Тони О'Делл - Темные дороги
– Потому что она – старуха. Жалкое зрелище. Эти дамочки за тридцать считают, что парням приятно на них смотреть?
– Бедная Ким Бейсингер, – сказал я. – Оказывается, на нее противно смотреть.
– Кто такая Ким Бейсингер? – спросила Джоди.
– Ты понял, о чем я, – не сдавалась Эмбер.
Я расправился с гамбургером. Процесс приема пищи занял у меня секунд десять. Достав из холодильника кока-колу, я принялся пить прямо из банки. Обратно к столу садиться не стал – времени нет. И получите – поперхнулся.
– Вот бы посмотреть на тебя, Эмбер, после тридцати. Жду не дождусь, – сказал я, прокашлявшись.
– После тридцати ты меня не увидишь. Я буду далеко.
– Ты будешь жить в трейлере в двух шагах отсюда с пятью детьми и без мужа.
Взгляд ее сочился ядом.
– Знаешь что, Харли? Собралась было оказать тебе услугу, да раздумала. Иди ты лесом!
– Услугу? – засмеялся я. – На работу, что ли, устраиваешься?
– Как насчет девчонки, которая не прочь с тобой встречаться?
В голове у меня замельтешили рецепты, книга и розовые шорты. Пришлось отвернуться. Щеки – хоть прикуривай.
– Неинтересно, – сказал я.
– Ты даже не знаешь, кто она.
– Если кто-то из твоих знакомых, то и знать не хочу.
Я направился к выходу. Мне еще переодеться надо. И так на работу опаздываю. Эмбер заступила мне дорогу.
– Как насчет девчонки, которая не прочь с тобой… – Она помедлила, облизнула губы и прошептала: – Трахнуться.
– Отстань от меня.
– Я серьезно.
– Отвяжись.
– Эшли Броквей. Ее брат Дасти с тобой в одном классе. Она на тебя запала. Дура.
– Сколько ей?
– Как мне.
– Шестнадцать? Проехали.
– В чем проблема? Тебе самому только девятнадцать.
– Мне почти двадцать.
– И что? Однажды ей исполнится семнадцать.
– Забудь.
– Что это ты такой разборчивый? Она не ребенок.
– Она ребенок.
– А сам-то?
Зазвонил телефон. Я попросил Мисти ответить.
– Хочешь узнать, какое у меня предсказание? – пристала Джоди.
– Чудесно, Харли. – Эмбер чуть не уперлась в меня грудями. Лифчика на ней не было. Вот бы посмотреть! Спятил, ни в коем случае! Гадость какая! Типа как выкопать папашу из могилы. – Вот ты, значит, как. Помни, дареному коню в зубы не смотрят.
– Предсказание, – не унималась Джоди.
Эмбер повернулась и, виляя задом, удалилась в душ.
– Это была миссис Шенк, – сообщила Мисти, вернувшись от телефона.
– Кто?
– Шенки живут за Мелоунами. Перед въездом на мост. У них ванна для птиц и прихожая голубая. Даг и Круз ездят с нами на автобусе.
– Кто?
– Она видела, как ты съехал с дороги и простоял так почти час. Говорит, не хотела тебя беспокоить, тем более вид у тебя был «не подходите близко». Хочет убедиться, благополучно ли ты добрался домой.
– Что?
– Нечего было врать, – сердилась Мисти. – Она бы все поняла.
– Что? – повторил я. – Кто?
Мисти вслед за Эмбер покинула кухню. Джоди что-то писала. Я вдруг забыл, что собирался делать.
Звуки гремели у меня в ушах. Слух как-то болезненно обострился. Я слышал, как скрипит по бумаге карандаш Джоди, и знал, что она пишет ПАМАЛИТЬСЯ ЗА ДУШУ ПАПЫ. Я слышал, как Мисти взбивает подушку, чтобы расположиться перед телевизором, и знал, что это та самая плоская, засаленная голубая подушка, которую папаша брал с собой на охоту. Я слышал, как Элвис во дворе обнюхивает свою миску, и знал, что пес голоден. Я слышал, как вода стекает по голому, покрытому пеной телу Эмбер, и знал, каких мест Эмбер касается.
Хорошо бы Бетти на своей шкуре испытала нечто подобное. Может, поняла бы тогда, что некоторые вопросы лучше оставить без ответа.
Я прошел в комнату Эмбер и посмотрел фотки ее одноклассниц в альбоме. Эшли Броквей была не такая уж противная.
Глава 7
Не помню, когда папаша в первый раз ударил меня, но как он впервые прибил Эмбер – помню. Ей было три года, и приходилось серьезно с ней считаться. В ее присутствии нельзя было листать комиксы «Настоящий мужчина», мама сказала, что Скелетор слишком страшный. Меня ругали за разбросанное «Лего» – ребенок может подавиться. Я пикнуть не смел, когда она хватала мои машинки, зато стоило мне прикоснуться к ее кухонному набору, как я получал по башке. Тысячу раз мне самому хотелось ее стукнуть, но тогда досталось бы по первое число.
Папаша поднял на нее руку потому, что она разлила его пиво. Он спокойненько смотрел телевизор, как вдруг – раз! – и схватил ее за руку своей лапой, легко и просто, словно жестянку. Дернул на себя, размахнулся и отвесил оплеуху.
Ничего громче этой пощечины в жизни не слыхал. Вопли Эмбер и то были тише.
Ее глаза наполнились несказанным ужасом, и я увидел в них себя. Не свое отражение, нет, а саму суть своей жизни. Я знал: папаша забрал ее смелость.
Из другой комнаты прибежала мама и застыла в дверях. Ее взгляд призывал меня дать ответ, но я был слишком мал. «Брось его, – хотелось мне сказать, – он обижает нас». Но куда нам было деваться? Мы принадлежали ему. Для меня – для ребенка – отнять у тебя твое кровное означало верх несправедливости.
Мама подхватила Эмбер на руки и унесла, бормоча слова утешения.
В ту ночь Эмбер приснился дурной сон и она забралась в постель ко мне, а не к папе с мамой. Свернулась калачиком и посапывает. А я не спал до самого рассвета, в голову лезли всякие мысли насчет папаши. И такая тоска взяла, не хуже, чем когда впервые увидел, как папаша помочился на искрящийся свежий снег.
Эмбер договорилась о свидании для меня. С Эшли я в жизни словом не обмолвился, да и не хотелось. Я был очень не прочь засунуть в нее часть своего тела и готов был неделю голодать, чтобы наскрести пару монет и охмурить ее. Но подробности ее жизни меня не интересовали совершенно. Мне было плевать, какая музыка ей нравится, и любит ли она родителей, и кем хочет стать, когда вырастет. Здравый смысл должен был мне подсказать: это – дурной знак.
Всю ночь перед свиданием я глаз не сомкнул, все пялился в темноте на лампочку над собой. Неужели я сегодня потеряю невинность? Я гнал от себя эти мысли, ведь точно такая же ерунда не давала заснуть перед встречей с Бренди Кроуи… но ничего не мог с собой поделать.
Возбуждение. Трепет. Желание. Отвращение. Настоящий винегрет. Я понять не мог, откуда берутся такие разные чувства? И такие сильные – а ведь я с этой девчонкой даже не встречался ни разу. Как можно желать человека, совсем тебе не знакомого? Что-то во всем этом было нехорошее. Какая-то дурная заносчивость. Конечно, человек – это звучит гордо, но ведь не до такой же степени.
В конце концов мне удалось заснуть. Не сойти бы с ума. Стояком своим, что ли, заняться? Большинство парней давно бы уже дало волю рукам. А я разложил по полочкам все, что испытывал к Эшли, и выстроил по ранжиру.
Только бы помалкивала. Не лезла со своим мнением, не выражала чувств. Но вместе с тем была бы живая. Теплая.
Рик не отпустил меня на всю ночь с пятницы на субботу, но сказал, я могу уйти пораньше. Спросил: у тебя свидание? Я сказал – нет, но он все равно наплел кассиршам и Баду с Черчем, что я встречаюсь с девушкой.
В самом начале нашей смены, уже в дверях, он громко объявил, что я могу бесплатно снабдиться резинками. Такой вот он парень. Ну что тут скажешь? Такое вот он говно.
– Не обращай внимания, – сказал мне Бад. – Он просто завидует. Даже собственная жена обходит стороной толстозадого.
Кассирши захихикали.
– Это точно, – сказала одна. – А то с чего бы у него детей нет? Бесплодия у жены вроде не нашли, она год назад проверялась по поводу болей в животе.
– Ей делали лапароскопию? – спросила другая кассирша.
Первая кивнула:
– Они делают прокол возле пупка, запихивают в тебя трубку с лазером и телескопом и смотрят твои яичники.
– Моей невестке проводили такое исследование, когда у нее был выкидыш.
– При выкидыше производят дилатацию и кюретаж, – влезла в разговор третья кассирша.
– Это когда насосом пользуются или когда ножом скоблят?
К кассе подошла женщина с тележкой, и разговор оборвался, но свое черное дело он уже сделал. Детородные органы Эшли разом потеряли всю свою мистическую притягательность. Кассиршам было не впервой развенчивать женщин в моих глазах. Типа учителей английского, разбивающих прекрасную книгу на темы и отдельные фразы.
Черч поднялся было со своей скамеечки и вдруг замер.
– Кажется, дождик будет. А мама мне ничего не сказала. Как же я без дождевика?
Я взглянул на него и сразу отвернулся. Смотреть ему в глаза все равно что разглядывать его душу в подзорную трубу не с того конца.
– Промокну ведь, – сокрушался Черч.
