Вьери Раццини - Современный итальянский детектив. Выпуск 2
— Ну что ты такое говоришь, Катерина, какая ненависть! Хоть ты-то не начинай! Это же сущий пустяк! Бона простовата, молода, можно и покапризничать. — Он облокотился на ограду, раскрыл черепаховый портсигар, не спеша закурил. — Ты и сама сказала, что стремишься к спокойной жизни, а я тем более. По правде говоря, мне совсем не хотелось в это ввязываться, у меня и без того куча проблем. Но если позволишь мне высказать свое мнение, то я считаю, что Бона нам просто необходима для особо темпераментных ролей.
— Вот как? Она в самом деле столь темпераментна?
Наконец что-то вспыхнуло в его остекленевших глазах.
— Никому и в голову не придет навязывать ей то, что не в ее амплуа. Да она и сама не возьмется. Она с детства отличалась благоразумием.
— Ты же только что сказал, что она капризничает.
Я спрашивала себя, куда гнет мой компаньон: то ли хочет предстать в роли друга семьи, то ли выдает себя за Пигмалиона, который облагодетельствовал несчастную гримершу со студии, устроив ее в школу актерского искусства, обеспечив работой, навязав свой стиль жизни, себя самого. С его стороны это в любом случае вполне объяснимая старческая слабость; для нее же, стремящейся подняться на иной социальный уровень, Итало Чели стал удобным потрескавшимся стволом, вокруг которого можно с легкостью обвить свои мясистые стебли. А какова в данном случае роль Мариани, до меня тоже теперь дошло. Только, чтобы намекнуть на это Чели, мне недоставало раскованности.
Я посмотрела вверх, на окна. Возможно, она оттуда следила за нашей беседой, но я не увидела ничего, кроме резных листьев и цветущей герани.
— И все же мне приятно, что ты сама пришла к ней: в конце концов, распределением ролей занимаетесь вы с Мариани.
— Вот именно. Правда, иногда недостаточно вдумчиво.
— Я с ней тоже говорил, она поймет, вот увидишь. Думаю, проблем больше не возникнет. Но так или иначе, после этого фильма тебе следовало бы отдохнуть.
Мне не слишком часто встречались подобные экземпляры, но если людей определенного склада и можно назвать жаворонками, то Бона Каллигари явно принадлежит к их числу. Не в смысле режима дня — когда она мне открыла, вид у нее был такой, будто она только что подавила зевок, — а в смысле внешности. На ее широкоскулом лице с изумленно вытаращенными глазами нечасто можно было заметить проблеск мысли, зато оно отличалось свежестью и живым выражением.
Она встретила меня, назвав товарищем по несчастью, и, изящно шурша своими голубыми атласными туфельками на высоком каблуке, провела в гостиную с антресолями, где невыносимо громко гудел кондиционер. Она предложила мне кофе, я отказалась.
— А ну-ка, скажи, — спросила она, — сколько лет ты занимаешься дубляжем?
— Целиком и полностью я отдалась ему лет пять назад. Раньше дублировала один-два фильма в год. — (Я говорила истинную правду, но слова звучали как-то неуверенно.)
— Да уж. Он тебя всю сожрал.
Ну вот, знакомая песня!
— Спасибо. Не знаю, должна ли я принимать это как комплимент.
— Дело твое. Во всяком случае, ты стала какой-то обязательной, просто неотъемлемой частью дублированных фильмов.
— Примерно как муравьи на пикнике.
Она ответила мне искусственным смехом, под стать дубляжу, и ее грудь живописно заколыхалась под белым шелковым пеньюаром.
Наш диалог угас. Я отметила, что и мой тон похож на декламацию. Я не могла выступить в роли нежданной гостьи, хотя у меня накопилась масса материала: старых реплик, которые, прежде чем стать расхожими, сначала принадлежали, допустим, Розалинде Рассел. Как было бы легко разыграть какую-нибудь изящную комедию! Но я оказалась в совсем иной обстановке, и прекрасно это понимала, однако чувствовала в себе боевой дух и, увидев на ослепительной стереоаппаратуре магнитофон, еще больше взбодрилась. Это была высококлассная машина, с великолепным звуком и прочими техническими характеристиками: таймером, автоматическим включением, специальным устройством для монтажа и чистки дорожек. Этой игрушкой можно забавляться до бесконечности.
— Прекрасная штука, я тоже себе такой куплю, — сказала я.
Тем временем в поисках других улик я шарила взглядом по лакированным и хромированным поверхностям, по диванам, обитым лиловой замшей, картинам прошлого века, безделушкам и сувенирам; заслужили внимание остатки завтрака, накрытого на троих; три красивые большие чашки для кофе с молоком. Бона взяла тарелку с двумя булочками и принялась за одну из них, а вторую протянула мне, вопросительно поводя бровями.
— Благодарю, но у меня страшно болит голова. Вот если бы у тебя нашлась таблетка опталидона…
— Лучше две, — уверенно заявила она. — Пойдем со мной, я заодно приведу себя в порядок.
Я двинулась за ней, сгорая от любопытства, которое она будто нарочно во мне разжигала. К примеру, мы, непонятно зачем, вошли в спальню, где смятые простыни отражались в целой системе зеркал — прямо как в борделе. В ванной комнате, тоже просторной и роскошно отделанной, лекарства занимали целый шкаф. Бона сразу же отыскала опталидон, дала мне две таблетки и наполнила стакан водой из умывальника, а сама последовала моему примеру.
— Что, и у тебя голова болит? — поинтересовалась я.
— Нет, это мера предосторожности — вдруг потом заболит? К тому же они из Ватикана, чудодейственные.
Полки под зеркалом были заставлены разными баночками, коробочками, кисточками, карандашами и целой коллекцией духов. Она внимательно следила за моим впечатлением от всего этого барахла.
— Как тебе моя ванная?
— Блеск! Ты, я вижу, любишь роскошь.
— А разве есть в жизни что-нибудь более приятное?
— Ты любишь, чтоб тебе завидовали.
Она не ответила.
— Иногда мы даже отказываемся от уважения, лишь бы нам завидовали, — настойчиво цитировала я монолог моей матери, произнесенный накануне вечером.
— А что такое уважение? Нас уважают за то, что мы делаем для других, а завидуют нам за то, что мы делаем для себя.
Почти наверняка реплика из фильма, только не помню из какого.
Она тем временем начала краситься: наложила тонкий слой тона, затем перешла к глазам, щекам и губам, используя голубые, черные и ярко-красные цвета и при этом проявляя завидные умение и ловкость, что вполне вязалось с ее образом. Отражение Боны взглянуло на меня из зеркала.
— Тебе бы тоже не мешало выглядеть поярче.
— Мне не идет макияж.
— Глупости!.. Мне по руке нагадали богатство, но я артистическая натура, а эта болезнь неизлечима. Одним словом, бросила все, сбежала из дома, чтобы стать актрисой. Ты ведь не так начинала карьеру, правда?
— Естественно, — заметила я. — Актерами становятся, когда есть что играть. — Мне казалось, я подвела разговор к основному моменту: у Джин Харлоу как раз было что играть в этих пяти фильмах.
— А когда нечего, значит, ты не актриса, а просто так, погулять вышла, — заявила она с присущей ей прямотой. — Но тебе не кажется, уж извини, что ты бросаешь камни в свой огород.
Я прямо оторопела.
— Было бы хуже, если б я их бросала в чужой, — ответила я, справившись с растерянностью. — Однако я пришла не затем, чтоб говорить о камнях и огородах. — Я выдержала паузу. — Ты не находишь, что мы с тобой мешаем друг другу?
— Да ну?! Как можно, ведь ты у нас номер один. Честно говоря, я даже удивилась, что ты снизошла до такого визита.
Пикируясь со мной, она ни на секунду не переставала разглядывать себя в зеркале, как если б это было гениальное произведение искусства: то придвигалась поближе, то отклонялась назад, изучая то отдельные фрагменты (сюда добавить еще одну ресницу, здесь подправить румяна), то общий план.
— Я бы ушла, подыскала бы себе другую фирму или кооператив, но они либо мало платят, либо рискуешь угодить в банду гангстеров. Поэтому, видно, твой ДАГ — моя судьба. — Она разложила по местам карандаши и кисточки и вышла из ванной. Я за ней.
Меня так и подмывало сказать ей, что в скором времени у нас не будет штатных актеров, — очень хотелось увидеть ее реакцию. Но она наверняка была в курсе всех дел, а подобной перспективы мы пока не обсуждали.
— Да и наши коллеги, прямо скажем, не святые, — сказала она, продолжая свой монолог. — Во всяком случае, не все.
— Ты тоже заметила?
— В общем, да. Купантони, например, со своим голосом добряка за деньги удавится. Ты ведь знаешь, он умудряется делать до двухсот колец в день. По-моему, он готов даже женщин дублировать, даже любительские фильмы своих соседей, лишь бы платили.
Мы оказались в полутемной кухне. Я наблюдала за ее движениями, которые снова стали ленивыми и медлительными, и спросила себя, уж не слишком ли плохо я о ней думаю.
— Джусто Семпьони тоже землю роет: метр девяносто — сплошные зубы и когти.
— Ну, он хотя бы на воровство не способен.
