Джон Трейс - Заговор по-венециански
Тевкр позволяет провести себя через анфиладу комнат. Затем Песна говорит:
— Ну вот мы и на месте. Я лично отобрал и хочу преподнести богам двадцать с лишним земных даров. — Он проводит Тевкра в середину комнаты. — Сейчас ты в самом сердце хранилища. Давай-ка проверим, благоволят ли тебе боги.
Взяв жреца под локти, Песна раскручивает его на месте одновременно быстро и бережно.
— Сумеешь найти работу своей жены — и я сохраню за тобой пост нетсвиса. А нет — тогда Ларс проверит, чего ты стоишь, будучи подвешенным на крюках.
Песна отпускает Тевкра.
Жрец чуть не падает, утратив равновесие.
— О, чуть не забыл, — как будто вспоминает магистрат, — есть одно правило: ты можешь коснуться шести вещей, не больше. Так что, юный жрец, будь осторожен.
Тевкр возвращает себе равновесие. Утихомиривает бешеный стук сердца и выравнивает дыхание.
К западу от себя он слышит, как шелестят по полу изящные кожаные сандалии магистрата. Так может, Песна встал у самых табличек? Нет, наоборот — с противоположной от них стороны, чтобы лучше разглядеть, как Тевкр будет искать.
Обостренные чувства подсказывают, что в комнате нет окна. Понятно, магистрат запер дары в комнате, куда не смогут забраться воры. И только слабое дуновение ветерка касается ног авгура в открытых сандалиях — воздух проходит в незапертую входную дверь.
Тевкр прикидывает: магистрат раскрутил его и отошел в сторону — было слышно прикосновение кожаных подошв к плитке пола. И отошел магистрат на три шага. Четыре — самое большее.
Наконец Тевкр сориентировался.
Он вспоминает рассказ Тетии о визите в дом магистрата. Жена видела полки вдоль стеньг, заставленные вазами, а напротив — длинный дубовый стол, на котором и выложено все самое ценное.
Выставив в сторону правую руку, нетсвис делает осторожный шаг.
Песна подавляет смешок.
Тевкр задевает ногой большую вазу из красной глины. Сердце подпрыгивает.
Нет, не туда.
— Буду щедр к тебе и не засчитаю этот промах, — говорит Песна.
Авгур сглатывает. Успокаивается. Развернувшись в противоположную сторону, снова вытягивает руку и шагает вбок. Если он прав, то стол сейчас справа.
Пустота. Еще шаг. Снова пусто. Еще шаг.
Слышно, как Песна давится смехом. Наверное, зажал рот обеими руками, боясь расхохотаться в голос.
Бедром Тевкр упирается во что-то твердое. Это стол. По телу пробегает волна возбуждения.
Опустив руку, Тевкр находит край стола, хватается за него. Ведет пальцами вдоль кромки, пока не находит угол.
Песна умолкает. Думает, есть ли смысл и дальше смотреть, как спотыкается слепец?
А Тевкр меж тем медленно идет вперед, не убирая от края стола рук. Стол кончается. Едва пальцы проваливаются в пустоту, жрец останавливается. Длиною стол оказался в двадцать шагов. Хороший стол, добротно сработан.
Авгур поворачивает назад. Проходит десять шагов. Встает. Он в середине. Осторожно протягивает вперед обе руки.
— Засчитываю один промах, — предупреждает Песна.
Правая рука Тевкра касается чего-то деревянного.
— Два!
Тевкр снова сглатывает. Если он прав, тогда серебряные таблички сейчас прямо у него под руками.
Он опускает ладони на крышку стола. Пусто.
Песна подходит к нему сзади. Нависает над ним. Тевкр чувствует исходящий от магистрата жар.
Назад или вперед? Куда идти?
Тевкр ведет руками к передней части стола.
И касается каких-то украшений.
— Три!
Отводит руки обратно. Чаши…
— Четыре! А Ларс уже гремит крюками.
Тевкр замирает. Он поторопился. Не обдумал шаги как следует.
Где Песна поместит самое дорогое из сокровищ? Конечно же, в середине стола. Но не с краю, откуда вещь может упасть, а в дальней части, у стены. Может быть, даже на возвышении, откуда жадный взгляд сможет хорошо разглядеть драгоценность.
Повинуясь наитию, Тевкр вытягивает руки.
Локтем задевает вазу; слышно, как она падает и катится по столу.
Магистрат успевает подхватить ее.
— Пять! Осталась одна попытка.
Тевкр тянется вперед. Щелкают позвонки, бедра упираются в стол.
Жрец опускает руки. И чувствует под пальцами нечто холодное. Серебро. Без сомнения.
Раздаются хлопки. Песна медленно аплодирует.
— Bravissimo! Молодец! Я восхищен.
Он похлопывает Тевкра по спине. Но авгур не чувствует прикосновения. Тело немеет. В голове вспыхивает чудовищная боль. Точно такая же, из-за которой Тевкр упал на колени тогда, в священной роще.
На мгновение Тевкру чудятся голоса. Голоса, которые эхом доносятся из темного потустороннего места. И вновь приходят видения: бог-демон и сцена собственной смерти. И кое-что еще. Намного страшнее.
Видно плохо, разглядеть не получается… Это ребенок.
Тевкр падает на пол, так и не выпустив из рук серебряных табличек. А в голове у него все еще держатся образы его ребенка, ребенка насильника. Он растет. Меняется. Становится воплощением зла, которое несет в себе бог-демон.
Глава 30
Фондамента-Нуове, Венеция
Стрельнув у солдата, стоящего в оцеплении, сигарету, Вито Карвальо вспоминает, что ему сообщили по телефону: найден труп мужчины, расчлененный; все части тела упакованы в прочные полиэтиленовые мешки для мусора, которые, в свою очередь, рассованы по полотняным мешкам вместе с осколками кирпичей. Все это погружено в воду в северной части лагуны, вдали от регулярных маршрутов такси и вапоретто.
Выдохнув дым, Вито оглядывает темные воды лагуны. Если бы не водолазы, рыщущие по илистому дну в поисках деталей «Духа жизни», мешки с расчлененкой так и остались бы ненайденными.
Из-за яркого белого света дуговых ламп набережная похожа на сцену из фильма ужасов. Вито проходит мимо поисковой бригады и специалистов, ковыряющихся в вонючем иле и покрытых слизью водорослях.
Сквозь ослепительную подсветку видно, как Нунчио ди Альберто беседует с одним из водолазов. Нунчио лицом бледнее луны, а ныряльщик приспустил костюм до пояса, и в предрассветной прохладе его тело исходит паром.
Из белой полиэтиленовой палатки доносится высокий голос профессора Монтесано. Еще не успев откинуть полог и ступить на деревянные доски, постеленные экспертами, Вито догадывается, к кому обращался патолог.
— Ciao, — говорит он с маленькой долей сарказма в голосе. — Не сочтите за неуважение, но я бы предпочел вас обоих какое-то время не видеть.
В знак приветствия Монтесано поднимает руку, затянутую в латексную перчатку.
— Ciao, майор, — без тени улыбки здоровается Валентина Морасси. — Покрасневшие глаза и морщинки вокруг них лучше всего говорят, что день не прошел для лейтенанта бесследно.
— Не надо было тебе приезжать, — укоризненно говорит майор.
Он догадывается, как она дозвонилась до Нунчио и вытянула из дежурного рассказ о случившемся.
Достав из ящика прозрачные перчатки, Карвальо спрашивает:
— Что мы имеем, профессор?
Приподняв плечи, Монтесано делает глубокий вдох, что означает: хороших новостей ждать не приходится.
— Имеем мы густое месиво.
— Месиво? То есть?
— Месиво из мужчины. Порядком подгнившее месиво из половозрелого мужчины. Большего сказать не могу. Мы раскрыли несколько мешков и нашли в них части тела, довольно разнообразные. По понятной причине я не хочу вскрывать здесь остальные мешки и терять возможные улики.
Указав на кучу сочащихся водой пакетов, Валентина докладывает:
— Я поговорила с главой группы ныряльщиков, пока он не смотался домой. Внизу еще много мешков, но до десяти утра поднимать их не станут.
— До десяти? Он что, в институтском кафетерии подрабатывает? Почему не с первыми лучами солнца? Скажи ему, что дело срочное.
Валентина видит: начальник явно выходит из себя.
— Дело не в свете, майор. Водолазы весь день проработали в темноте. Под водой, должно быть, нулевая видимость — это как плавать вслепую в наполненном водой мусорном баке. Все, что поднято со дна, найдено на ощупь.
— А то я не понимаю! — взрывается Вито и тут же жалеет об этом.
Валентина не остается в долгу:
— Погружаться сейчас водолазы не станут! Людей у них слишком мало, а разгребать приходится слишком много.
Вито чувствует, что вот-вот взорвется.
— Сокращения бюджета! Сокращения кадров! Неужто политики не видят, что преступность не пойдет на спад просто потому, что люди стали жить беднее? Cazzo! — Он обращается к патологу: — Scusi. Сильвио, прошу простить меня за несдержанность. Я знаю, вы сами не в восторге, но можете хотя бы приблизительно сказать, сколько мешки пролежали в воде? Сколько лет убитому? Можете сказать хоть что-то — хоть что-нибудь, — от чего мы можем отталкиваться?
