Измайлов Андрей - Время ненавидеть
Пора! На Думе часы пробили.
Ой, пробил мой час!
И номерочком стучу по стеклу: цок-цок. Чтобы сразу поняли бравые ребята в синих фуражках: я по делу, а не просто так от голода, вот и номерок ваш у меня. Нечего карасями из аквариума пялить на меня снулые глаза – не дам рубля, дело у меня тут, пальто мое тут.
«Отк'ивай, отк'ивай! Шейчаш ужнаешь!».
… Выдали! Мое! А я-то приготовилась долго им объяснять, врать. К тому же смотрю: на вешалках – ничего! Делось куда-то, пропало! Запаниковала и сразу решила скандалить, попробуй они мне его не вернуть. Сую номерок под нос, но не выпускаю из рук:
– Ваш номерок! – говорю и электризуюсь.
Глазом своим карасьим не моргнул, кивнул и ушел.
А я все электризуюсь, уже искрить начинаю. За дверью входной слежу – вдруг ОНИ тут как тут?! Мало того, что рисковала, но еще и зря, получается, – пальто исчезло. Это сам по себе та-акой повод током долбануть! Пусть попробуют только не вернуть мое пальто!
– Ваше пальто!
Оглядываюсь – оно… И карась в синей фуражке готовно держит его за плечики: надевайте.
Тут же весь заряд в землю ушел. Но я всего секунду пребываю в состоянии «слава богу!». Потому что вдруг чувствую: все четыре карася (а их четверо) – не сами по себе, а вместе. И каждый действует по модели, по давно испытанной ими и не однажды опробованной модели – давно обрыдло, но работа есть работа, и у каждого в ней свои функции…
Один – пальто подает.
Другой – подошел с некоторой ленцой и весь выход закрыл широченной спиной, вроде на проспект любуется.
Третий просто встал и стоит. Но так, что лестница в «зало» (которая наверх) отсечена.
А четвертый – на страже у «Ж».
Столбенею! Потом судорожно вбрасываюсь в пальто и, щелкая кнопками, иду по дуге словно подскользнувшись – уже понимаешь: падаешь, но продолжаешь двигаться – иду, сейчас ткнусь в синюю спину-валун. Не будет же он со мной драться, с женщиной!
И боковым зрением вижу: по касательной меня догоняет… нет, не швейцар… откуда-то из подсобных дверей – молодой, высокий, спортивный, наглый, в костюме. Хвать меня за руку. Таким манером, что сломать запросто, если вздумаю вырываться. Не вздумай!
– Простите, это ваше пальто, вы уверены? – взгляд уверенный, снисходительный, презирающий, начальственный. У НИХ, у вчерашних, не бывает такого взгляда, не может быть. – Тогда придется пройти…
И все становится, если это не ОНИ, тем более дико, непонятно и потому стра-а-ашно! Жуть с ружьем! И я вырываюсь по мере слабых сил.
Слепну от боли – руку мою он держит СПЕЦИАЛЬНО.
Пинаю каблуками поспешающих на помощь (не мне!) карасей.
Бороздю царапины по одной из их мясистых рож.
И потом кричу-причитаю:
– Ой, мамочки-мамочки-мамочки! Ой, больно, больно так! Я сама-сама-сама-сама! Я иду-иду-иду-иду!
И я иду…
***
Невозможно так разговаривать!!!
Помнится, давным-давно уже испытывала подобный приступ: приступ и ярости, и обиды, и растерянности одновременно. В Болгарии. Десять лет назад.
Еще студенткой решилась подкопить-занять и кровь из носу, но заграницу повидать. Только и хватило на Болгарию. И то спасибо. Деду спасибо: завещал внучке ворох безжизненных облигаций конца сороковых годов, а больше у него и не было ничего. И вдруг государство расщедрилось, погасило. Вот и Болгария тебе, студенточка-внучка…
Красоты красотами, но помимо них хотелось и шмоток. Тогда джинсовый бум в разгаре был. И прихожу в лавчонку, спрашиваю у продавца: «Джинсы есть?». Он разулыбался аж светится, башкой отрицательно мотает: «Няма! Няма!». Что ж ты, думаю, паразит усатый, радуешься, если «няма»! А день последний. На исходе.
Так и уехала. Ерунды всяческой нахватала по мелочи уже на вокзале, лишь бы валюте не пропадать.
Этот самый приступ и накатил, когда он, усатик, мне свою «няму» вместо джинсов предложил. И говорили на одном языке (ну почти!), а реакции противоположные. Все понимаем, но совершенно не так. И права не покачаешь на чужой территории. И теперь вот в нынешнем ОПОПе тоже накатил…
В самом-то деле, невозможно разговаривать! Жуть с ружьем и есть! Ладно – Болгария: теперь все умные и знают, что «нет» у болгар – наше «да», а арбуз они называют дыней и наоборот. Но тут-то!!!
По-русски говорим, а получается «няма»! И снова права не покачаешь, снова чужая территория, не моя…
– Что я вам сделала?! Зачем вы меня сюда притащили?!
– Ну-ну! Только не выступай. Ты лучше скажи…
– Я вам не «ты»! Я тебе не «ты»! Сопляки! Вы мне за все ответите!
– Ну-ну! Пока ты нам ответишь. На все интересующие нас вопросы. ЗДЕСЬ мы спрашиваем, а нам отвечают.
ЗДЕСЬ – комнатенка о трех стульях, диване, столе, сейфе. Вымпел на сейфе, на стене – грамота за неясные успехи и полуголый календарь… Да! Еще на столе скорчилось мое пальто. ЗДЕСЬ – это ОПОП. Что за ОПОП? Охрана порядка, опорный пункт, да? И три бугая. Большое геройство: скрутить хрупкую женщину и в свой ОПОП затащить (оп! оп!). Спра- авились, победители!
– А не надо было оказывать сопротивления. Ведь вас вежливо попросили пройти. Зачем было сопротивляться? Царапину нанесли человеку, а он швейцар, он при исполнении служебных обязанностей…
Зачем сопротивлялась! Да переодень вчерашних рэкетиров из «варенок» в «тройки», дай им власть (официальную!), чтобы взгляд приобрел социальную защищенность… вернее, социальное нападение – тогда не отличить! Откормленность и чувство хозяина. Не то, о котором пресса долдонит, а: «я здесь хозяин!» Боже мой, о чем я думаю! Мамочки-мамочки-мамочки! До прессы ли! Разговаривают так же: угрожающе-доброжелательно, с издевкой, будто низшее существо перед ними. (Я вам не низшее существо, понятно?!!). И на «вы» перешли, играя-глумясь. И все трое абсолютно одинаковые, черт побери, инкубаторские!
Только один разыгрывает большого начальника.
Второй – коллегу-подчиненного.
Третий – бездельника, уже сдавшего дежурство. Но почему бы праздно не полюбопытствовать…
– Будем отвечать? – спрашивает Начальник, отвалясь на спинку стула, даже потянувшись.
– Смотря на какие вопросы! – еще хорохорюсь, но уже сдаюсь. Лишь бы поскорее все кончилось и хоть что-то конкретное выяснилось!
И Коллега, сидящий на краю стола, придавив задницей рукав моего пальто, и Бездельник, скучающе сторожащий дверь за моей спиной, – оба хмыкают уничтожающе. А Начальник, разыгрывая начальника, устроженным тоном говорит Коллеге:
– Ты бы лучше записал, чем груши околачивать. А ты, – Бездельнику, – пока халдея найди. Скоро понадобится.
Коллега спрыгивает со стола, показушно зевнув, лезет в буфет, выуживает какой-то бланк и пристраивается записывать.
Бездельник, который мне чуть руку не сломал, демонстрирует, что ему все надоело, произносит потолку:
– Где наш халдей! Пожалте в кандей! – и уходит…
– Фамилия?
– Красилина. Галина Андреевна.
Коллега записывает, Начальник спрашивает.
– Год рождения? Только не врать.
– Пятьдесят девятый. 21 января.
– Оо, с днем рождения! С прошедшим.
– Спаси-ибо!
– Пожа-алуйста! – он, Начальник, поднимает трубку, что-то там набирает и – Коллеге: – Какой у нас ЦАБовский код? Двести один, «баржа»?
– Двести один, «баржа».
– Алло! – говорит Начальник в трубку. – Двести один, «баржа».., Красилина Галина Андреевна. 1959-го. Январь… Момент! Записываю! – и он диктует Коллеге мой собственный адрес. – Спасибо. Да.
– Вы что, не могли у меня спросить? – злюсь, но получается некоторым образом просяще, и от этого еще больше злюсь.
Тоже мне, психическая атака! «У нас длинные руки»!
– Так ведь ты все равно соврала бы!
– Вы!
– Ах, пардон! Вы! Вы все врете. А документов как всегда никаких, ведь так?
– Кто это «вы»?! Кто – мы?! У меня есть документ! У меня в пальто квитанция! Отдайте мне мое пальто!!! Я сама, отдайте, оно мое, вы не имеете права! Не смейте рыться в карманах! Мужчины вы или нет?! Вам не стыдно?!
Им не стыдно.
Коллега встряхивает пальто, выгребает из карманов все что там есть: пробитые автобусные талоны, всякий мусор и… квитанцию.
Они с Начальником изучают ее как решающую улику.
А я окончательно сдаюсь: оправдываться – последнее дело, и дело это мною сделано.
Разговор превращается в какую-то вообще невообразимую «няму».
– Международный. С Хельсинки. Поня-атно… А с кем именно, если не секрет?
– С мужем! Только мы в разводе! – глупо уточняю.
– Поня-атно. Финик?
– Что – финик?
– Муж финик? Ну, чухонец?
– Русский он, русский! Наш!
– Поня-атно! Обрусеешь с вами… Работаете? Где?
– Я индивидуал.
– Поня-атно. Все вы индивидуалы.
– Не в том смысле! – тороплюсь я, догадываясь уже о «том смысле». И с языка срывается: – Я «дурилки» делаю!
– Поня-атно… Любопытно, любопытно. Делать «дурилки» вы все мастерицы. А вчера недобор получился, да? – издевательски сочувствует Начальник.
