Измайлов Андрей - Время ненавидеть
– То есть ты хочешь сказать, никаких гарантий…
– Я ничего не хочу сказать, Лешик. Ты просила разъяснить, я разъяснил.
Он разъяснил. Пришли. Посиди, говорю, я пока кофеек поставлю, не возражаешь?
Терпеть не могу мужиков, которые на входе начинают туфли с себя стаскивать и шарят ищуще взглядом: тапочки есть?.. ладно, я в носках, они чистые, и ноги заодно расслабятся… Плебейская привычка! Других забот у меня нет, нежели верить в чистые МУЖСКИЕ носки и сочувственно гадать: расслабятся ноги, вдруг возьмут и не расслабятся!.. Впрочем, я и тех мужиков терпеть не могу, которые входят и сразу чапают своими дерьмодавами: о, наследил, пардон-пардон, ну, ничего-ничего! Тоже плебейская привычка! Других забот у меня нет – подтирать за каждым!
Вика же ступил на коврик и даже ножкой не шаркнул, но столь основательно ступил, что если и была на его подошвах грязь, то вся впечаталась, сошла с обуви на мой коврик.
И – в комнату, и – в кресло.
Я ему ручкой хотела по-хозяйски плеснуть: мол, займись пока чем-нибудь, музыку включи. А он уже сидит, розы красилинские вдумчиво осмотрел и- ага! – будто давно искал и здесь наконец обнаружил, с искренним (искренним, клянусь!) увлечением листает журнал по вязанию. Венгерский. В «Науке» на Литейном мне повезло. Семь с полтиной, венгерский, но итальянский. Листает, изучает! И мне по-хозяйски ручкой плеснул: мол, только музыку пока не надо, чуть позже.
Умойся и утрись, Красилина.
А звуковой фон не помешал бы, пока я на кухне стараюсь бесшумно выпростать коробочки с фильтрами, не шелохнув чуткую химпосуду. Дзинь-дидзинь!
И ящик с визгом открывается! А и пусть в конце концов! Я у себя дома!
– Поставила джезву! – докладываю будто не у себя дома. И вроде между прочим, вроде чтобы просто потом не забыть: – Да, Вика возьми. Здесь пятьсот.
Берет как ничто, нырко вкладывает в задний карман джинсов, одновременно поднимаясь. Повторяет узорчатый жест, неслышно проведя пальцами по моей щеке, и устремленно идет на кухню.
А я за ним следом. Волей-неволей, но следом. Что за напасть такая! Вечно его догонять приходится, чтобы сравняться! Так нечестно!.. Хотя конфорку под джезвой надо было конечно запалить, раз уж сказала, что поставила. Ладно, сам запаливай, если такой проницательный.
Проница-ательный:
– Оригинал! – слегка шутит, чтобы не задеть.
– В смысле? – задел все же. И объяснись!
– Обычно в белье прячут. Или в книгах, – объяснился.
Зло берет, вот зло берет! И на него, и… на себя: даже высокомерного недоумения толком изобразить не могу – что в машине, что здесь на кухне. Кретинство беспросветное! Я же не от Вики прячу! Я от Вики прячу, что я их, сбережения треклятые, вообще прячу. И он понимает, и я понимаю, но выглядит все не мудро. Он-то – да, мудро. А я – дура-дурой, стараясь еще и лицо сделать.
… Да, пунктик! И такой пунктик у меня есть. Храните деньги в сберегательных кассах! Удобно! Фига с два! Плавающее расписание, потная толпа, «вас много, я одна!». Хватит! Испытала на себе, когда дедовы облигации гасила перед Болгарией. Три дня угрохала. Главное, мои ведь деньги, а выдают в виде высочайшей милости. Нет уж, пусть лучше мое всегда при мне. Только место понадежней найти, чтобы в воде не тонули, в огне не горе…
Стоп! Красилина нет, и некому меня ковырять-подхихикивать! Дернуло меня за язык рассказать ему в пору сумасшедшей влюбленности, в пору безопасного для самолюбия САМОподтрунивания… Ну решилась всe-таки на весь отпуск к матери съездить пять лет назад. Ну спрятала в квартире сотню (пятерками) на черный послеотпускной период. Квартира месяц пустая, Красилин в Карелии срубы кладет, тыщи сулит. Первый отпуск врозь. В общем, если заберутся, надо чтобы не нашли. Никто не забрался. Зато я вернулась (три дня поездом, сажей разит и плацкартой), с порога все содрала с себя и в стиральную машину запихала. Вода чернущая – и наружу прет, не циркулирует. Мамочки-мамочки-мамочки! Жуть с ружьем! Тут-то и сверкнуло: кто бы догадался, куда я сотню спрятала? Там слив такой выпуклый у стиральной машины, у «Риги» – на двух винтах. Под него и… Никто не подумает! И я тоже думать забыла. Ковшиком черпала-вычерпывала, отвинтила: горсть бурых ошметьев в жутких волосах и нитках. Разложила на противень и в духовку на самый малый огонь – просушить. Пока бельишко вешаю, чую: паленым несет! Мамочки-мамочки-мамочки!.. Самое смешное – в банке мне их обменяли все-таки. Чего мне стоило – особый разговор. Получается, действительно – в огне не горят, в воде не тонут. А Красилину зря рассказала, скомпенсировала его несостоятельность, любя – вернулся без тыщ, с долгом в три сотни, кто-то там их нагрел- наказал, да еще с трещиной ребра, бревно сгоряча не туда двинули. Вот на мою непотопляемую-несгораемую сотню и жили до получки. За мой счет. Но зачем за мой счет еще и воображать себя бывалым добытчиком, которому просто разик не повезло, а тут ко всему прочему жена выкинула номер, разве я не рассказывал, эт-то всем историям история! Все! Стоп! Нет Красилина. И не надо. И не было его. Ничего не было.
А деньги – в коробочку с бумажными фильтрами, в третью сверху. Кто будет в химикатах рыться, если и заберется в квартиру? Там кислоты-щелочи, порошки неизвестные, гранулы всяко-аллергенные. И коробочки. С фильтрами. Видите: с фильтрами. И другая… видите, с фильтрами. И третья… Ну их! Все, что ли, ворошить?! Понятно, что не здесь. Очевидно… Молодец я? Я молодец!
И не просто молодец, но и – оригинал. Профессионал-сыскник похвалил: не в белье, не в книгах, не как все! Ему виднее! Ему знакомо! Он журнал «Вязание» с увлечением читает. Вязать – работа у него такая! Чуть что: вяжи их! Зло берет! На себя и… на Мыльникова даже больше!
Клиенты Мыльникова – они от кого прячут? От того же Мыльникова, если он столь часто обыски проводит, что и закономерности отмечает (и: вяжи их!). А меня пусть ОБХСС не касается, меня пусть всяческие «бэхи» не трогают! Я – затравленная итэдэшница, которой есть кого опасаться, помимо доблестной милиции. Ей вменяется меня беречь, пусть и бережет. Да, бережет, – а не только звонит по старой школьной привязанности за день до выброса в распродажу конфискованных шмоток: учти, завтра в Апраксином после трех. Бережет, а не юродствует по поводу моих сбережений. Пусть лучше оградит меня от свинских ублюдков-садистов и прочих вымогателей раз и навсегда, а не только в случае пожарного звонка. Чтобы не от кого мне было прятаться и прятать.
Зло берет! И все-таки больше на себя, чем на Вику. Потому что понимаю всю огромность требований к нему и если выскажу сейчас, то проявлюсь мелкой истеричкой. Он-то при чем? Сделал все и даже больше, а у тебя, милая моя, рефлексии нервные к существующему порядку вещей в глобальном масштабе. Пользуйся тем, что Мыльников доподлинно, знает существующий порядок вещей, и спроси как бы ненароком, как бы уходя в сторону… К слову…
У него же связи, у него же должность, он в системе работает. Поможет? Не хочу, не буду просить! Не хочу, не буду понимать – не женское дело! Женское дело – рефлексировать.
Хорошо – не просить. Но спросить?
– А я вот оригинал! – соглашаюсь я, перепрыгнув через самолюбие. – Индивидуал. Таких поискать! – И, нутром ощущая, насколько неестественно мое «к слову», равнодушно интересуюсь: – К слову! Вика, ты можешь разъяснить? Все эти рэкетиры, кооперативы… На них вообще есть управа?
– На рэкетиров или на кооперативы?
– Ну на кооперативы, я знаю, есть. Я же не слепая-глухая! – смешок у меня ва-аще! Сама непринужденность, тьфу! – А на рэкетиров?
Меня, мол, постольку-поскольку занимает. Постольку-поскольку одноклассник есть человек занимательной профессии, а женщины существа любопытные. Кто им еще расскажет, если не одноклассник?! Что-нибудь такое не служебно-секретное, а типа просветительной лекции.
И Вика не пошел навстречу, не проникся, а именно прочел просветительную лекцию: «Значит, насчет рэкетиров. Раньше их можно было привлечь только по девяносто пятой или сто сорок восьмой Кодекса. Но не привлекали…». Чуть раскачиваясь в такт на кухонном табурете, спиной опираясь на холодильник, аккуратно прихлебывая кофе.
Хоть бы спросил, почему я только ему налила, а себе нет! Хоть бы спросил, где я, по нынешним временам кофе достаю. И себе не налила потому, что джезва маленькая, сувенирная, всего на одну чашку. Но это не от этого. Просто всего ничего осталось: горсточка зерен на дне банки. Что за напасть: раньше кофе был- денег не было, а деньги появились – кофе днем с огнем не сыщешь. Завтра пойду искать, глазки строить. А он хоть бы спросил!
И спрашиваю.
– Еще сварить?
Не дай бог, скажет «да»!
– Да. Спасибо.
Я не успеваю очередной раз на него разозлиться, так как испуг опережает – да, пугаюсь и теряюсь: после «Да. Спасибо» Вика встает и… не прощаясь уходит. Замок входной двери щелкает, закрывшись за ним. Ушел…
Сижу, как дура на чайнике!
Куда же ты?! Куда же ты?!
