Джон Трейс - Заговор по-венециански
— О, да будет тебе. Я же просто ворчу. — Песна ободряюще смотрит на Кави. — Ты прав. Страх хорош, когда надо кого-то подчинить.
— Есть новости от Кэла?
Магистрат улыбается.
— Он скоро прибудет сюда. Наш друг-мореплаватель имеет при себе столько серебра, что может купить весь мир, не говоря уже о маленьких его кусочках, потребных мне. — Песна обнимает Кави за плечи. — Напишешь убедительные письма влиятельным людям в соседних городах от моего имени?
— К закату оставлю черновики.
— Молодец. Но… Моя глотка изнывает от жажды, а член просит положить его в нежный рот прелестной наложницы. Скажешь еще что-нибудь, прежде чем я отправлюсь ублажать этот важнейший орган тела?
— Еще вопрос — и у меня все.
— Ну что? — устало спрашивает Песна.
— Один из старейшин передает, что твой нетсвис ослеп.
Магистрат в недоумении мотает головой.
— Ослеп? Провидец, который не может видеть? Вот это шутка богов. Что с ним случилось?
— Говорят, упал в священный костер, пока творил обряд прорицания по твоему указу.
Служанка приносит напиток, однако Песна резко велит ей:
— Оставь вино и уходи. — Ждет, пока девушка уйдет и говорит: — Дурной знак. Я велел нетсвису просить богов, чтобы те заткнули болтливые рты. И никак уж не давать еще больше пищи для сплетен. Да проклянут боги его тупость! Что теперь делать с этим авгуром?
— Поддержи его или казни. Меж этих двух деревьев пахоты нет.
Наливая себе вино, Песна обдумывает слова друга.
— Хорошо. Завтра — на свежую голову и опорожнив чресла — я решу, как быть. А теперь, друг мой, умоляю, молчи. Хватит вестей. — Магистрат кивает девушке, дожидающейся у двери. — Моя похоть взывает к удовлетворению.
Capitolo XI
Хижина Латурзы, Атланта
Тевкр бредит. Он кричит, называя поименно демонов, о которых ни Тетия, ни Латурза прежде не слышали. Боль пылает в теле жреца, она горяча, словно пламя. Остра, как иглы, пронзающие глаз. С помощью Тетии Латурза прижимает Тевкра к ложу и поит новой порцией настоя. Держит юношу, пока тот не унимается и не соскальзывает в тихую заводь бессознательности.
Много часов проходит с рассвета, прежде чем наступает улучшение. Целитель, похоже, доволен тем, как юный авгур справляется.
— Боги забрали ярость из его ран. Останутся шрамы, будто царапины от звериных когтей.
— А зрение?
— Милая моя Тетия, о зрении говорить еще рано. Я вытащил у Тевкра из глаз угли и щепки. Если же небесные боги пожелают, чтобы Тевкр прозрел, то так оно скоро и будет. — Целитель берет нежные, гладкие руки Тетии в свои жилистые ладони. — Твоя любовь к мужу должна умилостивить богов. Не береги ни капли от нее, отдай все, что есть в тебе душевного и женственного на лечение и успокоение мужа. Его тело болит, но болит и дух, и душа.
Тетия кивает.
— Я навсегда перед тобой в долгу.
Встав на ноги, Латурза хлопает девушку по плечу.
— Тогда, надеюсь, мне позволят прожить еще, чтобы я увидел, как явится на свет твой ребенок.
Тетия невольно кладет руку себе на живот.
— И запомни: заботиться надо не только о муже. Помни о себе и о ребенке, — добавляет Латурза, принимаясь за припарку из пиретрума.
Припарка воняет еще хуже, чем серные ванны, которые так обожает мать Тетии. Девушка морщит нос.
— Надеюсь, — говорит она, — польза припарки столь же велика, сколь и ее вонь. Зачем она?
Латурза смеется.
— Ну, тебя лекарство вывернет наизнанку — так оно вредно, если принять внутрь. И вместе с тем вытянет огонь из ожогов. Я более не смею давать Тевкру валериану. Эта припарка поможет удержать его в целительных объятиях сна.
Убрав с лица авгура клочки шерсти, Латурза легонько смачивает ему глаза припаркой.
— Раны, что получил твой муж, похожи на те, что бывают на полях брани. Когда тело ранено, оно производит собственное лекарство — то устремляется по жилам и губит боль. Правда, лишь на короткое время: стоит телесному снадобью иссякнуть, как приходит ужасная агония. Пиретрум смягчит лихорадку Тевкра.
Тетия по-прежнему морщится от вони.
— Надеюсь, поможет.
— Поможет-поможет, дитя мое. Теперь, извини, мне пора. У одной пары приболел новорожденный, и я обещал прийти осмотреть его.
Тетия нежно касается его руки.
— И снова спасибо тебе.
— Да не стоит. Пока, думаю, тебе лучше всего прилечь возле мужа и немного вздремнуть. — Лекарь наклоняется к Тетии и шепчет: — Ребенку сон тоже не повредит.
Тетия с улыбкой смотрит в спину уходящему Латурзе. Ей и правда не помешает соснуть. И еще ради мужа она обязана терпеть вонь припарки. Утерев Тевкру лоб, Тетия смачивает ему губы свежей водой. Потом ложится рядом и целует во влажные губы. Закрывает глаза и молит богов о скорейшем выздоровлении Тевкра.
И только она успевает погрузиться в волшебный промежуток между явью и сном, как вдруг…
Тевкр хватает ее за горло.
Сжимает пальцы так сильно, что невозможно вздохнуть.
Тетия брыкается, толкает мужа, пытается отвести от себя его руки. Ничего не выходит.
— Изыди! Изыди! — кричит Тевкр. — Демон тьмы без имени! Я изгоню тебя!
Тетия хватает ртом воздух.
— Надо убить его. Я должен! — Тевкр давит еще сильнее, выжимая из Тетии жизнь.
Тетия лягается. Задевает что-то мягкое. Снова пинает. Нога попадает в очаг и раскидывает угли.
Накатывает темнота.
Тетия теряет сознание.
Сквозь туман она видит руку Тевкра, обезображенное лицо и прикрытые припаркой глаза.
Сознание гаснет.
Глава 16
«Луна-отель Бальони», Венеция
К тому времени, как они кончили заниматься любовью, кофе уже к питью не пригоден, а выпечка не способна утолить зверский голод. Том с Тиной наскоро принимают душ и, спустившись в роскошный обеденный зал, просят администрацию немного повременить с окончанием времени завтрака.
На обшитых дубовыми панелями стенах висят великолепные картины маслом, глядя на которые Том не забывает уплетать фрукты, копченого лосося с омлетом и запивать все это таким обилием сока, что хватило бы наполнить лагуну.
— Итак, мой милый пишущий друг, что можешь ты мне поведать о Венеции?
Тина смотрит на Тома по-над чашкой.
— Ты перед отъездом не прочел справочники?
— Ну, кое-какую чепуху пролистал.
— Но-но! Статьи о путешествиях — не чепуха! Я этим на жизнь зарабатываю.
— Прости, забыл. Но ты все равно расскажи что-нибудь, устрой мне ликбез.
— Так и быть. Венеция — второе мое любимое место после Рима. Серениссима[14] столько всего дала миру: Марко Поло, Каналетто, Казанова, Вивальди, Рыжий священник… — Тина смеется. — Знаменитых венецианцев перечислять можно до бесконечности! Это место подарило нам такие прекрасные слова, как «мандолина», «чао!», или страшные вроде «гетто» и «арсенал». Однако больше всего Венеция нравится мне за то, что время здесь остановилось. По улицам не ездят машины, над головой не нависают провода, и нигде не видно мрачных вышек сотовой связи. Будто ныряешь в прошлое на парочку сотен лет.
— Ну, тогда за путешествия во времени, — поднимает Том бокал с соком.
— За них.
Они чокаются, и Тина, пригубив напиток, спрашивает:
— Ты помнишь что-нибудь из прочитанной чепухи?
Том на время задумывается.
— Кое-что. В самом начале здесь были только вода, топи, простые рыбацкие бухточки и всякое такое прочее. Затем, в середине первого века, пришел старик Аттила, привел своих гуннов, и люди, следуя за ним, расселились по окрестным островам.
— Сколько всего островов? — спрашивает Тина тоном школьного учителя.
— Много.
— Около ста восемнадцати, — смеется Тина. — Или ста двадцати. Сами венецианцы точнее не скажут.
— Я же говорю, много.
— Главным поселением стал Торчелло. Сама Венеция из себя ничего не представляла в плане политики, пока в Торчелло не разразилась эпидемия малярии. Люди тогда перебрались на Риальто.
— В седьмом веке?
— В восьмом. Венецианцы назначили первого дожа — это своеобразный квазирелигиозный лидер, избираемый на демократической основе. Итак, примерно в семьсот двадцатом году образовалось местное венецианское правительство. Система исправно работала, пока не началась большая эпидемия чумы, которая и подкосила ее. Венецианцы резко ударились в религию, а после, как истинные итальянцы, пустились во все тяжкие. Потакали своей похоти и заодно развивали искусство. Позже, в восемнадцатом веке, бесконечным оргиям — очень нетактично — положил конец Наполеон.
— Поразительно. И тебе не надоедает писать о путешествиях? Ты могла бы работать гидом.
— Спасибо. — Тина промокает губы салфеткой. — Предлагаю полностью сменить тему. Ты извини, конечно, если задеваю твои чувства, однако вкуса в одежде у тебя нет совершенно.
