Бентли Литтл - Письма, несущие смерть
И съехать надо было как можно скорее. Хорошо бы сегодня вечером. До того, как начнутся разговоры о похоронах, до того, как начнут составлять конкретные планы и втянут меня во всю эту тягомотину. Но что взять с собой? Возвращаться нельзя, поэтому придется сразу прихватить все самое важное. И все это должно уместиться в чемодан и пару рюкзаков. Тогда придется бросить коллекцию пластинок. И стереопроигрыватель. Без письменного стола, кровати и другой мебели я проживу, а текстовый процессор все равно разбит вдребезги. Только вот без своей музыки я прожить не мог. Я столько усилий, времени и денег потратил на свою коллекцию. Нет, я не мог просто бросить ее.
Придется отложить до завтра.
Пока мать ездила к коронеру опознавать тело, я позвонил Роберту и Эдсону, но об отце рассказывать не стал, хотя было ясно, что скоро они узнают. Я просто сказал им, что собираюсь жить самостоятельно и мне нужна их помощь. Они оба были потрясены и, думаю, немного шокированы, однако согласились приехать назавтра по моему звонку и помочь мне перевезти барахло.
Утром я прятался в своей комнате за запертой дверью, притворялся, будто сплю без задних ног, и выжидал. Наконец мать отправилась выбирать похоронное бюро и готовиться к похоронам. Как только она уехала, я позвонил друзьям. Полночи я паковал пластинки и одежду, необходимые книги и документы, и когда парни приехали на «джипе-чероки» отца Роберта, я был готов.
Разговора с мамашей я бы не выдержал, поэтому поспешно нацарапал ей записку, в которой сообщил о своем отъезде. Пусть, мол, не волнуется, у меня остались деньги, заработанные в «Джемко», и стипендиальный фонд. У меня все будет в порядке (как будто это ее волновало). Если бы мы были нормальной семьей, я позвонил бы Тому, съехал бы к нему, но я даже не знал, где он живет. В общем, в поисках квартиры Роберт возил нас по Акации и Анахайму, Фуллертону и Бри.
В конце концов мы нашли однокомнатную студию в Ориндже, в добрых десяти милях от дома матери, в районе, куда она никогда не совалась. Я позвонил из телефона-автомата по номеру, указанному в табличке «Сдается», и владелец согласился встретиться со мной в квартире через полчаса.
— Никак не могу поверить, что ты это делаешь, — сказал Эдсон, тряся головой. — Может, надо было немного подумать?
Я решил пойти ва-банк:
— Вчера вечером убили моего отца.
Мое откровение повисло в гробовой тишине. Ребята не знали, что сказать, как отреагировать. Конечно, они знали, что мы с отцом не ладили… но все же он был моим отцом. А как бы они отреагировали, если бы знали, что его убили из-за моего письма? Интересно. По их лицам я видел, что они еще в большем замешательстве, чем раньше. Бросить мать в такой скорбный час? Когда я ей нужен? Что же я за сын? Что же я за человек?
Они не представляли, какой была моя жизнь в том доме, сказал я себе, но что-то надо было сказать и заставить их встать на мою сторону.
— Мать выгнала меня, — солгал я. — Мы с отцом давно не ладили, но только он удерживал нашу семью от распада. Теперь же… — Я пожал плечами.
— Дерьмо, — посочувствовал Роберт. Эдсон только покачал головой. — И что же ты собираешься делать?
— Надеюсь как можно больше работать летом, а осенью — в колледж.
Я не знал, кажется ли им мой план наивным или просто нереалистичным, но, судя по их скептическим физиономиям, они явно не считали его выполнимым. Плевать. В данный момент я нуждался в их помощи, но уже думал о них как о части своей старой жизни. Сейчас я начинал новую жизнь.
Студия оказалась отличной и, что самое важное, дешевой. Я снял ее. Я показал владельцу свои права, где было указано, что мне восемнадцать, подписал контракт и заплатил наличными за первый месяц, последний месяц и уборку. В последний момент я решил перевезти свой пружинный матрас и каркас кровати, поскольку все это влезало в «чероки», и теперь очень этому радовался. Нескоро еще я смогу позволить себе хоть какую-то мебель.
Черт побери, а нужна ли мне мебель?
Нет, решил я. Пока у меня есть крыша над головой, место для сна, плита и холодильник, обойдусь. Стереопроигрыватель я тоже захватил, что возместит мне отсутствие телевизора.
Двадцать минут ушло на то, чтобы распаковать вещи, еще пять—десять минут на сборку кровати, и вот уже мы трое неловко стоим посреди комнаты, не зная, что еще делать и о чем говорить.
Роберт откашлялся:
— Пожалуй, нам пора. Я должен вернуть машину.
У каждого из них был родной дом, любящие родители. Я понимал это умом, но не на эмоциональном уровне. И все еще немного ревновал. И у тебя был бы дом, если бы ты не подстроил смерть своего отца, — робко проклюнулся внутренний голос, но я велел ему заткнуться.
Мы распрощались. Я закрыл и запер за друзьями дверь, обвел взглядом свое маленькое жилище. Дом.
Теперь это мой дом.
Я заглянул в кухонный уголок, открыл пустой холодильник, пустил воду в раковине… и понял, что у меня даже стакана нет. И тарелок, и столовых приборов. Я прошел в ванную комнату, открыл аптечный шкафчик и дверцу в крошечную душевую кабинку, обновил унитаз. Продолжая экскурсию, прошел вдоль южной стены, выглянул в окно, проверил железную корзинку, висевшую под щелью для корреспонденции.
И нашел письмо.
Я схватил конверт. Письмо было адресовано мне.
Еще в час дня я понятия не имел, где буду жить, и только в последний момент выбрал эту квартиру.
Однако меня уже ждало письмо с аннулированной датой на штемпеле. Без обратного адреса.
Меня зазнобило. Я хотел выпустить конверт из рук, хотел выбросить его, хотел уехать отсюда и найти другую квартиру… Но я вскрыл конверт.
Загадочное послание и краткое. И безликое: Сэр, это для вас. Еще в конверте была фотография. Сначала я увидел заднюю сторону с водяными знаками «Фуджифильм» и почему-то вспомнил Киоко Йосицуми. Какую-то долю секунды я думал, что старая подружка по переписке выследила меня, чтобы возобновить общение, и прислала мне свою фотографию.
Потом я перевернул фотографию и увидел шатер из моего сна.
Тот самый, с детьми и доисторическим скелетом внутри. Я выронил фотографию и тупо смотрел, как она планирует на пол.
Это для вас.
Я не понимал, что происходит, но, что бы то ни было, мне стало страшно. Я почувствовал связь со смертью отца —
с убийством
— и с письмом, которое я написал брату Розиты. Я ощущал себя персонажем из «Предательского сердца», хотя меня мучило не чувство вины, а страх быть пойманным. Кто-то знал, что мое письмо можно изъять, исследовать и научно доказать, что автор — я, что я виновен в убийстве моего отца.
Этот совершенно нелогичный вывод показался мне верным, и я решил отучиться от привычки писать письма. Не в первый раз у меня возникло твердое убеждение в том, что сочинение писем подвело меня опасно близко к краю какого-то более глубокого пласта реальности, недоступного большинству людей. И эта мысль меня испугала.
Я должен остановиться, сказал я себе. Я должен прекратить.
В ту ночь мне приснился мрачный заводской цех, где вдоль конвейера сидели скелеты и штемпелевали конверты, плывущие мимо них по конвейерной ленте.
Утром в моем почтовом ящике лежал конверт без обратного адреса.
Я разорвал его, не заглянув внутрь, и выбросил клочки в мусорный бак позади дома.
Глава 7
Лето пролетело быстро, а осенью я записался в колледж университета Бри. Если бы мать захотела меня найти, то это ей особого труда не составило бы, но она не предприняла никаких попыток, и я был этому рад. У меня не было никакого желания встречаться с ней.
Я нашел работу для студентов при колледже и, к счастью, получил дешевую комнату в кампусе. На моем этаже жил парень, которому отец подарил новый джип, и я дешево купил его старый «додж дарт».
Эдсон тоже учился в колледже университета Бри, но мы посещали разные курсы и почти не виделись. Роберт поступил в Калифорнийский университет и жил в Уэствуде. Что случилось с Фрэнком, я точно не знал. Как я и ожидал, теперь, когда нас не связывала совместная учеба, мы разошлись, как в море корабли.
Но меня это совсем не волновало.
Я легко встроился в жизнь колледжа. Она мне нравилась.
2Каупанк. Андеграунд Пейсли. Музыкальный мир пестрел невообразимыми комбинациями несовместимых жанров. При переходе с винила на компакт-диски в благотворительных магазинах пылились кучи старых хитов. Я, как очумелый, тратил все свободные деньги на пополнение коллекции пластинок, включая в нее все от «Аббы» до Заппы.
Я недолго встречался с невыносимо претенциозной девушкой. Она была одержима The Cure и Gene Love Jezebel и одевалась в черное, подражая Мортисии Аддамс. Я объяснял ей, что «музыка — развлечение, а не образ жизни», но на самом деле я воспринимал музыку гораздо серьезнее, и развела нас в конце концов именно моя неспособность изменить ее музыкальные пристрастия.
