Монс Каллентофт - Летний ангел
Карим Акбар сидит на крыльце дома, который семья сняла на три недели. Шхеры Святой Анны, Коббхольмен. На лодке переезжаешь от мостков на острове Тэттё — и ты среди безбрежного шведского покоя. В этом году жарче, чем когда бы то ни было.
Семь тысяч в неделю.
Все на шведский манер. Угольки еще не остыли после приготовления еды. Собственные мостки, с которых открывается вид на фьорд, откуда путь лежит дальше в море. В домике спит семья — жена и восьмилетний сын. Для мальчика здесь просто рай, а мне давно пора лежать рядом с женой, но хочет ли она моего присутствия?
Иногда его охватывают сомнения. Возникает ощущение, что такой жизни и такого мужа ей недостаточно. Хочется чего-то большего. Она ничего не говорит об этом, но он ощущает ее отстраненность, замечает отсутствующий взгляд, когда приходит к ней.
«Дурная голова ногам покою не дает, — думает Карим. — Черт-те что происходит в городе! Я должен навести порядок».
Две девушки, и одна из них исчезла.
И еще Свен Шёман на телеэкране — вспотевший лоб, волосы дыбом.
Голос Даниэля Хёгфельдта:
— Вы считаете, что Тереса Эккевед жива?
Мнение Свена по этому вопросу отражается в его глазах и не совпадает с тем, что он произносит вслух:
— Мы уверены, что она не умерла.
Черт подери, Свен: мы уверены, что она жива!
Новости. Телекамеры.
«Это хороший повод, чтобы показать себя, — думает Карим. — Но домик тут такой чудесный, в нем так хорошо отдыхается. Разве все эти слова и картинки не стоят мне поперек горла? Когда все это произошло? Я даже не начинал писать свою книгу. Не могу заставить себя быть политкорректным, а тогда лучше и не браться за перо. Барсук бродит в лесу. Я хочу туда, к девушкам. Что-то пришло в движение. Что-то темное. И я хочу быть там, чтобы вытащить его на свет божий».
Шашлык никак не может успокоиться в животе, подгоревшие куски баранины рвутся наружу.
Янне проснулся рано — пришлось бегом бежать в туалет. Вчерашний ресторан — самый худший за всю поездку. Разваренный рис, плохое мясо, но Туве вроде бы понравилась каракатица. Девочка спит. У них в номере две кровати шириной по девяносто сантиметров, стоящие прямо на белом каменном полу. Алюминиевые перила балкона по-прежнему теплы от солнца, когда Янне опирается на них, а море всего в ста метрах — туда ведет улица с пабами, сувенирными магазинами, ресторанами и храмами. Балийцы в своих красочных нарядах, кажется, не очень переживают по поводу эксплуатации, воздух тяжелеет от запаха благовоний, когда они проходят своими религиозными процессиями, смысла которых он не понимает.
Но такова местная цивилизация, и раннее балийское утро такое теплое. Вино, которое он выпил за ужином, взбудоражило нервную систему, и теперь сон не приходит.
Окна в ресторане отеля темны.
Огни бассейна погашены.
Из бара доносится слабая музыка, но так тихо, что не заглушает дыхания Туве.
Он думает, что она дышит во сне в точности так же, как и Малин, — медленно, стабильно, но ритм то и дело прерывается покашливанием, не тревожным или мучительным, а облегченным, словно что-то внутри обрело свой истинный голос.
Ночное тепло здесь совсем другое, чем в Африке.
Тропическая ночь в сезон дождей — с ней ничто не сравнится. Когда дождь стоит стеной, и ты физически ощущаешь, как у тебя на коже растет плесень, а барабанящие капли не могут скрыть зло, которое бродит в поисках тебя — движется среди листьев, насекомых, деревьев.
Что-то всегда встает между людьми. Религия — как в Боснии. Клановая принадлежность — как в Руанде. И всегда политика, деньги, намерения и провокации.
А потом приходят такие, как я, — добровольные уборщики чужого дерьма, те, кто появляется сразу после катастрофы.
Такое случалось не раз, недавно и очень давно. Чьи-то пути скрещиваются в какой-то момент истории, и все меняет свое направление. Вспышка насилия — и с этим ничего не сделаешь.
Теплый ветер дует ему в лицо. Африка.
Холодный ветер. Балканы. Сырой пронизывающий холод, который навсегда останется в памяти.
Ее голос, только что звучавший в телефоне, сквозь помехи плохой связи. Тот же самый надоевший спектакль, как и много раз до того, слова, которые они произносят, ничего толком не говоря.
Малин, что я тебе сделал? Что мы такого наделали? Чем мы занимаемся?
Пора кончать эти игры, начать жить всерьез.
Янне уходит с балкона в комнату, ложится в свою постель. Прислушивается к дыханию дочери.
Малин снится холодный ветер, пронизывающий плотно утрамбованную землю, и маленькое-маленькое существо, которое скулит и просится к ней на руки.
Снится большое пространство, состоящее из неба и курчавых кучевых облаков.
Снится, что она плывет в море возле Туве и Янне, а рядом плывет четвертый человек, без лица, но не страшный; он скорее воплощение всего хорошего и человечного — по крайней мере, в светлом летнем сне.
Жена Свена Шёмана Соня смотрит на своего мужа. Видит его живот, вываливающийся на матрас, глубокие морщины на лице, слышит храп, который становится все громче с каждым годом, с каждым лишним килограммом, оседающем на талии. Но вот ведь чудо — она смирилась с этим храпом, ставшим частью ее, их жизни, их самих.
Она имеет обыкновение просыпаться около трех.
Лежит неподвижно и смотрит через щель в задернутых шторах на сад за окном, на его очертания, такие разные в зависимости от времени года.
Летом темнота — понятие относительное. Деревья — яблони, груши, сливы — различимы отчетливо, и никакая фантазия не может увидеть в них ничего другого.
Она притворяется спящей, когда он на цыпочках выходит из комнаты, чтобы спуститься в мастерскую в подвале. Она знает: ему важно думать, будто она спит, он никогда не оставил бы жену одну в постели, если бы заметил, что она проснулась.
В июне он купил себе новый токарный станок. Много будет сделано ваз. Он начал продавать их в магазинчике изделий народных промыслов возле дворца.
В августе они поедут в Германию. Свен не хочет — с годами он все тяжелее на подъем, ее же все больше тянет поездить по миру.
— Мы должны побывать в Австралии. Посмотреть, как там живет Юаким.
— Девятнадцать часов в самолете? Но ведь парень приедет домой на Рождество. Разве этого не достаточно?
На машине в Германию, по проселочным дорогам. Отели, где, кажется, никто никогда не останавливался.
Свен. Они женаты более тридцати лет.
Она видит, как беспокойно он спит. Наверное, ему снятся эти девушки и все те ужасы, о которых она читала в газете и о которых он отказывается говорить дома.
Закариас Мартинссон проснулся, вышел в кухню на своей вилле в Ландерюде, включил кофеварку.
Запах кофе, пробуждения, нового дня распространяется по нижнему этажу.
Часы на плите показывают 05.23.
Он всегда крепко спит всю ночь, потом рано просыпается, выспавшийся и отдохнувший.
В доме жарко — наверняка градусов двадцать восемь. Жена хотела купить кондиционер в спальню, но жара вряд ли продержится долго, и тогда десять тысяч пойдут псу под хвост. Впрочем, что такое десять тысяч?
Мартин заработает миллионы своим долбаным хоккеем. Уже заработал.
Впрочем, все способы хороши — кроме плохих.
По сравнению с хоккеистами нейрохирург зарабатывает гроши. Что уж говорить о санитарках?
Все это не более чем плохая шутка.
А эти девушки, Тереса и Юсефин. Что происходит?
Эти чертовы ублюдки из Берги — молокососы, привезшие с собой идиотское отношение к женщине. Они пробуждают самое дурное, что есть во мне.
А Петер Шёльд? Натали Фальк?
Что они скрывают?
Зак наливает себе чашку кофе. Пригубливает обжигающий напиток, чувствует, как тело просыпается от одних паров. Ставит чашку на стол, выходит в холл, открывает входную дверь.
Сад неподвижен; цветы, кусты, деревья — как черные застывшие люди.
Папа провел десять лет в больничном интернате, прежде чем смерть пришла за ним. Парализованный, загнанный в себя болезнью Паркинсона, которую не брали ни новые, ни старые лекарства. Как засохшее дерево без листьев посреди сада.
В одних трусах Зак выходит в сад.
Соседей нет дома. Если же они, вопреки ожиданиям, не уехали, то наверняка еще спят. Он открывает почтовый ящик на калитке, просовывает туда ладонь и выуживает очередной номер «Корреспондентен». Заглядывает в ящик — нет ли рекламных листовок, но там пусто, только парочка ленивых уховерток отползают в угол.
Он поднимает газету к небу под таким углом, чтобы в утреннем свете разобрать текст, увидеть фотографии на первой полосе.
Портрет Тересы Эккевед.
С той же пленки, что и те, которые они сами взяли накануне у ее родителей.
«Пропала неделю назад… Родители взывают к общественности…»
