Маурицио де Джованни - Кровавый приговор
Однако он прочел эту книгу и даже развлекся. Это была занимательная история, где у хороших людей были итальянские имена, а у плохих американские, женщины были белокурыми и эмансипированными, а мужчины суровыми, но с нежным сердцем. Но она не имела ничего общего с настоящей жизнью.
Самым ярким воспоминанием о книге было то, как он едва не засмеялся у себя в кабинете, читая при керосиновой лампе, как автор описывает внезапное вторжение полиции в логово преступников. Ему бы самому хоть раз прийти на место преступления без трубных криков спереди и сзади! Мальчишки орут во все горло: «Сыщики! Сыщики!» — а Майоне пытается их разогнать и похож на слона, который отгоняет мух. Они с бригадиром проходят мимо сидящих на улице пожилых мужчин, которые приподнимаются с места и послушно снимают шляпы. И мимо кучек молодежи, которая быстро разбегается, но перед этим вызывающе смотрит на полицейских своими черными глазами.
Ему бы хоть один раз, всего один, арестовать того, кого он ищет, так, чтобы при этом народ не возмущался, будто он ведет святого на мучения. Хоть бы один раз народ встал на сторону правосудия, а не считал преступника своим братом, а полицейского врагом.
А уж ворваться внезапно — просто мечта.
Вот и сегодня утром, когда он подходил к дому, где жила ныне покойная Кармела Кализе, терпкий привкус ненависти пропитывал воздух не меньше, чем запах чеснока и отрава наступающей весны.
Громкие крики уличных мальчишек. Окна, ставни которых закрывались с полным презрения стуком, когда полицейские шли мимо. Злые взгляды из переулков, где темно даже днем. Ричарди, как всегда, замечал это и, как всегда, ничего не говорил. Майоне сегодня тоже молчал. Какой-то мальчишка это заметил и осмелился дернуть бригадира сзади за форменную куртку. Майоне, даже не замедлив шаг, пнул его ногой. Мальчик отлетел в сторону и упал, потом вскочил и убежал, ни разу не вскрикнув.
Ричарди был немного озабочен состоянием своего подчиненного. Он чувствовал в поведении бригадира какое-то странное напряжение, словно Майоне постоянно думал о чем-то. «Надо будет поговорить с ним, и постараться сделать это тактично», — отметил он в уме.
У входа в особняк они увидели Нунцию Петроне. Привратница стояла перед парадной дверью по стойке «смирно». Вместо ружья в руках у нее была метла, но в остальном она была точь-в-точь пехотный унтер-офицер. И усатая, как унтер-офицер.
— Добрый день. Вы что-нибудь забыли?
Ричарди, не изменившись в лице и даже не вынув руки из карманов пальто, встал перед этой громадной, как гора, женщиной и вонзил в ее глаза гордый взгляд своих зеленых глаз. Разумеется, кто-то — должно быть, один из мальчишек — прибежал сюда и предупредил ее о приходе полицейских.
— И вам добрый день. Нет, мы ничего не забыли. И в любом случае мы не обязаны давать вам отчет.
Он сказал это твердо, но тихо, чтобы слышала только она. Женщина беспокойно опустила взгляд и отступила в сторону, впуская полицейских.
— Конечно, вы правы, комиссар. Прошу вас, проходите. Дорогу вы знаете.
Ричарди и шедший сзади него Майоне поднялись по лестнице. Дом казался пустым: ни одной песни во дворе, даже ни одного голоса, словно здесь никто не живет.
Они остановились перед опечатанной дверью Кализе. Майоне вынул из кармана ключ, открыл дверь и отошел в сторону, пропуская комиссара.
В комнате были прохлада и полумрак. Через ставни проникали узкие лучи света, в которых кружились мелкие пылинки. Все тот же прогорклый запах чеснока и старой мочи смешивался со сладковатым запахом крови, которая впиталась в ковер. В противоположном углу мертвая старуха со сломанной шеей будто приветствовала Ричарди своей поговоркой: «Хосподь не купец, который плотит по субботам».
«Это верно, — подумал комиссар. — С тобой он расплатился во вторник. И не поскупился на проценты. Хотя в этом случае ты, должно быть, обошлась бы без них».
Майоне подошел к окну, открыл его и впустил в комнату немного колючий ароматный воздух.
— Комиссар, весна действительно начинается. Скоро будет тепло.
От печи веяло теплом. Тонино Иодиче только что зачерпнул лопатой порцию стружек и опилок и бросил их в слабый огонь, на поленья, вызвав к жизни целое облако искр. Из всех движений, необходимых в его работе, это всегда особенно его радовало. Простодушному Тонино казалось, что это похоже на праздник Пьедигротта,[9] только маленький. На этом празднике всегда зажигают возле моря много красивых фейерверков; они вспыхивают в темноте и превращаются в цветы из света, а дети хлопают в ладоши и прыгают от радости.
Когда он торговал с тележки, то жарил пиццу в большой кастрюле с маслом. Там огня не было. Были только опасные брызги, которые могли даже выжечь глаза. Бешеные порывы жгучего воздуха в летнюю жару, крутые подъемы, которые после дождя были скользкими. И надо кричать во весь голос, даже когда так горишь от лихорадки, что тебе жарко даже в зимний холод.
И все-таки он жалел — и как еще жалел — о той тяжелой жизни, когда каждый день был похож на бой. На протяжении всех долгих лет, когда он был доволен своей достойной бедностью, ему не приходилось испуганно оглядываться: нет ли кого-то за спиной. И не приходилось ничего скрывать от своей семьи.
В это утро, перед тем как открыл заведение и начал месить белое тесто из воды, дрожжей и муки, он сбегал купить газету. Эту заметку в разделе новостей он читал, как голодный глотает еду, и не пропускал непонятные, длинные и трудные слова. Те слова, которые он не понимал, казались ему еще более страшными: ожесточение, шейные позвонки, тупое орудие.
Несмотря на сильный жар, который шел от печи, Тонино вздрогнул как от холода. Ему показалось, что он видит перед собой адский огонь. Дрова в печи быстро сгорали. Он представил себе, что лежит и горит там, в печи, и так будет вечно, и он никогда не обретет покоя. Тонино провел рукой по лицу; оно было мокрым от слез и пота.
Он посмотрел вокруг. Зал был еще пустым и чистым. Пиццерия была готова к работе и ждала клиентов, которые скоро придут. Его мечта. Сколько она уже стоила и сколько еще будет стоить ему и его семье?
Тонино вспомнил ту минуту, когда увидел, как жена и дети входят в пиццерию через эту дверь. О взглядах клиентов и людей на улице. Он скорее умрет, чем опозорит своих детей. Тонино закрыл лицо руками. Его жена смотрела на него с другого конца комнаты, и ее сердце билось как после быстрого бега.
28
Маленькая спальня, где Кармела Кализе видела сон о весне, которую ей не удалось увидеть наяву, была холодной и темной. Майоне подумал: как быстро из дома может уйти жизнь, когда он остается без людей.
Ему приходилось через много дней возвращаться в дом или квартиру, где больше никто не жил, и чувствовать в ней еще не угасшую дрожь — след того или тех, кто там обитал, как будто они ушли лишь на время. Но были и другие случаи, когда всего через день после убийства дом был совершенно мертвым — ни жизни, ни дыхания.
Бригадиру не нравилось рыться в вещах мертвецов. Он терпеть не мог совать нос в этот маленький храм, в часовню, где хранилась мысль, пережившая того, в чьем уме возникла, или старое чувство. В этих случаях он чувствовал себя незваным гостем.
Он старался двигаться осторожно из уважения к тому, кого больше не было на свете. Ему нужно было рыться в ящиках и шкафах, поднимать ковры и скатерти, сдвигать с мест посуду: это была его работа. Но никто не мог приказать ему делать это без уважения.
Майоне подумал, что доктору Модо, чтобы найти свои улики, приходится рыться в местах гораздо хуже этих, но это его не утешило.
Недалеко от него, на пороге, спиной к большой комнате, где Кармела Кализе принимала своих клиентов, стоял Ричарди. Комиссар наблюдал за тем, как Майоне проводит обыск, и слушал, как губы мертвой женщины без конца произносят старую поговорку. Платить, платить. Даже уходя из жизни, она думала о доходах и долгах.
Кто знает, что заставляет людей в минуту смерти смотреть назад и цепляться последней мыслью за жизнь — деньги, секс, голод, любовь. Можно понять, когда это происходит с самоубийцами, думал Ричарди. Но те, кого убили? Разве им больше не подошло бы чувствовать страх, ожидание или просто любопытство?
— Нет, комиссар. Была только одна тетрадь — та, которую нашел Чезарано. Никаких других записей. А на тех нет дат.
— Посмотри в постели.
Майоне подошел к неудобному матрасу, лежавшему на старой деревянной кровати. Медленными движениями, словно готовил постель на ночь для себя, он стащил с матраса покрывало и чистое поношенное белье. На матрасе были желтые пятна.
— Она была стара, бедняжка, — сказал Майоне таким тоном, словно извинялся, грустно улыбнулся и посмотрел на комиссара. Потом он поднял матрас. Внизу, в центре бруса, на котором тот лежал, оба увидели маленький сверток в носовом платке. Майоне взял его; Ричарди подошел ближе.
