Замерзшее мгновение - Седер Камилла

Она держалась особняком, читала в своей комнате или в библиотеке. Гуляла вокруг озера. Не включалась она и в ту компанию молодежи, которая собиралась по вечерам, — они сидели на лужайке, играли на гитаре, пели и устраивали вечеринки в комнате: хихикали, что снова пьют втихую спиртное. Приносить алкоголь в жилые помещения было запрещено.

На самом деле ей было не так больно оставаться одной, как сидеть там одной. Ей нравилось одиночество, но стало стыдно, когда кто-то из ее класса заглянул вечером в библиотеку и увидел ее там наедине с книжками: «Ты что здесь, совсем одна сидишь?» Словно с ней что-то не так, или, еще хуже, с ноткой сострадания.

Каролин делала ее чуть-чуть интереснее; по крайней мере она воображала себе, что другие обращают внимание, когда они вместе. Каролин излучала независимость из-за своего положения в школе, могла свободно присоединяться к разным группам и выходить из них. Казалось, большинство учеников чувствуют себя привилегированными, находясь в ее обществе, лишь некоторые шептались, что она чудная. Что-то в ней есть неприятное. У нее такие уши.

Мю обнаружила, что банально ревнует, когда Каролин разговаривает с другими. Особенно если это одна из открытых, самоуверенных девиц и Мю видела, как они стоят и вместе смеются. Тогда она чувствовала, что в свои семнадцать лет не может равняться с ними.

«Каролин, она так поступает с людьми, — писала Мю в своей книжке. — Тот, к кому она обращается, чувствует себя избранным; тот, от кого она отворачивается, замерзает».

Первый раз посещение носило чисто практический характер. В комнате Мю было холодно, и Каролин пошла с ней, чтобы проверить батареи, которые, как оказалось, нужно продуть.

— Ящик с инструментами у меня дома. Пойдем со мной, Мю.

Дом состоял из одной большой просторной комнаты с окнами вдоль стены, обращенной к лесу. В крыше тоже было два длинных узких окна.

Мю обнаружит потом, что свет в этой комнате перемещается в такт с восходом и заходом солнца, как живое существо. И хотя обстановка была в коричневых и красных тонах, комната, казалось, залита светом. В одном углу возвышалась двуспальная кровать, спинка которой была вырезана в виде восходящего солнца.

Сгустившийся вокруг них воздух рисковал взорваться. Она хотела, чтобы старшая взяла инициативу на себя, провела ее через эту ситуацию и управляла бы ею, исходя из своих ожиданий. Но Каролин вдруг стала столь же беспомощной, какой чувствовала себя Мю. Она стояла посреди комнаты с безвольно опущенными руками — словно ребенок в ожидании отъезда.

В душе Мю увидела, как другая, более опытная женщина направилась бы к двери и с чувственной улыбкой заперла ее на два оборота, сбросила одежду и подошла к кровати. Она не знала, откуда взялись эти картины, они просто оказались там и вели себя как дома в ее голове. Словно всегда существовали и являлись вполне естественными.

В детстве она была убеждена, что кто угодно может прочитать ее мысли, а теперь это убеждение возникло с такой силой, что пришлось опуститься на один из кухонных стульев. Ее колени сильно дрожали.

Каролин вытянула руку и дотронулась до спинки кровати.

— Я сама ее сделала, эту кровать.

— Я тоже хотела бы сделать что-нибудь своими руками.

Импульс заставил ее преодолеть смущение. Она подошла поближе, чтобы потрогать волнообразную спинку и покрытые лаком набалдашники, отражавшие солнечный свет.

Рука Каролин оказалась неожиданно холодной, и когда их взгляды встретились, в ее глазах было больше беспокойства, чем вызова. Однако в поцелуе, который за этим последовал, не было сомнений. Концентрированное тепло переливалось между их телами, пока продолжался поцелуй — пару секунд, минуту. Мю боялась прервать его.

«Я влюблена», — написала она в своей черной книжке и сразу же испугалась, что подумает Каролин, если когда-нибудь это прочтет.

14

2006 год

Мелькерссон как-то рассказывал, что в прежние годы можно было добраться до озера Эльшён по широким тропинкам через нынешнюю сплошную вырубку. В молодости у него была невеста в Леруме, и он ходил к ней лесом. «Получалось не так уж и далеко», — утверждал он.

С тех пор машины перекроили лес и тропинки стали неразличимы. Редкие деревья, оставшиеся после вырубки, явились жертвами ураганов, что придало местности еще более хаотичный вид.

Озеро находилось высоко, как и гора Стенаредсбергет. Теперь семьи местных жителей с детьми добирались туда на машинах, им приходилось ехать в объезд вниз, через поселок, и вновь подниматься по дороге Стура Эльшёвеген, а потом оставлять машины на специально устроенной парковке. Оттуда с пледами и корзинками для пикника нужно было пешком добираться до муниципального пляжа с вышкой для прыжков, трамплином и маленьким домиком для переодевания, где тонкая стенка разделяла мужской и женский отсеки.

Они с Мартином провели отпуск, теснясь на песчаном пляже со стороны Улофсторпа. На другом берегу озера виднелись скалы, спускавшиеся в воду со стороны Стенаред, — большие, гладкие, с овальной бухточкой, идеально подходившей для одного или двух загорающих. Они легко переплыли озеро и легли на камни, чтобы обсохнуть.

Там было глубоко. Дно только угадывалось сквозь водоросли, в некоторых местах протягивавшие свои скользкие щупальца до самой поверхности воды.

— Наверное, мы могли бы найти отсюда дорогу домой, — сказала как-то Сейя. — Здесь не должно быть очень далеко.

И тут же поняла, сколь нелепо было бы оставить и одежду, и машину на другой стороне озера, чтобы в купальниках пробираться по каменистой местности. Кроме того, Мартин любил удобство. Ей так и не удалось убедить его совершить путешествие с красной краской, чтобы отмечать дорогу, хотя она и настаивала. В конце концов, уже после его побега, она отправилась в путь с ведерком краски.

У нее ушел день, чтобы найти дорогу к озеру. Она вся исцарапалась, вспотела, был уже конец сентября, и она не собиралась купаться, но все равно искупалась. Ледяная вода обожгла ее уставшее тело.

Это была награда, и потом она пила кофе из термоса, сидя на горе и закутавшись в старую куртку с капюшоном. В первый раз за долгое время она чувствовала, как радость бурлит в груди, как легко, словно бабочка, бьется она вместе с сердцем. «Решиться быть одной», — подумала она. Решиться. По дороге домой она обозначала путь отметинами краски на стволах и камнях до тех пор, пока между деревьями не показался ее дом.

Она стала ездить верхом к озеру почти каждый день, после того как распилила и отнесла в стороны стволы деревьев, перекрывавших тропинку. Вскоре Лукас запомнил дорогу. Сейя отпускала повод, откидывалась назад в седле и погружалась в медитативное состояние, которого никогда раньше не испытывала. Дорога к озеру стала ее тайной, символизируя вновь появившуюся и пока еще неустойчивую внутреннюю силу. И, видит Бог, она в ней сейчас нуждалась.

— Ты так изменилась, — сказал Мартин незадолго до расставания. Она знала, что он говорит о ее безоговорочном принятии жизни в деревне и в доме. Сама Сейя едва решалась анализировать, почему испытала такое чувство, словно вернулась домой, — она ведь прожила всю жизнь в городе. Так что если она и не полностью счастлива, то, во всяком случае, склонна к счастью.

«Здесь возможно счастье», — претенциозно намалевала она на стене конюшни, над вешалкой для седел.

Один-единственный раз она побывала в той маленькой деревне на севере Финляндии, где родилась ее мать. Ей тогда было лет пять или шесть. Летнее тепло еще сохранялось в асфальте, когда их семья села в несчастный «сааб», чтобы выехать из Гётеборга. Сейя была одета как для ранней осени. Их встретила замерзшая земля, сырой холодный воздух, и бабушка Марья-Лена дала ей другую одежду. Это был первый и единственный раз, когда она встретилась со своей бабушкой. Сейя сперва отказалась от теплых вещей, хотела ходить в рабочей рубашке с закатанными рукавами, как папа: они оба думали, будто показать, что боишься мороза, значит, признать свою слабость. Только когда они отправились в лес, чтобы помочь на расчистке, он надел старый дедов комбинезон на подкладке, висевший на гвозде в сарае.