде?
— Ага, наш Кевин говорит, что он работал в какой-то фотографии.
— Я вроде слышала, в книжном «Маки Букс», — сказала новенькая.
— Да ну, не рассказывай, — сказала самая старшая.
— За что купила, за то и продаю.
Мужчина в синем комбинезоне стоял у школьных ворот, держа в руках цепь и навесной замок, и кричал на детей.
— Что за дети пошли, черт их дери, — сказала самая толстая.
— Нервов на них не хватает.
— Спасибо, что уделили мне минутку, — сказал я.
— На здоровье, дорогуша, — улыбнулась самая старшая.
— Сколько угодно, — сказала самая толстая.
Они, хихикая, пошли прочь. Новенькая обернулась и помахала мне рукой.
— С Рождеством вас! — крикнула она.
— Вас также!
Я достал сигарету и начал рыться в карманах в поисках спичек, но вместо них нашел тяжелую ронсоновскую зажигалку Пола.
Я взвесил зажигалку в левой руке, затем прикурил, пытаясь вспомнить, когда я успел ее прихватить.
Свора детей пробежала мимо меня по тротуару, пиная свой дешевый рыжий мяч и матеря дворника.
Я вернулся к школьным воротам.
Дворник в комбинезоне шел через спортплощадку обратно к главному корпусу.
— Извините, — крикнул я через ворота, выкрашенные красной краской.
Мужчина продолжал идти.
— Извините!
У входа в школу он обернулся и посмотрел прямо на меня. Я сложил руки рупором:
— Извините, можно вас на минуточку?
Мужчина отвернулся, открыл дверь и вошел в темное здание.
Я прислонился лбом к воротам.
На красной краске кто-то нацарапал слово из трех букв.
Колеса крутятся — прямо во тьму.
Прощай Фитцвильям, где рано наступает ночь и все не так, как надо, где дети убивают кошек, а взрослые — детей.
Я ехал обратно в «Редбек». Левый поворот на А655 — грузовик с криком вылетел из ночи и дал по тормозам.
Я затормозил, сигналя изо всех сил. Машину занесло, она остановилась. Грузовик — в нескольких дюймах от моей двери.
Я уставился в зеркало заднего обзора, сердце колотилось, перед глазами плясал свет фар.
Здоровый бородатый мужик в больших черных ботинках выпрыгнул из кабины и пошел к машине. В руках у него была огромная черная бита.
Я завел двигатель и утопил педаль газа, думая: Барри, Барри, Барри.
Золотое Руно, Сандал, седьмой час вечера, четверг, 19 декабря 1974 года, самый длинный день в неделе длинных дней.
Пинта — на барной стойке, виски — в моем брюхе, монета — в автомате.
— Гэз? Это Эдди.
— Ты куда это смылся?
— Знаешь, мне что-то не хотелось в Пресс-клуб.
— Ты такой концерт пропустил.
— Да ты что?
— Ну да, Джек совсем чокнулся, разрыдался…
— Слушай, ты не знаешь адрес Дональда Фостера?
— На какой хер он тебе понадобился?
