Клэр Сэмбрук - Игра в прятки
Я открыл рот, но не мог произнести ни слова. Сердце бешено колотилось.
Он попятился.
— Сласти или страсти?
Какой это Дэниэл? Ни капельки не похож.
Я захлопнул дверь.
Ну и дурак же я. Да у половины малышей такие маски.
Из груди сам собой вырвался вой дикого зверя, угодившего лапой в капкан.
В дверь застучали.
Приятный звук. Я и сам добавил, со своей стороны двери. Так быстрее уйдет эта боль. Боль, от которой я не могу больше дышать, ходить в туалет, думать. Боль, которая проела в моем сердце огромную дыру. И эту дыру может заполнить только Дэниэл, если вернется.
Мы не отмечали Хэллоуин в этом году. Не гуляли по улицам. Не любовались фейерверком.
— Все будет по-другому, — бесконечно твердила мама.
Только вот все оставалось как прежде. Мы были все так же несчастны.
Я старел, будто вместо месяцев проходили годы.
Оказалось, что раньше все было не так уж плохо. Зато теперь… хуже не бывает.
Все лето изображал из себя суперагента.
Идиот. Беззаботный идиот.
Теперь-то я знал. Я ни на что не гожусь. Я ничего не могу.
В декабре умерла папина мама.
Вот тогда все действительно изменилось.
Последний раз я видел ее тем жарким летом, когда Дэн был еще совсем малышом, а дедушка уже умер. Мы целый день туда добирались. Вечность торчали в пробке. Мы с Дэном корчили рожи злющим водителям, которые повыскакивали из машин и изнывали от жары.
— А, Сидней, крошка! — Стоило мне войти, как бабушка набросилась на меня и засюсюкала, брызгая слюнями. — Ты всегда был таким красавчиком.
Она стиснула мое лицо холодными костлявыми пальцами. Я еле увернулся от ее поцелуев.
— Я Гарри!
Сиднеем звали дедушку.
Бабушка притянула меня назад.
— Ты тоже красавчик, Гарри.
Она опять принялась меня обцеловывать. А я все никак не мог понять, что за коричневые пятна у нее на коже.
Неужели грязь?
Как только мне удалось вырваться, я побежал в ванную, чтобы умыться. В кувшинчике на полочке возле раковины тоскливо поникли маргаритки. Шесть штук. Воняло хлоркой, вроде тут недавно чистили, но все равно было жутко грязно. Я вытерся туалетной бумагой — от полотенец несло черт знает чем.
В гостиной стояло пекло, как в Марокко. Дэниэл ерзал и плакал за столом. Под спину ему подсунули целую гору подушек. Мама оттянула ворот его свитера и дула ему на грудь.
— Ему слишком жарко.
Бабушка притащила еще подушек. Дэн закашлялся.
— Ну, Дедра, так лучше?
— Пэт, — поправила мама.
— Нет? На тебя не угодишь, милочка, как я погляжу.
— Нет, нет, спасибо. Вы меня не поняли, я просто сказала, что меня зовут Пет.
— Я еще не вышла из ума, Дедра, что бы вы там ни думали. Смотрите!
Бабушка отступила назад, подняла руки вверх, резко их опустила и коснулась пола. Лицо у нее побагровело. Так, с опущенной головой, она проговорила:
— Между прочим, у меня все зубы свои.
«Да помоги же ты мне!» — прокричали мамины глаза молчаливому беспомощному папе, грустно стоящему в другом углу комнаты.
Папа стер пот с лица.
— Мам, давай выключим камин.
Огонь в газовом камине разошелся вовсю. А на улице бегали мальчишки в плавках и поливали друг друга из пластмассовых ведер.
Бабушка выпрямилась, одернула жакетик, сказала:
— Ну, знаешь, Доминик, меня, конечно, по-разному обзывали, но так…
— Камин, мам! Я говорю, давай выключим камин! — крикнул папа.
— Ах, камин? Так бы сразу и сказал. Нет, милый, я не позволю вам экономить. Что Дедра обо мне подумает?
— Пэт, — прокричал папа.
— Что нет, милый? — крикнула бабушка в ответ.
— Пэт, мама, Пэт! Ничего плохого Пэт не подумает. Ты путаешь ее с Дедрой, женой Кевина.
— Какого Кевина, сынок?
— Кузена Кевина.
— Ах, вот как. Жена этого Кевина постоянно называет меня лгуньей.
— Мама, никто не говорит, что ты лгунья.
— Кевин мог бы выбрать жену и получше.
— О-о, мама! Какой роскошный стол! — сказал отец.
Бабушка расцвела, глядя на свои грязные побитые тарелки с листьями салата и еще чем-то грязно-розовым с такой гордостью, вроде и вправду закатила для нас целый пир.
— Знаю, вы не очень-то любите мясо, поэтому я приготовила для вас кое-что особенное. Садитесь. Угощайтесь. Не ждите меня.
И она прошаркала к двери.
— Налегайте на язычки, в Гринэме только они нас и спасали, — крикнула она из кухни.
Как только она ушла, папа выключил камин и подергал по очереди за ручки всех окон, как будто собрался дать отсюда деру.
— Закрашены намертво.
— Язык — это что?
Ответила мама:
— Попробуй, сам поймешь.
Дэн попробовал, ему понравилось.
Папа вытащил из кармана пакет и стал запихивать туда языки.
— Никуда не годится, верно, дорогая?
Мама в ответ только растянула губы в улыбке.
Ясно, они не об этих языках говорили. Бабушка чем-то громыхнула на кухне.
Я приподнял листок салата, чтобы посмотреть, нет ли внизу улиток.
— Ты не обязан это есть, Гарри. Я тебя выручу, — сказал папа.
Он был такой грустный, что я откусил кусочек. Оказалось, не так уж и плохо. Бабушка свернула листья салата в такие маленькие конвертики, с сахарным песком внутри.
— Дэн-Дэн, отдай это папе.
Дэн сжал язык обеими руками, подумал немного, протянул отцу, но только тот хотел забрать, Дэн отдернул руку. Папа треснулся рукой об стол.
— Черт! Дэниэл, прошу тебя, отдай.
Дэн рассмеялся и разжал пальцы. Папа выхватил язык, выронил его, и он оставил на его рубашке масляный след. Папа выругался. Дэн заколотил по столу кулаками и завыл:
— Дай, дай.
Папа успел засунуть пакет с языками маме в сумку как раз в тот момент, когда из кухни появилась гордая бабушка с эмалированным подносом в руках. На подносе была целая гора… о нет… фу-у-у.
— Твое любимое, Доминик!
После этого ее отправили в дом для престарелых.
— Ты помнишь бабушку, Гарри?
Я сидел на кровати рядом с разложенным черным костюмом папы, специальным костюмом для похорон, и пытался придумать что-нибудь утешительное. Даже папина одежда и та выглядела усталой и издерганной.
Помолчав немного, я наконец сказал:
— Она была совсем старенькая и сгорбленная.
Папа взъерошил рукой свои волосы. Они сильно поредели за последнее время и поседели на висках. Теперь даже можно было разглядеть, какой формы у него череп.
— Видел бы ты ее в молодости. Это ужасно, что дедушка умер первым. Он был ее опорой всегда и во всем.
Папа пересчитал носки. Он выглядел больным и похудевшим. Казалось, он на свои похороны собирается. Он насчитал пять пар носков и добавил еще одну.
— Ты ведь вернешься домой к Рождеству? Да, пап?
Он отложил три темных галстука, потом опять взял один, обмотал вокруг руки и затянул так, что вены надулись. Вроде проверял, есть ли в его венах кровь или нет.
— Гарри, я должен был раньше сказать. Видишь ли… Возможно, я там задержусь.
— У нее что, так много вещей, которые надо продать?
— Нет, дело не в этом. — Он затянул галстук еще туже. Больно ведь! — Понимаешь ли, я думаю, нам с твоей мамой нужно немного отдохнуть друг от друга.
— Можно я тогда поживу у Отиса и Джоан?
— Нам надо пожить отдельно, подумать.
— А-а-а…
Знаю я, что такое это их «пожить отдельно». Со Свинкой случилось то же самое. Сначала они решают отдохнуть немного друг от друга, пожить отдельно, подумать, потом подают заявление о разводе. Ты и опомниться не успеешь, а твой отец живет в Белгаме, а какой-нибудь чужой дядька, с бородой и очками, тискает твою мать и заставляет тебя давиться манной кашей по утрам.
Папа сложил трусы, носки, галстуки, три костюма и много рубашек в огромный чемодан на колесах, Дэниэл однажды катался на нем в аэропорте. Ехал, как король, всем махал и гордо улыбался.
— Но как же Рождество, пап? Ты ж его не пропустишь? Вернешься?
Отец пихнул в чемодан пару джинсов, заглянул мне в глаза и сказал:
— Что бы ни случилось, Гарри, помни одно: я тебя никогда не брошу.
Ясно. Значит, решил бросить.
19
Я вытащил рождественскую открытку с заснеженными горами. Одни горы — ни людей тебе, ни животных. На обороте что-то такое про опухоли.
А внутри надпись:
«Мысленно мы с вами в это трудное время. Семья Дадли».
Ни слова о Панси, Стиве или малыше Грэге. Неужели так положено — держать в секрете, что в других семьях все дети живы-здоровы и каждую ночь спят в своих кроватях?
— Мам, а где конфеты?
Дуглас Дадли был какой-то шишкой на кондитерской фабрике, мог таскать домой сколько захочет. Поэтому от Дадли мы всегда получали гору конфет.
Мама перегнулась через стол, почти дотянулась до моей руки.
