Марк Биллингем - Погребённые заживо
— Я никогда не ссорился с Брендоном по пустякам, — признался Хендрикс.
Торн осторожно присел и подтянул ноги к подбородку:
— Я всегда так и думал.
— В прошлый раз я сказал, что не помню, из-за чего мы завелись, что все произошло из-за какого-то пустяка…
— Да, ты говорил немного уклончиво…
— Мы повздорили из-за детей.
— Что? Ты наконец решился признаться ему, что у тебя не может быть детей?
Хендрикс мимолетно улыбнулся.
— Я хочу иметь детей. Вот в чем вопрос. Знаю, что это, блин, страшный сон. Да и какие у нас могут быть дети! Но я хотел поговорить об усыновлении. Брендона моя идея не воодушевила. Он считает, что я эгоист: я должен был раньше ему об этом сказать, когда мы встретились в первый раз. Но я и сам не знал, что захочу детей, понимаешь?
Пружины дивана скрипнули под Хендриксом, когда он поменял положение. К гитаре присоединились пианино и голос — озаркский[27] говор, змеей извивающийся между этими двумя инструментами.
— А когда ты об этом узнал? — поинтересовался Торн.
Хендрикс откинул голову назад и ответил, глядя в потолок:
— Помнишь, в прошлом году я ездил на конференцию в Сиэтл?
— Помню, это было на Пасху. Ты еще рассказывал, что там было очень холодно.
— Там в один из дней демонстрировалось новое фантастическое оборудование для вскрытия. Были представлены смотровые комнаты. Среди них была специальная — для опознания детских тел, понимаешь? — Хендрикс откашлялся. — Всех — начиная от мертворожденных и заканчивая детьми 10–12 лет, погибшими в бандитских разборках. Сейчас у нас тоже начинает такое появляться, но тогда я не видел ничего подобного. По сути, в них все направлено на то, чтобы минимально травмировать родителей, сделать саму процедуру менее казенной… менее шокирующей. Поэтому тела подготавливают к погребению на кровати-холодильнике. И вся комната сделана так, чтобы быть похожей на детскую, понимаешь? С мишками и куколками — всякими игрушками для малышей. Если хочешь, могут включить музыку. Все разработано с таким расчетом, чтобы казалось — ребенок не умер, он просто спит. Все направлено на создание атмосферы покоя, хотя бы на эти несколько минут.
Никто этим никого не обманывает, ты должен это понимать. В смерти нет ничего эффектного или фальшивого.
Ну, организовали нам эту экскурсию. Провели по всем комнатам. А народу на конференции было полно — из Великобритании, Германии, Австралии — отовсюду, и каждый что-то записывал и задавал вопросы: «Как регулируется температура кровати? Сколько стоит проект?» Ну и тому подобные. А я просто смотрю на пустую кровать, на гоночные машинки на пуховом одеяле, на мягкие игрушки, на занавески… И вижу на кровати ребенка.
Мальчика…
Я вижу каждую черточку его лица. Какие у него длинные ресницы, и руки, скрещенные поверх одеяла, ногти идеальной формы. Вижу каждую прядь волос и точно вижу, сколько краски наложили ему на губы, и думаю, что, может быть, мне удастся разглядеть пару сантиметров шрама, что остался после вскрытия — красного на фоне бледной груди, где расстегнулась пуговичка пижамы. Я представляю себе все это, осознаю все это, потому что по какой-то причине смотрю глазами родителей, а не патологоанатома.
Все казалось таким настоящим, и это перевернуло мою жизнь. Ребенок, которого я представлял себе на этой кровати, не был неизвестным, не был просто трупом, с которым я работал. Это был мой сын. Я сам купил ему эту пижаму с ракетами и звездами. Именно мне пришлось бы его хоронить. Внезапно я понял и смог признаться себе, как сильно я хочу ребенка. Потому что я знаю, какой это ужас — потерять дитя…
Хендрикс всхлипнул и выругался себе под нос, но Торн сидел слишком низко, в кресле, и не мог увидеть, стояли ли в глазах у Хендрикса слезы. Для этого ему пришлось бы вставать, а, честно говоря, он не знал, какие от него ожидаются дальнейшие действия. С Хендриксом, лежащим на кровати, это было трудно предугадать. Это было странно. Он остался в кресле, хотя и чувствовал себя отвратительно, потому что не знал, как облегчить страдания своего друга.
Они оба слушали, как Айрис Демент поет о Боге, забредшем в темные холмы, и Иисусе, который тянет, тянет, тянет руку, чтобы коснуться ею больного места.
Это было самая большая охота на человека в Столичной полиции: непрерывный поиск сексуального маньяка, который, начиная с девяностых годов, ворвался в более чем сотню домов в южной части Лондона, который подверг истязаниям более тридцати пожилых женщин и, по крайней мере, четырех изнасиловал. Человек, которого окрестили Ночной Охотник, всегда совершал преступления одним и тем же способом. Вломившись в дом, он обрезал телефонные провода, выключал свет, а затем направлялся в спальню жертвы.
Она глубоко изучила дело за несколько лет, но по-прежнему оно словно гипнотизировало ее. У нее уже был опыт общения с людьми, страдавшими психическими отклонениями (с теми, кто сам ловил людей, и с теми, кто был жертвой), поэтому частично в ней говорил профессиональный интерес. Но еще она прочла о том, что довелось пережить этим детям, она просмотрела телеэкранизацию, прочувствовала весь ужас, через который довелось пройти жертвам. Пожилые женщины — многим уже под восемьдесят и даже за восемьдесят — все описывают и описывают тот ужасный момент, когда они проснулись и увидели черную фигуру в ногах кровати. Она не могла не задать себе вопрос: что бы она делала в подобной ситуации? Как бы отреагировала?
Она жила в совсем другой части Лондона и, конечно, была еще не такой пожилой, как те, кто, по-видимому, нравился этому человеку, но все равно она садилась и начинала терзать себя вопросами…
— Я сказал: «Не двигаться!»
Она замерла, вытянув руку.
— Я всего лишь хотела включить свет, при свете я не так боюсь, как в темноте.
— Я люблю темноту, — заметил он.
Биение сердца заставило тонкую ткань ее ночной сорочки трепетать на груди, но она чувствовала себя удивительно спокойной, и голова была довольно ясной. В ней, как фейерверк, проносились мысли, картинки слов — изнасилование, крик, оружие, боль — но цепочка размышлений не прерывалась, мысли не разбегались. Так нужно было поступать и с ним. Его необходимо было задействовать. Ей пришлось заставить его заботиться о себе.
— Извините, если испугал, — сказал он. — Я не нарочно.
— Не говорите глупостей. Еще бы не нарочно!
— Нет…
— Вы могли бы просто уйти. Я никому не скажу.
Она видела, как он опустил голову, как будто обдумывал ее слова, чувствуя за собой вину. Она вела себя хорошо, так, как вели себя женщины, которые уже сталкивались лицом к лицу с этим мужчиной, но на которых он не напал. Эти женщины позже рассказывали о том, что они взывали к чему-то хорошему в нем, к его совести — и наступал момент, когда он передумывал и уходил, оставляя им жизнь.
— А что скажет ваша мама? — спросила у него одна из старушек.
Он начал обходить кровать, и она почувствовала, как ее охватила паника. Он, должно быть, заметил ее страх или услышал какой-то шум и велел ей заткнуться.
— Я знаю, что вы не причините мне вреда, — сказала она.
Он подошел ближе.
— Видно, что вы заботливый.
— Заткнись сейчас же… — грубо оборвал он.
— От страха я описалась. — Она старалась, чтобы ее голос не дрожал, как будто она бранила ребенка, стараясь его не испугать. — Вам должно быть стыдно.
Но это ей было стыдно. Затем она вдруг разозлилась и протянула руку к цепочке, которая свисала с прикроватной лампы.
Он выругался, когда вспыхнул свет, начал кричать и в одно мгновение оказался на ней.
Его пальцы впились ей в плечо, когда он старался дотянуться ей за спину, но силы покинули их обоих, когда она увидела его лицо. Спустя пару секунд она узнала его. Узнавание сменилось удивлением, и фейерверк в ее голове вспыхивал все ярче и ярче… Не успела она выдавить «За что?» или «Почему?», как ее голова откинулась и ее накрыла легкая тень.
Она дважды прошептала его имя в подушку, но шепот этот был почти не слышен.
Он проснулся от боли в ноге, когда подвигался на матрасе, чтобы дать место отцу.
— Ради бога, подвинь свою толстую задницу, — ворчал Джим Торн.
Том включил свет: 4:17 утра. Он потянулся за стаканом воды, выдавил пару таблеток обезболивающего из упаковки.
— Ах ты, чертов наркоман!
Рядом с кроватью лежали две книжки в мягких переплетах — обе он несколько раз начинал читать. Торн не мог собраться с мыслями, чтобы оценить следующий «укол». В его сумке лежала газета «Стандард», а на столе двухдневная неразобранная почта, но он не хотел идти через гостиную, рискуя разбудить Хендрикса. Поэтому он остался в постели и попытался улечься поудобнее.
Отец Торна со времени своей кончины стал неплохим советчиком. Бывало, он говорил мудрые слова, случались у него и вспышки проницательности — по крайней мере, один раз он сообщил сведения, которые помогли Торну поймать убийцу.
