Маурицио де Джованни - Кровавый приговор
— Она была стара, бедняжка, — сказал Майоне таким тоном, словно извинялся, грустно улыбнулся и посмотрел на комиссара. Потом он поднял матрас. Внизу, в центре бруса, на котором тот лежал, оба увидели маленький сверток в носовом платке. Майоне взял его; Ричарди подошел ближе.
В свертке было несколько банкнот. Сто тридцать лир — приличная сумма. И записка, на которой неровным почерком умершей было написано: «Нунция».
* * *Сквозь открытое окно сюда проникал легкий ветер с моря. Занавески едва заметно покачивались.
Эмму Серруди Арпаджо едва не стошнило: ей казалось, что в воздухе пахнет гнилой рыбой и зловонными водорослями.
Она лежала на диване и смотрела на расписанный фресками потолок. Время, когда она любила этот дом, теперь было очень далеким прошлым. Она помнила события тех дней, но не могла вспомнить ощущения и тем более чувства.
Теперь она проводила почти все время вне дома, а когда находилась в особняке, запиралась в своих комнатах. И сидела в них до часа, когда надо было играть спектакль для прислуги — идти в холодную спальню и ложиться спать рядом с незнакомым мужчиной, за которого она вышла замуж. Кроме тех случаев, когда она решала не возвращаться домой на ночь, ничего не объясняя никому и тем более мужу.
Иногда она думала, что муж — препятствие, преграда, которая стоит между ней и счастьем. А иногда он казался ей несчастным человеком, который старится в тоске и печали. Мариза Каччотоли и другие гадюки, которые ее окружают, могут сколько угодно говорить, что он человек с завидным положением в обществе, твердить про его авторитет и влияние. Для нее ни его авторитет, ни его положение не значили ровным счетом ничего.
Эмма подумала, что если бы она не встретилась с Аттилио, то, может быть, рано или поздно смирилась бы и стала вести ту пустую жизнь, которую ведут женщины ее круга. Благотворительность, канаста, опера, сплетни. Изредка — любовник из числа обожженных солнцем рыбаков, которые поют песни на набережной Партенопе, или голодных рабочих из городка Баньоли. Любовник, который нужен лишь для того, чтобы иметь силы выдержать будущее, которое ничем не отличается от настоящего.
Но ей удалось встретить любовь.
Каждое утро, проснувшись, она начинала считать, сколько минут осталось до того, как она увидит любимого в театре или почувствует на коже прикосновение его рук и его тело на своем теле в одном из тех укромных мест, которые они иногда выбирали. Она уже давно поняла, что не может дышать без него, без его божественной совершенной красоты. Она навсегда потеряла возможность покориться своей судьбе.
При этой мысли она едва не заплакала. Как ей теперь быть? Она подумала о старой гадалке. Проклятая старуха. Это было нелепо, но образы Аттилио и гадалки Кализе были прочно связаны в ее сознании.
День за днем в Эмме крепло убеждение, что гадалка стала основой ее жизни. Она не могла жить без Аттилио, но, чтобы жить с ним, ей были нужны карты.
По сочетаниям королей, тузов и королев старуха читала каждый день будущей жизни Эммы. «У тебя украдут в театре шарф» — и шарф исчез. «Ты споткнешься о нищенку» — и вот перед ней эта нищенка, на земле, и у нищенки болит щиколотка. «Тебе подарят цветы на улице» — и это случилось. «Твоя машина столкнется с телегой» — так в точности и произошло. Множество исполнившихся предсказаний превратили Эмму в рабыню гадалки. Теперь она делала только то, что ей приказывала Кармела Кализе со своими картами.
Именно Кализе сказала ей, что в этом театре для грубой публики она встретит свою великую любовь.
И это случилось.
Сначала Аттилио улыбнулся ей, потом подошел к ней у входа в театр. Она, разумеется, заметила его на сцене. Разве можно не заметить такую красоту? Она улыбнулась, вспомнив об этом, ее сердце забилось сильней от одной мысли о нем, и она затерялась в его глазах, похожих на звездную ночь. Эмма побежала к старухе и рассказала ей все. Та посмотрела на нее ничего не выражающим взглядом, словно ничего не понимала. А может быть, гадалка действительно ее не понимала; может быть, она была лишь посредницей между Эммой и какой-то доброй душой из потустороннего мира, решившей отпустить Эмму на свободу.
Потом были дни, когда Эмма жила и только жила — то в раю, то в аду, запертая в своей тюрьме и смотревшая в потолок. Больше она ни разу не позволила мужу коснуться ее тела. В душе она была женщиной Аттилио и не жалела ни о чем из своей предыдущей жизни. Больше никакого притворства. Она все расставила по местам: продала свои драгоценности и другое имущество — ей и ее любимому надо было позаботиться о своем счастье.
Не хватало лишь одного — согласия старухи. Проклятая ведьма! Эмма снова подумала об ужасной минуте, которую пережила несколько дней назад. О слепой ярости, прилив которой ощутила. Об ужасном условии, которое поставила гадалка — больше не видеть Аттилио даже на сцене. Как же ей быть теперь? Теперь, когда уже нельзя вернуться назад?
29
Нунция остановилась на пороге входной двери. Ее гордый взгляд потерял твердость и блуждал из стороны в сторону — то вправо, то влево. Руки по-прежнему сжимали метлу.
Стоявший у нее за спиной Майоне положил ей на плечо свою крепкую ладонь. Нунция вздрогнула и перешагнула порог.
Ричарди ожидал ее, сидя за расшатанным столом. Он смотрел перед собой немигающим взглядом, и его сознание и сердце были до краев полны печалью. В его ушах снова и снова звучала поговорка, которую повторяла фигура Кармелы в углу комнаты. Комиссар предпочитал проводить допросы в присутствии призрака жертвы: это придавало ему силу и решимость, чтобы искать правду.
— Садитесь, — сказал он привратнице.
Женщина подошла ближе, взяла стул, проверила, не шатается ли он, затем села.
И Ричарди, и Майоне отметили в уме ее поведение и вспомнили, что у одного из стульев сломана ножка. Нельзя сказать, что осторожность Нунции говорила о многом. Но она показывала, что привратница привыкла сидеть за этим столом.
На улице, на глубине трех этажей под ними, дети вернулись к своим забавам: раздавались крики, сопровождавшие игру в футбол. Мяч был сделан из лоскутьев и газетной бумаги.
— Вы должны сказать нам, какие отношения у вас были с Кармелой Кализе. И сказать правду.
Нунция моргнула. Решительный тон, тихий голос и, прежде всего, странные ледяные зеленые глаза беспокоили ее. Майоне забрал у привратницы метлу и поставил в угол.
— Что вы хотите сказать, комиссар? Она была одной из жильцов. Я вам уже говорила, что моей девочке нравилось быть рядом с ней. А мне было удобно, что кто-то присматривает за ней, когда я работаю. Вечером…
— …Вы приходили ее забрать. Вы мне об этом уже говорили. Вы платили ей за то, что она брала к себе вашу девочку?
У Нунции вырвался нервный смешок.
— Нет, комиссар. Чем бы я ей платила? У меня нет ничего, кроме маленькой комнатки на первом этаже и четырех сольди; этого нам едва хватает на жизнь. Еще бы я платила донне Кармеле.
— Значит, ни вы ей, ни она вам не давали денег?
Нунция немного помедлила, перевела взгляд справа налево:
— Нет, я вам об этом говорила. Какие деньги?
Ричарди молчал и продолжал смотреть ей в глаза. Майоне, стоявший возле стула, возвышался над Нунцией, словно башня. На подоконнике зашуршала крыльями какая-то птица — может быть, голубь.
Примерно через минуту Ричарди заговорил снова:
— Каким человеком была Кармела Кализе? Вы хорошо знали ее. Знали лучше, чем кто-либо еще. Майоне, который находится здесь, задал несколько вопросов соседям, и похоже, что, как обычно, никому ничего не известно. А вы видели ее каждый день. Была ли у нее семья? Какие привычки она имела? Расскажите мне об этом.
Нунция почувствовала, что сжимавшие ее тиски немного ослабли, и явно испытала облегчение. Она решила сотрудничать с полицейскими, насколько это возможно.
Привратница удобней уселась на стуле, который громко затрещал, когда она передвигала свой огромный зад.
— Донна Кармела была святая. Я говорила вам это на днях и повторяю сейчас. А кто это отрицает, тот недостоин жить. Я клянусь вам бедной больной душой моей девочки, что она невинна, как ангел.
— Да, она святая и ангел; я согласен. А потому эта квартира — рай. Расскажите мне о жизни Кармелы Кализе и, пожалуйста, не отклоняйтесь от темы.
— Нет, семьи у нее в Неаполе не было. Она не была замужем и никогда не говорила мне о своих братьях или сестрах. Она была родом из провинции, но из какой — не знаю. Несколько раз к ней приходила девушка, и донна Кармела мне сказала, что это ее дальняя племянница, но потом я ее больше не видела. Она мне даже не сказала, как зовут племянницу. У нее был дар видеть то, что будет, и она использовала его, чтобы помогать людям. Она сделала очень много добра.
