Джеффри Дивер - Адская кухня
— Да, я частенько бываю здесь, — подтвердила Данетта.
— А ты симпатичная.
Она улыбнулась, гадая, как это бывало по сто раз на дню, можно ли будет с помощью пластической операции разгладить морщины на щеках.
— Вот, — пробормотал мужчина.
Смерив его взглядом, Данетта повторила:
— Вот.
Помолчав, добавила:
— Ну что, котик, ты хочешь пригласить меня на свидание?
— Возможно. Определенно, сиськи у тебя классные. Ты ничего не имеешь против того, что я говорю об этом?
— Титьки мои всем нравятся, мальчик.
— И что ты делаешь?
Мужчина вытер лицо. Оно было мокрым от пота. Он начал было снимать бейсболку, но передумал.
— Что я делаю? — нахмурившись, переспросила Данетта.
— Ну, если я приглашу тебя на свидание, как мы с тобой будем развлекаться?
— О, могу тебя заверить, я делаю все. Трахаюсь, беру в рот, а если хочешь, подставлю задницу. Я ничего не имею против. Но тебе обязательно придется надеть резинку. А я воспользуюсь смазкой.
— Ого. — Похоже, мужчина смутился, но Данетта определенно завладела его вниманием. — Мне это нравится — когда ты так говоришь. Сквернословишь.
— Тогда я буду говорить так во время свидания.
— Черт побери, а ты женщина горячая.
— Блин, мальчик, это не новость, — скорчила гримасу Данетта.
— Как тебя зовут?
— Данетта. А тебя?
— Джо.
На противоположной стороне улицы располагался склад. «Джо Септимо, складские помещения и транспортные перевозки». Половина мужчин, останавливавшихся перед Данеттой, предпочитали называть себя «Джо».
— Ну, Джо, как ты относишься к тому, чтобы немножко поразвлечься вдвоем?
Данетта подалась вперед, позволяя мужчине получше разглядеть ее грудь, которая, похоже, ему очень понравилась, показывая, что она не силиконовая, а она сама не трансвеститка.
— Очень положительно.
Он что-то шепнул — что именно, Данетта не расслышала. Она наклонилась к нему, просовывая руки в салон машины. Мужчина с любопытством взглянул на девять перстней на пальцах.
— Что ты сказал, мальчик?
— Я сказал, сколько ты возьмешь? Я имею в виду, за наше свидание?
— С такого милого мальчика как ты? Отсосу твой член за полтинник. За сотню ты сможешь отыметь меня спереди. За две сотни я подставлю тебе свою задницу. И всем этим мы сможем заняться на заднем сиденье твоей тачки. Здесь неподалеку есть один глухой переулок… Эй, подожди, что ты делаешь?
Данетта испуганно ахнула. Глаза мужчины вдруг стали жесткими. Сунув руку в карман, он достал наручники и схватил Данетту за запястья. Несмотря на кажущуюся худобу, он оказался на удивление сильным.
— Что ты делаешь? — вскрикнула Данетта.
Наручники с громким щелчком закрылись на ее тощих запястьях.
— Что ж, Данетта, я тебе скажу, что я делаю. Я арестовываю тебя за оказание сексуальных услуг, что является нарушением уголовного кодекса штата Нью-Йорк. Стой на месте и жди, когда к тебе подойдет сзади вон та дама.
Мужчина стащил с плеча Данетты сумочку.
— Что? — пробормотала та, широко раскрывая глаза от изумления.
Обернувшись, Данетта увидела приближающуюся женщину-полицейского. Та подошла к молодой негритянке и отвела ее в тень арки.
— О черт, — удивленно проговорила Данетта. — Ты хочешь сказать, что ты фараон?
— Здорово я тебя обманул, да? Стараюсь.
— Во блин, я никак не могу поверить. Я только что вышла на свободу! Черт, я готова была поклясться, что ты обычный козел из Джерси.
Удовлетворенный подобной оценкой своего актерского мастерства, полицейский кивнул своей напарнице.
— Отведи ее в «воронок». И отвозите всех задержанных в участок.
Коренастая женщина-полицейский схватила Данетту за руку и повела ее за угол, где стоял ничем не примечательный с виду микроавтобус «Додж». Она даже помогла молодой негритянке забраться в машину, где уже скучали две обливающиеся потом проститутки.
— Проклятие, опять фараоны выехали на рыбалку, — выпалила Данетта. — Неужели им больше нечем заняться? Черт возьми, вам что, нечем убить свободное время?
— Минут через десять-пятнадцать мы поедем в участок, — сказала женщина-полицейский. — Как только мы тронемся, я скажу водителю включить кондиционер. Эй, что такого смешного я сказала?
Но Данетта давилась от хохота, не в силах вымолвить ни слова.
Опять пот. И только посмотрите, как трясутся руки.
«А, мама, неужели это действительно конец?»
Сынок прошел через строительную площадку, расположенную напротив сгоревшего здания на Тридцать шестой улице — которое, как он пришел к выводу, быстро становилось одним из самых любимых дел за всю его карьеру. Жемчужиной коллекции. Несмотря на этого гомика Пеллэма, полуночного ковбоя Джо Бака, хе-хе. А может быть, как раз наоборот, благодаря ему.
«Опять торчать на сцене, играя блюз…»
Замедлив шаг, Сынок оглянулся по сторонам, ища взглядом Пеллэма. Его нигде не было видно. Слушая звучащую в голове музыку, Сынок вспоминал мать, которая умерла пять лет назад. Вспоминал, как она бродила по дому, слушая Боба Дилана — на грампластинках! Сколько их у нее было! Долгоиграющие пластинки. Черные виниловые диски. Так занятно. Они царапались, и игла по ним прыгала. А если их поджечь, они плавятся, принимая самые причудливые формы. Мать Сынка крутила Дилана, Дилана, Дилана и только Дилана, всю ночь напролет, месяц за месяцем.
На мгновение Сынку показалось, что он действительно слышит звуки музыки, что мать вернулась. Он резко обернулся. Нет, ее здесь нет. Только рабочие: желтые каски, стопки бетонных блоков.
И канистры с соляркой, бензином, баллоны с пропаном. Просто прелесть…
Сынок шел на восток до тех пор, пока не оказался над решеткой тоннеля метро на Восьмой авеню. Присев на корточки за рядами мусорных баков, он трясущимися руками вытер с лица пот.
«Неужели это действительно конец?…»
Нет, пока еще не конец, но скоро будет. Конец неумолимо надвигался. Приближалась минута его смерти, и Сынок знал это. В то время как большинство людей поглощены мечтами о том, как могла бы сложиться их жизнь, — мечтами эгоистическими и, как неизбежно выясняется со временем, напрочь лживыми, — Сынок был одержим видением собственной смерти.
В его представлении это делало его чем-то похожим на Христа. Нашего Спасителя, рожденного для того, чтобы умереть. Нашей плоти, нашей крови, отсчитывающего минуты до Голгофы. И действительно, Сынок внешне напоминал Иисуса, по крайней мере, одобренный Ватиканом, сувенирно-показной вариант в духе Де-Милля:[38] — долговязый, узколицый, тощая бородка, длинные светлые волосы, завораживающие голубые глаза. Худой.
Видение собственной смерти было очень сложным; оно формировалось у Сынка с детства. Не в силах заснуть, он лежал в затихшем, успокоившемся доме (иногда в спокойных руках матери, иногда в беспокойных) и представлял себе свою смерть, редактировал ее, оттачивал до совершенства. Вот он в просторном помещении, в окружении тысяч людей, извивающихся в агонии под потоками восхитительного «сиропа», липкой горючей смеси — его собственного изобретения. А он сам находится посреди этого хаоса, слушает крики, вдыхает запах горелой плоти, наслаждается зрелищем мучений. Огонь, не имеющий материального воплощения, но тем не менее существующий в реальности, ласкает волосы, кончики пальцев, спины, груди. А Сынок сходится в смертельной схватке со своим врагом — с Антихристом, созданием, которое пришло на Землю для того, чтобы забрать его. Молчаливым, высоким, облаченным во все черное.
Чем-то похожим на Пеллэма.
Сынок представил себе, как они двое стоят, скованные цепью, окруженные пылающим потоком. Сильные, покрытые потом тела переплетаются вместе, а пламя сдирает с них сначала одежду, затем кожу, перемешивая кровь. Они двое, и десять тысяч других — забитый до отказа театр на Бродвее, крытый стадион, университетская аудитория.
Сынок почувствовал, как его переполняют энергия и целеустремленность. Он должен рассказать миру о грядущем великом пожаре.
Что Сынок и сделал. В своей особой манере.
Когда поезд метро, грохоча, подъехал к станции и заскрежетал тормозами, останавливаясь, Сынок, оглядевшись по сторонам, вылил в вентиляционную решетку два галлона «сиропа». Затем он зажег и бросил вдогонку вставленную в кусок пластилина рождественскую свечку — новое изобретение, не гаснущую на ветру.
С приглушенным шелестом воспламенившаяся жидкость хлынула через вентиляционную решетку вагона внутрь.
— С днем рождения, с днем рождения, — пропел Сынок.
И тотчас же устыдился собственного легкомыслия, вспомнив, что он занят важной работой. Встав, Сынок медленно пошел прочь, неохотно, сожалея о том, что не может задержаться и послушать крики, пробивающиеся сквозь клубы черного дыма, крики тех, кто умирал под землей, прямо у него под ногами.
