Джеймс Роллинс - Кровавое евангелие
Рун, подняв кверху руки, скрестил два пальца над мертвым телом животного. Он освободил его от пут вечного рабского существования.
Доминус вобискум, — сказал он про себя. — Да пребудет с вами Господь.
Эрин выбралась из расселины в камнях, кровь текла из рваной раны на ее бедре. Стоун поддерживал ее за спину, не опуская свой пистолет-пулемет, все еще наставленный на тело беспощадного волка.
— Он и вправду подох, Корца?
Кровь животного стекала с тела Руна. На губах он чувствовал привкус железа. От него жгло в горле, стесняло грудь. Он подавлял его чувства. В свое время, трудясь во имя Бога, он испытывал бесчисленные соблазны и сошел с пути праведного только однажды — это был страшный час его жизни. Да… даже неколебимая решимость не могла удержать его тело от особого реагирования на кровь.
Он отвернулся.
За его спиной два согласованно бьющихся сердца — солдата и женщины — громко стучали, требуя его внимания. Он не подал виду, что слышит.
Отойдя назад, Рун натянул на глаза капюшон сутаны и стал всматриваться в молчащую пустыню, надеясь, что они не видели, как его клыки начали становиться длиннее.
Глава 16
26 октября, 19 часов 46 минут
по местному времени
Борт вертолета над Кесарией
Умирая вместе с Хунором, Батория корчилась от боли, выворачивавшей наизнанку ее живот, напрягаясь под ремнями безопасности сиденья вертолета. Ее пальцы сжимали живот в попытках остановить поток крови, вытекающий из раны, нанесенной в одолженной плоти. Батория чувствовала, что кровные узы, связывающие ее с ним, пропали. Но она не хотела расставаться с этими узами, хотела вобрать в себя их дух, спрятать у себя на груди, ласкать и оберегать их во все время их путешествия.
Хунор… мой сладкий, мой любимый…
Но он уже ушел, его боль улетучивалась из нее. Опустив голову, Батория смотрела на свои бледные ладони. Она осталась целой и невредимой — но раны на ней были. Последний, едва слышный вой Хунора, вой облегчения, подействовал на нее так, словно ее внутренности тоже были уничтожены.
Тому, последнему крику ответил другой крик.
Магор громко скорбел в грузовом отсеке позади кабины, призывая своего брата-близнеца, это были горестные стенания животного, потерявшего брата из одного помета. Два щенка-детеныша были оторваны от сосков умирающей волчицы. Они были подарком от Него и были связаны с Баторией кровными узами в процессе одного мрачного ритуального обряда; они стали как бы частью ее самой, так же как и та татуировка на ее горле.
Она заворочалась на своем сиденье и положила ладонь на стенку, отделяющую ее от Магора, желая пойти к нему, притянуть его к себе, сплотиться воедино, как соединил их обряд, прижаться друг к другу так тесно, словно они охраняют слабый язычок пламени от неистовых порывов ветра.
Я здесь, — мысленно сообщала она ему, подбадривая его, не в силах скрыть собственную печаль.
Да и как она могла ее скрыть?
Было трое, осталось двое.
В ее памяти зазвучали слова старой венгерской колыбельной, призывающей скорый, мирный и спокойный сон. Она спела ее Магору:
Тенте, беба, тенте.[33]
Магор успокоился, его любовь, сплетенная с ее любовью, соединяла их воедино.
Двое должны выжить.
Во имя одной цели.
Чтобы отомстить.
С немалыми усилиями Батория взяла себя в руки и стала пристально смотреть в окно кабины.
Вертолет летел в глухой ночи, оставив далеко позади руины Масады. Ее уцелевшие люди сидели понуро и молчаливо на сиденьях рядом с ней. Они были сплошь перепачканы кровью, но ни один из них не был ранен.
Тарек бубнил латинские молитвы — одно из напоминаний о том, что некогда он был священником. В то время как губы его шевелились, глаза неподвижно смотрели на нее, наблюдая, насколько она измождена и опечалена. Он знал, в чем причина.
Только одно существо было способно лишить жизни беспощадного волка в расцвете лет.
Так, значит, Корца еще жив.
Пристальный взгляд Тарека задержался на ее плече. Только тогда Батория все-таки заметила страх, полыхающий в его глазах. Она дотронулась пальцами до плеча — те стали мокрыми.
От крови.
Не в силах прийти в себя от агонии Хунора, она, должно быть, порвала рубашку и содрала кожу о штырь, торчащий из соседней стены. Рана была неглубокой. И все-таки Тарек осторожно отстранился подальше от ее испачканных кровью пальцев.
Пурпур, окрашенный серебром.
Даже капля ее крови была ядом для него и всех ему подобных. Проклятие и бедствия порождал этот знак на ее горле. Очередные Его подарки. Проклятие в ее крови защищало ее от клыков Его армий и в то же время было источником постоянной боли, которую Батория ощущала во всех своих венах, — боль была тупая, но постоянная, неослабевающая, незабываемая, дающая о себе знать при каждом ударе сердца.
Она вытерла пальцы и, действуя одной рукой, перевязала рану, затянув узел зубами.
Рядом с Тареком сидел его брат, Рафик, склонив голову и с явным почтением воспринимая то, что Тарек снова обратился к латинским молитвам.
Другие люди просто сидели, уставившись на свои перемазанные кровью башмаки. Их связь с теми солдатами, что спустились вниз, зародилась несколько десятков лет назад, а то и еще раньше. Батория знала, что эти люди обвиняют ее в гибели своих сотоварищей. Он тоже будет винить ее. Она боялась наказания. А Он его назначит.
Батория смотрела через окно вниз, представляя себе, что где-то там должен быть Корца.
Живой.
Злоба жгла ее сильнее, чем боль в крови. Магор отвечал ей, воя за перегородкой. Скоро, — обещала она ему.
Но сначала она должна выполнить одно дело в Кесарии. В ее памяти возникла женщина-археолог, размахивающая сотовым телефоном в усыпальнице. Батория поняла, что выражало лицо этой женщины: возбуждение, смешанное с отчаянием. Женщина-археолог что-то знала.
Я в этом уверена.
Но что? Ключ к тому, где находится Книга? Если так, то смогла ли она передать эту информацию до того, как гора обрушилась на них?
Ответ мог быть только в Кесарии.
Там снова прольется кровь.
И на этот раз никакие сангвинисты ее не остановят.
Глава 17
26 октября, 20 часов 01 минута
по местному времени
Пустыня в районе Масады
— Корца?
Хриплый нетерпеливый голос солдата прервал мысли Руна, всматривавшегося в пустыню из-под опущенного капюшона сутаны. Услышав свое имя, произнесенное сочным, приказным тоном, он напряг слух, стараясь понять, что происходит в сердце этого человека.
— А ну повернись, — сказал сержант, — а то я застрелю тебя там, где ты стоишь.
Сердце женщины тоже билось сейчас чаще.
— Джордан! Ты не можешь просто взять и застрелить его.
По мнению Руна, сержанту ничего не стоит сделать это прямо сейчас. Это было бы самым простым и самым легким. Ну а разве его собственный жизненный путь был когда-нибудь простым и легким?
Рун стоял перед ними, не скрывая от них своего истинного происхождения.
Женщина отступила на шаг назад. Солдат, оставаясь на месте, не сводил ствол своего оружия с груди Руна.
Корце было понятно, что они должны сейчас видеть: его лицо, перепачканное кровью; его тело, прикрытое лохмотьями, словно тенями. Но смотрели они только на его зубы, сверкающие в лунном свете.
Он чувствовал, как зверь внутри него поет, воет, стремясь освободиться. Весь залитый кровью, Рун боролся со зверем, стараясь удержать его внутри себя; боролся и с самим собой, стараясь удержать себя от того, чтобы не броситься в пустыню и спрятаться там от стыда. Вместо этого он просто поднял руки и развел их на ширину плеч. Они же хотят убедиться, что у него нет оружия, а также жаждут узнать правду.
Женщина, все еще прикованная к месту, на котором она стояла, все-таки справилась с первоначально охватившим ее страхом.
— Рун, выходит, вы тоже стригой.
— Никоим образом. Я — сангвинист. Но я не стригой.
На лице Стоуна появилась усмешка, но оружие он по-прежнему держал наготове.
— По-моему, это одно и то же.
Для того чтобы они поняли, решил он, ему надо еще больше унизить себя в их глазах. Даже сама мысль об этом была ему ненавистна, но он не видел другого способа для них выбраться из пустыни живыми.
— Пожалуйста, принесите мое вино, — попросил Корца.
Когда он протянул руку, указывая на фляжку, наполовину закопанную в песок, его пальцы дрожали от нетерпения.
Женщина нагнулась и подняла фляжку.
— Бросьте ему ее, — приказал солдат. — Не приближайтесь к нему.
Она сделала то, что он велел; ее широко раскрытые янтарные глаза светились любопытством. Фляжка упала на песок на расстоянии вытянутой руки от Руна.
