Марк Биллингем - Погребённые заживо
Среди выдвинутых версий эта занимала по глупости второе место, и было бессмысленно слишком расстраиваться из-за того, «что придумало начальство». Некоторые люди генетически запрограммированы подстраховывать себя: копы, подобные Хигнетту и Джезмонду, никогда не забывали взять с собой рацию, чтобы можно было в любой момент посоветоваться с руководством.
— Должна перед тобой извиниться, — призналась Портер.
— За что?
— За то, что сваляла дурака, когда мы брали квартиру Аллена. Отстранить тебя от участия — мое решение. Я, идиотка, решила отстоять юрисдикцию нашего отдела. Поэтому извини.
— Бывает.
— У тебя есть полное право сердиться на меня.
— Следовало бы подольше на тебя подуться.
— И… я хочу извиниться за свои слова. За ту глупую шутку о болезни Альцгеймера.
Торну пришлось на несколько секунд напрячь память, чтобы вспомнить, о чем это она ведет речь.
— Не говори глупостей! Это все ерунда.
Он на самом деле так считал, но тем не менее ему было интересно, с кем это Портер пообщалась. Он бросил взгляд на столик, за которым сидели Холланд, Карим и Стоун.
— Уже почти год, да?
— Скоро будет год.
— Кто-то сказал, что случился пожар.
Торн отхлебнул «Гиннесса», облизнулся.
— Да, пожар.
— Я два года назад потеряла маму. Поэтому…
— Понятно.
— Я где-то читала, что требуется семь лет, чтобы пережить смерть родителей. Перетерпеть, как чесотку. Не знаю, как они это вычислили.
— Никто и не вычислял. Это просто цифры.
Портер ответила, что, конечно, он прав, потом кивнула на его шрам и спросила, откуда он.
Торн инстинктивно провел рукой по пересекающему подбородок прямому рубцу, на котором кожа была немного бледнее, чем вокруг, и не росла щетина.
— Акула укусила, — ответил он. Судя по тому, какой оборот принимали дела, она довольно скоро выяснит и это.
Портер потерлась своим подбородком о краешек кружки. Казалось, она радовалась оттого, что получила именно тот ответ, на который рассчитывала.
— Пойду, принесу еще кружечку, — сказал Торн, вставая из-за стола. — Тебе принести?
Портер отдала ему свою кружку.
По дороге к бару Торн увидел своего отца, подпирающего стойку на свадьбе кого-то из родственников год или два тому назад. Командующий парадом — его так и распирало, он чуть не писался от смеха. Он к каждому обращался настолько учтиво, что не получил по зубам: самое главное преимущество в том, что у тебя шарики заехали за ролики, — ты можешь всегда забыть кого-то угостить выпивкой.
Торн медленно прищурился и подумал о словах Портер. Похоже, она давно работает с Хигнеттом.
Он заказал выпивку и пошел вдоль стойки бара поговорить с Ивонной Китсон. Сейчас она выглядела значительно веселее, чем при их последней встрече, но причиной тому могли оказаться и несколько больших бокалов вина.
— Как продвигается расследование? — поинтересовался он.
— Лучше бы я держалась от него подальше, — ответила Ивонна. Она зажала в руке десятифунтовую банкноту и размахивала ею, словно веером. — Однако я надеюсь на хорошие новости.
— А что ты предприняла?
Пару секунд она колебалась, ведя молчаливую борьбу с самой собой.
— Слушай, не хочу обманывать. Я больше буду знать завтра утром. Давай поговорим о чем-нибудь другом?
И они продолжили беседу на отвлеченные темы, пока миссис Китсон не подали заказанные ею напитки и она не отошла от бара.
Торн задавался вопросом: скольких часов сна нынче ночью будет стоить пиво его спине? Он побоялся, что ему может понадобиться медицинская помощь, поэтому сократил свой заказ на пол-литра, потом облокотился о стойку и стал размышлять.
Семь лет горя.
Семь лет, пока разлюбишь и начнешь искать любовь где-то в другом месте.
Неужели у человеческих чувств есть «срок годности»? Он, как и все люди, прекрасно знал, что любовь — скоропортящийся продукт, и понимал, что с годами горе может уменьшиться до полузабытого вкуса или запаха. Однако ненависть, думал он, переживет все чувства. На некоторое время ее можно отложить (как замороженный продукт в холодильник), чтобы позже, когда возникнет необходимость, достать и разморозить, освежить и раздуть до огромных размеров.
Ему вспомнилось стихотворение, которое он учил в школе — что-то такое о мире, который гибнет в огне и льду. Как точна эта строчка: «Зная довольно ненависти». Потом он подумал о своем старом учителе, затем о Ларднере — чиновнике, осуществляющем надзор за условно осужденными. К тому моменту, когда он наконец вернулся с выпивкой к их столику, мозги у него чуть не закипали от всякой чуши.
Тони Маллен не сразу осознал, как давно он лежит здесь в темноте. Пять минут? Пятнадцать? Сколько времени прошло с тех пор, как он лег на кровать и растянулся рядом с женой и дочерью?
Мэгги и Джульетта спали рядышком, свернувшись, как две ложки — так и он привык спать с Мэгги. Он свернулся рядом калачиком, полностью одетый, не ворочаясь, поверх пухового одеяла, обняв правой рукой их обеих. Он прижал их к себе покрепче, когда Джульетта снова расплакалась.
После ухода Торна и других полицейских они с Мэгги спорили недолго. Ссора быстро выдохлась, когда он признался, что тон, каким он с ней разговаривал, не подходил для спора. Она прекратила на него кричать, опомнилась и затихла.
Словно она что-то перепутала и поставила себя в глупое положение, как однажды Люк.
Когда жена шепотом обратилась к нему с другого края кровати, Маллену пришлось попросить ее повторить — они оба говорили очень тихо, боясь разбудить спящую между ними дочь.
— Может, ляжешь в соседней комнате? — предложила она.
Он был почти уверен, что они не станут снова ссориться, и все же предпочел не уточнять, что она имела в виду. То ли не хотела, чтобы он лежал тут, рядом с ней, то ли просто считала, что для них троих тут тесновато, и на свободной кровати у него будет больше шансов хорошо выспаться.
В любом случае, это все была лишь теория.
— Я думаю, что все равно не смогу заснуть, — ответил он. — Пойду-ка лучше сделаю пробежку.
Он полежал еще пару минут, потом встал с постели. В тусклом зеленоватом свете, который отбрасывали электронные часы, он видел, что у жены глаза хоть и закрыты, но губы плотно сжаты — и ей не так-то легко уснуть.
Он на цыпочках пересек комнату, взял все необходимое и наклонился за своими кроссовками.
Когда Торн вернулся домой, было уже почти два часа ночи. Войдя в гостиную, он с удивлением обнаружил мужчину, спящего у него на диван-кровати.
Хендрикс открыл глаза и сел. Элвис, который, свернувшись калачиком, устроился у него на груди, спрыгнул на пол, взвыл и незаметно исчез.
— Поздновато, — заметил Хендрикс. — Я уже так стал волноваться, что чуть не позвонил в полицию.
Торн обошел диван и направился в кухню.
— Я знал, что у тебя следовало бы забрать ключи.
— Ты говоришь так, как будто сейчас запоешь «I Will Survive». Может, ты еще и этот дурацкий замок сменишь?
— Чаю хочешь?
Хендрикс в прошлом году несколько недель жил у Торна, и Том так и не удосужился забрать у него запасные ключи, когда тот вернулся к себе домой. С тех пор Хендрикс пару раз ими пользовался, но Торн был уверен на сто процентов, что сегодня вечером его приятель пришел не для того, чтобы покормить кота.
— И надолго ты здесь?
Хендрикс ответил, несколько повысив голос и повернувшись в сторону кухни:
— Только на одну ночь. Я и не собирался у тебя ночевать, но поскольку было слишком поздно, я подумал: «Блин!» — и расстелил кровать.
— Отлично. — Торн вернулся в гостиную и направился к стереосистеме. Поставил диск c Айрис Демент — автором и исполнителем из Арканзаса; впервые он услышал его по «Радио-2», в программе «Боб Харрис Кантри». Это были песни горцев, песни о блаженстве и крови, простые и честные, так подходящие к настоящему моменту. Торн подождал, пока акустическая гитара пропоет первые несколько нот, отрегулировал звук и вернулся к своему чаю.
— Я никогда не ссорился с Брендоном по пустякам, — признался Хендрикс.
Торн осторожно присел и подтянул ноги к подбородку:
— Я всегда так и думал.
— В прошлый раз я сказал, что не помню, из-за чего мы завелись, что все произошло из-за какого-то пустяка…
— Да, ты говорил немного уклончиво…
— Мы повздорили из-за детей.
— Что? Ты наконец решился признаться ему, что у тебя не может быть детей?
Хендрикс мимолетно улыбнулся.
— Я хочу иметь детей. Вот в чем вопрос. Знаю, что это, блин, страшный сон. Да и какие у нас могут быть дети! Но я хотел поговорить об усыновлении. Брендона моя идея не воодушевила. Он считает, что я эгоист: я должен был раньше ему об этом сказать, когда мы встретились в первый раз. Но я и сам не знал, что захочу детей, понимаешь?
