Луи Байяр - Черная башня
— Стащил прямо у нее с тарелки, — хмыкает он.
Мы едим на ходу, вытирая рты рукавами, и впервые в жизни я наслаждаюсь той свободой, которую человек приобретает, изменив внешность. Больше не быть самим собой! Лучи утреннего солнца щекочут мне шею. Легко дышит речной бриз, принося ароматы клевера, тысячелистника, дикого овса. В кустах жасмина подают голос первые пчелы.
Видимо, это утреннее поэтическое настроение передается и Видоку, потому что он начинает хрипло напевать. Мелодию Моцарта, ту самую, которую мы слышали в морге.
— Тепак, — задумчиво говорю я. — Забавное имя.
— Куда уж забавнее! А теперь попробуйте-ка произнести его задом наперед. Ну же, Эктор! Кап…
— …ет.
Капет.
Имя давно умершего землевладельца, ставшего родоначальником великой королевской династии. Имя, которое стражники Тампля швыряли в лицо дофину, словно самое унизительное из оскорблений.
— Знаете, — произносит Видок, — это имя меня чудовищно раздражает. Что за вульгарщина! Тепак, — Он отодвигает низко нависшую ветку ольхи. — А все потому, что серьезными делами занимаются любители. Дайте мне профессионала! С профессионалами всегда знаешь, чего ожидать.
После пяти минут ходьбы мы приближаемся к вершине высокого крутого холма. Его венчает похожая на приземистую сторожевую башню пирамида из дубовых бревен. Видок замедляет шаг — чтобы собраться с мыслями, полагаю я, — но тут я замечаю, что он быстро окидывает взглядом округу и, перегнувшись через пирамиду, смотрит на что-то по ту сторону.
Там оказывается долговязый, тощий, облаченный в лохмотья субъект с длиннющими усами и близко посаженными глазками. Он серый от изнеможения.
— А, это ты, Гори! — произносит вместо приветствия Видок. — Рад видеть.
Медленно поднимая тяжелые веки, Гори меряет меня взглядом.
— А это кто такой?
— Мой хороший друг, доктор Карпантье. Очень тихий, иной раз забываешь, что он рядом. Скажи-ка, со вчерашнего дня никто не показывался?
— Ни души.
Я тоже перегибаюсь через пирамиду и смотрю на то, что находится с другой стороны холма, — на два дома. Первый — квадратный, из четырех комнат, с остроконечной, крытой шифером крышей. Очень типичный дом: до идиотизма приветливый, косматый от виноградных лоз, греющий на солнце покрытые штукатуркой бока и манящий теплом неизменно разожженного камина.
Но тут утренний туман словно бы накладывает на этот жизнерадостный образ второй — другого дома, с почерневшими, исполосованными трещинами стенами. Окна его разбиты, пустые проемы заткнуты соломой. А над порогом красуется чучело чайки с восторженно распростертыми, по воле таксидермиста, крыльями. Все вместе сильно смахивает на берлогу контрабандистов.
— Хуже того, — продолжает Гори, — он и сам сидит дома как пришитый. Честно, шеф, ума не приложу, зачем мы тратим на него время. Никогда не пьет. Не глядит на девушек. По-моему, у него нет ни единого порока.
— Я слышал, он любит прогуливаться.
— Ага, дважды в день. В девять сорок утром, в четыре сорок днем.
— Человек привычки?
— По нему можно сверять солнце и звезды.
— Что ж, посмотрим… сколько у нас времени до ближайшей прогулки? Ага, двенадцать минут! Хватит, чтобы подкрепиться!
Из глубин мешка выныривает походная фляжка, которую Видок, сделав большой глоток, передает по кругу. Гори опрокидывает свою порцию в полсекунды; я свою выплевываю, едва распознав вкус.
— Мой собственный рецепт, — сообщает Видок. — Бренди, портер и чуть-чуть абсента. Снимает ржавчину. Но надо быть осторожным: чуть переберешь, и проспишь сто лет, что правда, то правда. Закругляемся. — Он закручивает пробку. — Кажется, это наш друг.
Сперва мы его только слышим: скрип петель, звук открываемой двери. Затем показывается кончик ботинка, нога, переступающая через порог, — это похоже на то, как начинает свое выступление танцор Комической оперы. В следующую секунду мы видим его целиком: месье Тепак из Сен-Клу обозревает планету.
В его облике нет ничего хотя бы отдаленно монаршего, если не считать застывшего на лице выражения бюргерской важности. Он человек плотного сложения, дородный. Волосы цвета спелой пшеницы. Пятки соединены, носки смотрят в стороны.
— Что ж. — Видок прижимает к глазам бинокль. — Возраст, по крайней мере, правильный. Лет тридцать — тридцать два. С мастью тоже вроде не ошиблись. Хотя это нетрудно — найти голубоглазого француза. Но как он вырядился! Взгляните, Эктор.
Первое, что бросается мне в глаза, это остроконечная шляпа. Я слегка опускаю бинокль: щегольской, очень широкий воротник, преувеличенно большой галстук. Три жилета, надеты один поверх другого, все — разных оттенков оливкового. Двубортный сюртук с высокой талией и фалдами. На выступающем животе горделиво красуются два ряда серебряных пуговиц.
— Не голодает, — усмехается Видок. — Подождите-ка. Кто это рядом с ним, Эктор?
В дверном проеме мелькает задранный сквозняком фартук в цветочек, на мгновение показывается красная обветренная рука.
— Наверное, повар.
Тепак слегка оборачивается, поднимает руку в прощальном жесте. Тогда из глубин дома появляется еще одна фигура — это работник, у него в руке ведро со щепками для растопки. Завидев Тепака, он выпячивает подбородок — видимо, у него этот жест означает то же, что у других кивок или взмах руки — и исчезает за углом дома.
Сцена разыгрывается крайне быстро, однако я успеваю проникнуться ощущением, как бы это выразиться… некоей непринужденности, домашнего договора, исполняемого без излишней помпы. Этот человек, возможно, крупная фигура, но здесь, в собственном замке, он не настаивает на соблюдении формальностей.
Подбросив дубовый посох так, словно это рапира, и закрутив его в воздухе, месье Тепак пускается в путь, двигаясь в направлении реки.
— После вас, — шепчет Видок. — После вас, мое высочество.
Глава 20
В КОТОРОЙ ВЫЯСНЯЕТСЯ, ЧТО ТУРИЗМ МОЖЕТ БЫТЬ СОПРЯЖЕН С РИСКОМ
Видок быстро излагает план: двое следуют за Тепаком; третий ходит вокруг и через пять минут заступает на место второго; в этот момент первый покидает цепочку, и далее ротация продолжается.
Мы должны постоянно разговаривать друг с другом. Ни при каких обстоятельствах не следует смотреть объекту в глаза. Периодически необходимо выходить из цепочки, чтобы произвести незаметные изменения во внешности: надеть шарф, снять галстук, вывернуть наизнанку жилет. Видок во время одного из таких переодеваний натягивает кожаные солдатские краги, а некоторое время спустя Гори появляется в красном фригийском колпаке, из тех, что носили во времена штурма Бастилии.
«Что подумал бы месье Тепак, — размышляю я, — узнай он, что ради него прилагаются такие усилия?»
Но тот идет не оглядываясь. За время своего шествия по полупустым улицам Сен-Клу он ни разу даже не поворачивает голову, чтобы посмотреть по сторонам. Людей, которые попадаются ему навстречу — жестянщика, торговца зонтиками, уличную попрошайку, — он не удостаивает и малой толикой своего внимания.
— Даже Бонапарт поприветствовал бы их хотя бы кивком, — бормочет Видок.
Мы следуем за ним по мосту через ручей, по роще сикомор, по одеялу из мха и дерна на укреплениях Анри Четвертого. Порой представительная фигура месье Тепака надолго исчезает из поля зрения — только для того, чтобы вновь возникнуть в самом неожиданном месте, например в обрамлении двух стволов расщепленной липы.
Еще полчаса, и его начинает заносить к югу. На этот раз никаких петель и поворотов. Он двигается целенаправленно, словно внезапно осознал, куда ему надо. И в тот момент, когда перед нами опять показывается Сена, а слева проступает силуэт каменного моста, я начинаю понимать — и это понимание сопровождается вспышкой своеобразного веселья, — куда именно он собирается.
— Чтоб ему! — восклицает Видок.
В ранний период Реставрации королевский парк по-прежнему пользуется популярностью. Большинство старается попасть сюда летом: по воскресеньям в парке оживают и изливают ослепительные водные потоки двадцать четыре фонтана. Поблизости от любого из них можно заметить неизменного художника-акварелиста с прислоненным к каштану мольбертом, рядом играют музыканты, а люди, совершенно друг с другом незнакомые, вместе отплясывают в высокой влажной траве.
Однако в апрельский вторник замок закрыт, по траве с рассеянными там и здесь вьюнками гуляют немногие посетители — по большей части англичанки-миссионерки в шляпках с вуалями. Фонтаны не работают. Знаменитые узорные клумбы выглядят весьма невзрачно, представляя собой участки обработанной земли за низкими дощатыми заборчиками.
Птицы, однако, на месте, клюют что-то среди прошлогодней травы на газонах. И воздух тоже никуда не делся. Даже месье Тепак останавливается возле пруда с карпами, чтобы вдохнуть полной грудью.
