Джеймс Роллинс - Кровавое евангелие
Какое это было счастливое время для них обоих, сколько было смеха…
Но наступил день, когда она прекратила смеяться.
День, в который он предал ее.
День, в который он предал Бога.
Корца снова ощутил себя в своем теле: холодный песок врезался в колени, сухой ветер стирал слезы со щек. Серебряный крест прожигал через перчатку ладони, оставляя на них багровые следы ожога. Плечи его согнулись под бременем его грехов, его неудач. Но он еще крепче сжимал в ладонях обжигающий металл.
— Рун? — произнес его имя женский голос.
Он поднял голову, часть его сознания обещала ему, что сейчас он увидит Элисабету. Солдат не спускал с него подозрительного взгляда, женщина смотрела на него с жалостью.
Он сосредоточенно смотрел на солдата, посчитав, что выдержать тяжелый пристальный взгляд этого мужчины ему будет легче.
— Ну так начинай свои объяснения, — заявил Стоун, нацеливая свое оружие в сердце Руна, как будто оно и так уже не было разбито много лет назад.
20 часов 08 минут
— Джордан, взгляните на его зубы… они снова стали нормальными.
Изумленная Эрин сделала шаг вперед, намереваясь подробнее рассмотреть это чудотворное превращение и понять то, чему ее разум отказывался верить.
Джордан своей мускулистой рукой преградил ей путь. Она подчинилась.
Несмотря на проявляемое ею любопытство, присущее ученым, Рун все же еще внушал ей страх.
— Спасибо вам… за ваше терпение. — Голос падре был слабым и дрожащим, славянский акцент слышался в нем более явственно — казалось, что он только что вернулся издалека, оттуда, где все еще говорят на его родном языке.
— Только не думай, что нашему терпению не будет конца, — предупредил его Джордан, в его уверенном голосе уже не было прежней враждебности.
Эрин оттолкнула удерживавшую ее руку Джордана, желая услышать то, что скажет Рун, но подойти к нему ближе она не решилась.
— Вы сказали, что вы были сангвинистом, а не стригоем. Как это понимать?
Рун посмотрел в темную пустыню, словно ища там ответ на поставленный вопрос.
— Стригои — это дикие беспощадные существа, способные лишь на убийство и массовую резню; они не служат никому и все делают ради собственной пользы.
— А сангвинисты?
— Все состоящие в Ордене сангвинистов раньше были стригоями, — ответил Рун, глядя ей прямо в глаза. — Но сейчас все, кто состоит в моем Ордене, служат Христу. Именно Его благословение позволяет нам ходить при свете божественного сияния и быть его воителями.
— Значит, ты можешь ходить при дневном свете? — спросил Джордан.
— Да, но солнечный свет все еще причиняет мне боль, — признал священник, дотрагиваясь до капюшона своей сутаны.
Эрин припомнила свою первую встречу с Руном: его надвинутый низко капюшон; одежда, прикрывающая большую часть тела, на глазах солнцезащитные очки. У нее мелькнула мысль, не переняли ли католические монахи обычай носить сутаны с капюшонами у Ордена сангвинистов, в качестве внешнего прикрытия некоей более страшной тайны.
— Но без защиты благословения Христа, — продолжал Рун, — прикосновение солнца убьет стригоя.
— А в чем конкретно выражаются эти благословения Христа? — спросила Эрин, удивляясь иронии, с которой был задан этот вопрос, но прозвучавшей помимо ее воли.
Рун долго смотрел на нее, словно подыскивая подходящие слова для объяснения этого чуда. Когда он наконец заговорил, его речь звучала торжественно; в ней звучала уверенность в том, что Эрин наконец-то узнает то, о чем даже и не догадывалась в своей прежней жизни.
— Я следую по пути Христа и дал клятвенный обет отказаться пить человеческую кровь. Такое действо является для нас запретным.
Джордана интересовали более практичные вещи:
— Тогда чем же вы питаетесь, падре?
Рун выпрямился. Он весь светился гордостью, его голос, обращенный к ней, четко звучал в тишине пустыни:
— Я поклялся вкушать только Его кровь.
Его кровь…
Эрин слышала, каким тоном были произнесены последние слова, и поняла их значение.
— Вы говорите о крови Христа, — сказала она, с удивлением замечая, что в ее тоне нет и следа насмешки. Воспитанная в благочестивом вероисповедании римско-католической церкви, она знала даже о том, что является источником этой крови. Эрин мысленно вернулась в детство; вспомнила себя стоящей на коленях на грязном полу перед алтарем; вспомнила горькое вино, проливающееся ей на язык.
Она пристально посмотрела на кожаный бурдючок для воды, который Рун сжимал в руках.
Но воды в нем не было.
Не было в нем и вина — ведь она сама совсем недавно отпила из него.
Она знала, чем наполнена фляжка Руна.
— Это священное вино, — сказала она, указывая на то, что он держал в руках.
— Более чем священное, — ответил он, с благоговением поглаживая бурдючок.
Эрин поняла и это.
— По-вашему, это видоизменяющаяся субстанция.
Она узнала смысл этого слова, когда впервые соприкоснулась с катехизисом и тогда же поверила в реальность такого явления. Видоизменение считалось одним из главных догматов католицизма. Вино, освященное во время мессы, становится истинной кровью Христа, сама Его сущность вселяется в это вино.
Рун нагнул голову в знак согласия с нею.
— Это правда, мой благословенный сосуд содержит вино, превращенное в кровь Христа.
— Невозможно, — пробормотала Эрин, но ее голос звучал совсем не убедительно.
Джордан тоже не купился на это.
— А я ведь пил из твоей фляжки, падре. Это действительно похоже на вино, пахнет, как вино, да и вкус такой же, как у вина…
— Но это не вино, — взорвался Рун. — Это кровь Христа.
Насмешливые нотки снова появились в голосе Эрин, и это помогло ей успокоиться.
— Значит, вы считаете видоизменения результатами реальных изменений, а не метафорических?
Рун воздел руки к небу.
— Да неужто я так и не убедил вас? Это Его кровь поддерживает мой Орден. Сам акт видоизменения — это одновременно и договор между Христом и человечеством, и их обещание служить друг другу. Но для стригоев, которых он желает спасти, это значит даже нечто большее. За то, что мы получили шанс обрести наши души, мы поклялись навсегда отказаться от поедания человеческой плоти и поддерживать жизненные силы только Его благословенной кровью, сделавшись рыцарями Христа, связанными обетом верно служить церкви до конца своих дней, после чего Он снова пригласит нас на свою сторону. Таков наш договор с Христом и церковью.
Эрин не смогла заставить себя поверить ничему из сказанного им. Ее отец перевернулся бы во гробе своем от одной мысли о том, что кровь Христа используется подобным образом.
Рун, должно быть, увидел сомнения на ее лице.
— Почему вы думаете, что первые христиане относились к вину причащения как к «лекарству бессмертия»? Потому что они знали то, что потом было надолго забыто. Но церковь обладает более долгой памятью.
Он повернул свой бурдючок пробкой вниз, так что они могли увидеть печать Ватикана на его донной части: два скрещенных ключа, обвитых шнуром, под строенной короной, иначе говоря, тиарой. Его пристальный взгляд остановился на Эрин.
— Я прошу вас верить только тому, что вы видите своими глазами и чувствуете своим сердцем.
Эрин тяжело опустилась на валун и обхватила голову руками. Она уже попробовало вино из его фляжки. Как человек, занимающийся наукой, она отказывалась верить в то, что это было не вино, а нечто другое. И все-таки она же видела стригоя, питающегося кровью, и видела, как Корца пьет свое вино.
И то и другое давало силы.
Эрин пыталась дать этим сверхъестественным явлениям хоть какое-то научное объяснение.
Невозможно превратить вино в кровь, а значит, это должна быть вера, позволяющая Руну пить вино так, как если бы это была кровь. Это должно быть что-то вроде эффекта плацебо.
— Док, вы в порядке? — спросил Джордан.
— Видоизменение — это просто легенда. — Эрин пыталась объяснить ему суть своих размышлений. — Миф, и не более.
— Такой же, как стригои? — перебил ее Рун. — Те, кто расхаживает по ночам и пьет человеческую кровь? С их существованием вы можете согласиться, но вы не можете согласиться с тем, что благословенное вино — это кровь Христа? Это вне пределов вашей веры?
Последнюю фразу он произнес более грустным голосом, чем все предыдущие.
— Я не всегда полагаюсь на веру. — Эрин, вытянув руки перед собой, сплела пальцы. — Я наблюдала, как церковь используется в качестве инструмента силового давления в борьбе против слабых, а религия — как препятствие на пути к истине.
