Мартин Смит - Залив Гавана
Будучи русским, Аркадий много знал о балете. Он с детства рос с восторженным поклонением к мастерам русского балета — Нижинский, Нуриев, Макарова, Барышников, все они закончили лучшие балетные школы, такие, как школа Вагановой в Ленинграде или Головкиной в Москве, и танцевали либо в Мариинке, либо в Большом, разумеется, до тех пор, пока не сбежали. Даже сейчас, когда танцовщиков стали перекупать, как футболистов и хоккеистов, русская балетная школа была жива. Здесь же занятие балетного класса напоминало кружение экзотических орхидей. Манера Исабель была классической: движения, казалось, не требовали усилий, каждое па — мягкое, но отточенное. Исабель притягивала взгляд, танцуя где-то на заднем плане. Наконец, хореограф, ведущая занятие, хлопнула в ладоши, отпуская танцовщиц. Исабель сгребла в охапку сумку и спортивный джемпер, подошла к Аркадию и на чистом русском потребовала дать ей сигарету.
Они заняли угловой столик во дворе. Исабель жадно затягивалась сигаретой, внимательно глядя на Аркадия.
— 28 градусов, а вы в пальто. Это что-то…
— Это стиль. Я заметил, что вы отличная балерина…
— Не имеет значения. Как бы я ни была хороша, выше кордебалета мне не подняться. Если бы я не была здесь лучшей, меня бы вообще не оказалось в труппе.
Аркадий снова отметил красивый изгиб шеи с маленькими нежными завитками на молочно-белой коже затылка и то, как меланхолично звучал ее голос. Он также обратил внимание на ногти, обкусанные до мяса. Исабель жадно курила, как будто сигарета заменяла ей еду.
— Мне нравится, что вы такой худой.
— Уж какой есть. — Аркадий тоже прикурил, радуясь достоинству, которого прежде он в себе не находил.
— Видите, в каких условиях нам приходится репетировать, — сказала Исабель.
— Однако вас это не останавливает. Балерины продолжают танцевать, несмотря ни на что, не так ли?
— Они танцуют, чтобы есть. Балет кормит нас лучше, чем думают многие кубинцы. И всегда остается надежда, что какой-нибудь поглупевший от любви испанец из Бильбао снимет нам помещение на Мирамаре. Все, что нам нужно будет делать, это стягивать трусики, когда он наведается в город. Остальные девчонки будут говорить: «О, Глория, тебе так повезло».
Я бы скорее перерезала себе горло, чем стала бы так жить. Другие хотя бы уезжают с Кубы на гастроли, их могут заметить. А я гнию здесь. Сергей обещал мне помочь.
— Балерина, готовая бросить все ради России?
— Вы издеваетесь?
— Это для поддержания разговора. Я и не знал, что Приблуда интересуется балетом.
— Он интересовался мной.
— Ну, это меняет дело, — признал Аркадий. Она была так поглощена своими мыслями, что не замечала иронии. — Вы были близки?
— С моей стороны только как друзья.
— Он хотел, чтобы ваши отношения были более близкими?
— Думаю, что так.
— У него были ваши фотографии? — Аркадий подумал об обрамленной фотографии Исабель, изогнувшейся в танце, стоявшей на бюро в квартире Приблуды.
— Наверное, да.
— А у вас есть его?
— Нет, — она всем видом дала понять, что считает вопрос нелепым.
— А фотография, где вы вместе?
— Что вы!
— Я только спрашиваю.
— Сергей хотел других взаимоотношений, но он стар для меня, не самый красивый мужчина на свете и не слишком образован.
— Он, что не мог отличить «плие» от…, ну, не важно.
— Именно.
— Но он все-таки что-то сделал для вас.
— Сергей вел переговоры с Москвой по поводу меня. Я вам уже говорила. Вы уверены, что для меня нет электронного или обычного письма?
— О чем?
— О том, что я могу уехать из этой омерзительной страны.
У Аркадия создалось впечатление, что он разговаривает с принцессой, заточенной в высокой башне.
— Когда вы в последний раз видели Сергея?
— Две недели назад. Это был день премьеры «Золушки». Прима заболела, я заменяла ее, танцуя одну из отвратительных сводных сестер. У меня были проблемы с париком, потому что здесь, на Кубе, сводные сестры — блондинки. Это была пятница.
— В какое время?
— Утром. Может быть, в восемь. Я зашла к нему, он открыл дверь с Гордо.
— Гордо?
— Его черепашка. Это я назвала ее Гордо — «Толстяк».
Аркадий представил, как Приблуда открывает дверь. Может, полковник вообразил себя странствующим рыцарем, освобождающим Исабель с заколдованного острова?
— Вы ведь живете прямо над квартирой Приблуды, — сказал Аркадий. — Вы когда-нибудь замечали, кто к нему приходит?
— Кто будет навещать русского, зная, что за его квартирой постоянно следят?
— Кто следит?
Она коснулась подбородка, будто опасаясь, что у нее может отрасти борода, если она выдаст такую деликатную подробность.
— Он следит. Он следит за всем и вся.
— В тот день, когда вы его видели, он ничего не говорил о своих планах?
— Нет, он не такой хвастун, как Джордж, у того всегда целая куча дел и планов. Зато Сергей привез вас.
— Он не посылал за мной. Я приехал сам, — Аркадий попытался вернуть беседу в прежнее русло. — Вы когда-нибудь видели Приблуду с сержантом Луной из министерства внутренних дел?
— Я знаю, о ком вы говорите. Но нет, не видела, — Исабель одарила его очаровательной улыбкой. — Вы смело обошлись с ним ночью, я там была.
— Довольно слабый отпор, — он прекрасно помнил о том, что в этом столкновении его спасло появление детектива Осорио.
— Прошу вас, помогите мне, — она накрыла его руку своей прохладной рукой и продолжила, будто они уже договорились: — Когда придет письмо из Москвы, мне тут же потребуется приглашение в Россию. Ну и вам нужно будет договориться с каким-нибудь культурным центром или танцевальной труппой — неважно, чтобы они сделали мне это приглашение. Вы знаете, где сейчас танцуют кубинские балерины? Нью-Йорк, Париж, Лондон. Если я отсюда вырвусь, то необязательно, чтобы я сразу начала танцевать в Большом.
За спиной Исабель Аркадий увидел Джорджа Вашингтона Уоллса, который, заметив их, споткнулся и чуть не упал, но тут же выровнял шаг и с достоинством вошел во двор. Лицо Джорджа на мгновение побледнело, он замедлил стремительный шаг, сменив его на неспешную кубинскую походку, и принял небрежный вид хорошо известного актера в толпе поклонников. На нем были синие джинсы и ослепительно белый пуловер, подчеркивающий рельефные бицепсы. «Ему что-то около пятидесяти, — подумал Аркадий, — но он запросто может сыграть в кино роль молодого мужчины, почему нет?» Пересекая двор, он потрепал кого-то за плечо, кому-то улыбнулся. Единственным человеком, равнодушным к его обаянию, была Исабель, более того, она демонстративно отпрянула от его приветственного поцелуя. Джордж присел и сказал, обращаясь к Аркадию:
— О, кажется я в немилости. Аркадий, вы, похоже, произвели впечатление своим появлением в этом городе.
— Comemierda,[20] — сказала она, нагнувшись над столом, затем с силой потушила сигарету и направилась в репетиционную.
— Хотите, чтобы я перевел? — спросил Уоллс Аркадия.
— Нет.
— Как хотите. Она настолько же упряма, насколько очаровательна, а она действительно очаровательна, — Уоллс уселся поудобнее и всем своим видом дал понять Аркадию, что он весь внимание. — Интересуетесь балетом? Я отдаю должное здешнему искусству, хотя, по правде говоря, боевое искусство привлекает меня значительно больше. Часто хожу на соревнования по борьбе. А вы?
— Не слишком.
— Но иногда, — Уоллс посмотрел на пластырь. — Так что же все-таки с вами случилось?
— Думаю, это был бейсбол.
— Серьезная игра. Кстати, хотел поблагодарить вас за то, что вы остановили Луну прошлой ночью.
— Мне кажется, вы помогли.
— Нет, это сделали вы и были абсолютно правы. Сержант явно потерял голову. Такое случается на Кубе. А вы знаете, кто я?
— Джордж Вашингтон Уоллс.
— Да, имя говорит само за себя. И вот теперь я здесь, как мальчишка слежу за каждым, с кем разговаривает Исабель. Должен признаться, вы удивили меня. Прошлой ночью я повел себя не лучшим образом. Моя проблема в том, что я старший представитель радикалов в бегах на Кубе, но становлюсь ребенком, когда дело касается Исабель.
— Ничего, — Аркадий решил поменять тему разговора: — Ну и каково это — «быть в бегах»?
— Нормально. В Восточной Германии, когда она была демократической республикой, светловолосые Хильды и Ильзы с удовольствием выстраивались под знамена черного командира. Я считал себя Богом. А тут я пытаюсь выжать хоть одну улыбку из Исабель.
— Вы ведь здесь уже давно.
— Я здесь уже целую вечность. Понятия не имею, что втемяшилось мне в голову. По правде говоря, я постоянно говорю не то, что думаю. Я сказал: — Я не буду воевать, я не позволю вам помыкать моими черными братьями на юге, я угоняю этот чертов самолет. А на самом деле я думал: «Боже правый, я этого не хотел, пожалуйста, больше не наказывай меня». Честно говоря, я не предполагал, что они сядут в Гаване. Я смотрел на них, вытаращив глаза, и размахивал большим ковбойским ружьем в кабине самолета, они, наверное, подумали, что я чертовски опасный псих. Когда я вышел из самолета, одна из стюардесс дала мне маленький американский флаг. О чем она думала, эта кукла? Понятия не имею, но я его сжег. Фотографии были везде. Руководство ФБР лезло на стену. Они сделали меня самым опасным преступником и героем для половины мира. Вот кем я был последние двадцать пять лет — героем, или тем, кого они хотели во мне видеть. Они были уверены, что я закаленный революционер, и посылали меня в лагеря к палестинцам, ирландцам, красным кхмерам — самым страшным людям на земле; оказалось, что я обычный трепач из Афин, штат Джорджия, который с легкостью мог цитировать Мао, немного играть в мяч и, возможно, получил бы стипендию Родса в Оксфорде, если бы не оказался в Гаване. Эти ребята не шутили, они были страшными, очень страшными. Увидишь таких во сне, не проснешься. Представляете, о чем я?
