Измайлов Андрей - Время ненавидеть
– Поня-атно… Любопытно, любопытно. Делать «дурилки» вы все мастерицы. А вчера недобор получился, да? – издевательски сочувствует Начальник.
– За кого?!! За кого вы меня принимаете?!! – непроизвольно закипаю слезой и от безвыходности ищу помощи, поддержки у Коллеги.
– Первый привод? – помогает, поддерживает Коллега.
– Какой еще привод?!
– Первый, первый, – знающе подтверждает Коллега Начальнику – Реакция всегда одна: рыдают, сучки.
И они как два китайских слоника медленно, долго, внушительно кивают друг другу. Кивают и кивают, будто меня и нет.
А я есть. И после «сучек» от всей происходящей дикой «нямы» я тоже киваю слоником. Чисто инстинктивно, чтобы слезы по щекам не ползли, а сразу из глаз на пол падали.
Вскидываюсь, когда в коридоре кто-то топчет, гусарски ржет, басит и тенорит, идет сюда, в ОПОП. Пусть кто угодно, лишь бы кто-нибудь!
Дверь от пинка распахивается. Это Бездельник и…
… слава богу! Вчерашний халдей! Он скажет, он помнит!
Он помнит, он говорит:
– Конечно, она!
– Вот видите! – торжествую я, надеясь, что бред кончился, но бред только начинается.
– Ви-идим! Еще бы!
Дальше – не в лицах. А в харях. Лица – они разные, а хари всегда одинаковые. Одна большая харя на всех.
Рыхлая харя халдея, да, подтверждала: именно меня вчера обслуживала, меня и того монголоида…
– Какого монголоида?!!
– Сама знаешь какого! У которого бумажник вынула!
– Какой бумажник?!!!
– У тебя надо спросить!
Харя Начальника наставляла, что тебе (мне!) очень повезло. Ничего, что он теперь на «ты» перешел?
– Монголоид отечественный, а ты небось решила: Бирма, Кампучия! Считай, действительно, счастлив твой бог. Иначе валюта бы светила, а так – рубли. Статьи кодекса знаешь? Тебе ли не знать! Считай, легко отделалась!
Харя Коллеги помогала, поддерживала:
– Пальтишко-то ношеное. Стоило ли ради пальтишка сыпаться? Все жадность, жадность все. Эх девоньки, вы девоньки. Непутевые…
Харя Бездельника гоготала:
– Все настолько очевидно, а она еще строит святую невинность!
(«Она» – я. А я ли это?!!).
Потом Бездельник снова ушел, снова пришел – на сей раз с монголоидом.
И харя монголоида была… восточней некуда. От нее разило непроспавшимся перегаром, и непроспавшиеся щелочки не то что глазами, а и щелочками не назвать было. И он сквозь них удостоверил, проворчал тарабарским языком:
– Тот самыя!
Получалось вот что: я была «тот самыя», которая вчера пришла в ресторан, долго «пасла», потом «сняла» монголоида и пыталась ему втолковать по-английски: «Гонконг – гуд! Сингапур – гуд!».
Рыхлый халдей сам слышал, он не глухой, он же их столик и работал! Он еще хихикал: дамочка явно новенькая, расклада не знает: откуда в «Неве» интерам взяться! Это в «Москву» надо, минимум. Да что с нее возьмешь! Начиталась-насмотрелась, решила попробовать. Ведь в летах дамочка, а туда же! Да в ее летах иные пятнадцать годков стажа набирают. И опыта. И соблюдают железное правило: обирай хоть до копеечки (до цента), но не воруй ни рубля (ни доллара). Монголоиду приспичило, а пиджак на стуле оставил. Она (я!!!) – шнырк в боковой карман и с бумажником ноги сделала.
Пальто? Что ж, пальто. Все для Начальника логично, потому что глупо. Гражданка Красилина рассчитывала на валюту. Валюта покрыла бы пальто с такой лихвой, что и говорить нечего. А потом гражданка Красилина обнаруживает рубли, всего триста. Пальто… м-м… тоже где-то триста (Семьсот, придурок! Семьсот! Не соображаешь в женских шмотках – не говори!). Игра, получается, не стоит свеч. Почему бы не попробовать вернуть и пальто. Тогда хоть отчасти можно оправдать акт… Глупо, ох глупо. Понятно, опыта никакого, но, гражданка Красилина, такой опыт лучше не приобретать. Особенно в ваши годы. Сбежали, а квиток в пальто оставили. Неужели думали: не найдем? Глупо.
Не плачьте. Поздно теперь плакать. Он, Коллега, сочувствует и все готов понять. Но отказывается понимать, как можно в собственный день рождения таким образом… И почти голяком на улицу… Воспаления легких вы, Галя, не боялись? Не плачьте, мы ведь тоже люди, у нас тоже нервы. Но вы сами создали ситуацию (я?!!), и теперь придется отвечать по закону. За все надо платить. За все в нашей жизни.
Го-го-го! Не верит он. Бездельник, в бабью водичку! Они сами себя убедят в чем угодно: и что раскаялись, и что больше не будут, и что даже не знали… Вон когда Фею в «Прибалтийской» на валюте взяли, она что накорябала? «Он давал мне немного денег, которые называл долларами»! Это Фея-то! Не стоит нас за дурачков держать!
Тот самыя! Тот самыя!
…Все мужики садисты! Им доставляет наслаждение уничтожать женщину! Отыгрываются!
И я уничтожена. Отыгрались. Я не могу им сказать, что рыхлый халдей (мерзавец!) скорее всего в одной шайке-лейке со вчерашними молодчиками, и ему перепадает от них, а вчера не получилось, он и мстит. Я не могу им сказать, что пьянь монголоидная хоть в кариатиду пальцем ткнет, если ему втолкуют: мол, она, она тебя обчистила, и мы ее заставим вернуть. Я не могу им сказать, что бугаям конечно нравится прикидываться Штирлицами, но по сути они с удовольствием исполняют роли мюллеров.
Кому из них я могу это сказать? И зачем?! Только еще больше раззадорю. Нет выхода! Никакого! Кто бы защитил! Кто хотя бы не нападал! Я и молчу.
Говорю:
– Позвонить можно?
Они от души веселятся:
– А ка-ак же! И позвонить, и постучать, и погудеть, и за веревочку дернуть! Го-го-го!
– Пожалуйста! – взмаливаюсь я. – Человеку! Я прошу, я просто прошу! Пожалуйста!
Киношно переглядываются, гримасничают: разрешим?
Ах вы мои великодушные! Зас-с-сранцы!
– Что за человек?
– Просто… человек, – теряюсь.
– Кто он? – вдалбливают мне, кретинке.
– Капитан… В милиции. В ОБХСС. Мыльников Виктор Николаевич. Год рождения – мой.
– Бэх? – становится им интересно.
– Нет… Он капитан…
– Вы же сами сказали: бэх.
– Я?..
– Бэх. ОБХСС. Сказали? – вдалбливают мне, кретинке.
– A-а… Сказала. Хоть горшком его назовите, только дайте позвонить! Пусть «бэх»…
Они опять затевают глубокомысленную возню с телефоном, с ЦАБом, с «201», «баржа»…
Да знаю я, знаю его телефон!
Вот и они хотят знать. Сами. И узнают. И набирают номер.
Мамочки-мамочки-мамочки! Только бы Вика был дома! Только бы он был! Вика-Викушка, будь! Я все прощу!
Есть!
– Виктор Николаевич? – струнным голосом осведомляется Начальник. -Мыльников? Момент! Сейчас с вами будут говорить. – И врет: – Предупреждаю, ваш разговор записывается на пленку. Вы готовы?
– Викушка! Вика! – ревмя реву в трубку.
– Ле-ешик, ты? Где и что? Быстро!
… Я в девичестве Лешакова, а Мыльников – одноклассник. Он – Вика, а я – Лешик.
***
– Моя милиция меня бережет! – не нахожу ничего свежей и благодарственней, когда осознаю: кошмар таки кончился, и сажусь не в «черный воронок», а в красную Викину «шестерку».
– Какая, к хренам, милиция! – процеживает Мыльников, впрочем, не в мой, а в чей-то другой адрес. – Пристегнись.
… Красилин, например, всегда старался изобразить из себя стопроцентного мужчину, уверенного в победах маленьких и больших.
И любая машина на улице тормознет, если только рукой ей обозначить!
И любой разнаиспесивый официант уже рядом, уже прогнувшись, лишь за столик сядешь!
И какая бы многочисленная шпана навстречу ни попалась, как бы ни выражала нетерпеливую готовность проверить на прочность, достаточно их специфически предупредить: «Пацаны! Не советую!», и они уважительно расступаются: «Мужик! Нет вопросов! Уважаем!».
И какого бы уровня начальник, вплоть до министра, ни командовал, достаточно в глаза ему спокойно сказать, что эту работу буду делать я, или: эту работу я делать не буду. И вплоть до министра признают: пожалуй!
И какая бы женщина ни появилась на горизонте, начхать, как она отнесется, ибо само собой разумеется: однозначно и до могилы… Остается только определить свое отношение к ней.
И так во всем. Был!
У Красилина никогда не получалось. Но он старался и все время терпел поражения. И просто изображал свое поражение своей победой. Счастье, видите ли, в том, что билет счастливый уже попался!..
А Вика Мыльников никогда ничего не изображал. Сколько его знаю – никогда. Он просто был. Победителем. И билета счастливого ему не надо, он и так победит, просто иначе быть не может. Мир так устроен! Огурец зеленый, вода мокрая, Земля вращается вокруг Солнца, Мыльников – победитель. И особой гордости или радости от подобного положения вещей у него в помине нет: просто такова объективная реальность.
Обширная категория мужчин в свое время Хемингуэем переболела, а вирус остался, затаился: чуть что – дает о себе знать. По-моему, сам Хемингуэй болел Хемингуэем. А Мыльников по определению не болел. Он и есть вирус – и чувствует себя великолепно.
