Замерзшее мгновение - Седер Камилла

Густав Эстергрен на кухне мягко выговаривал жене за то, что она перетруждается. Она тут же раздраженно отмела его заботу, чтобы через секунду попросить прощения. Телль печально улыбнулся. Иногда в тяжелые моменты жизни нелегко выстраивать отношения.

Она, кажется, действительно обрадовалась его приходу. Они давно не разговаривали, с тех пор как ей дали больничный на неопределенный срок. И какое-то время до этого.

Он по-прежнему чувствовал себя неловко: когда увидел дом, первой мыслью было проехать мимо. Он подумал, что не звонил и не предупреждал о своем приходе. Было рано. Возможно, она еще спит.

— Я ненадолго, — сказал он. Смешно, но это были первые произнесенные им слова, когда Эстергрен удивленно открыла входную дверь.

Он смущенно показал на часы.

— Ну, вы понимаете.

Сперва она стояла неподвижно и выглядела серьезно, словно не узнавая его вне обычных обстоятельств, при которых они встречались раньше. Потом произнесла его имя и неожиданно рассмеялась. Ее смех звучал весело, и он обрадовался этому.

— Просто хотел узнать, как у вас дела.

— Если ты пока посмотришь, как дела на террасе, я сделаю нам по чашечке кофе.

На нем был новый костюм, светло-серый, вместо обычного темного. Он снял с брючины прилипшую нитку, вытащил коробочку жевательного табака и непривычным жестом взял порцию.

Сейя сообщила ему: месяц без курения, и они поедут «куда-нибудь в теплые края». Сейя даже представить себе не могла, насколько долго тянется месяц. Кроме того, смешно, что она, с ее скудным бюджетом, куда-то его приглашает. Но ему очень хотелось поехать с ней, очень. Только это могло стоить таких мучений.

Густав Эстергрен принес на террасу термос. Прежде чем поставить его на стол, он смахнул со скатерти пару засохших листьев.

— Может, помочь? — спросил Телль, как ребенок в гостях у старших родственников, и впервые почувствовал разницу в возрасте. Эстергрен не в два раза старше его, но символы поколения в их доме такие же, как у его родителей: свадебная фотография на стене гостиной, Анн-Кристин Эстергрен с прической в стиле шестидесятых. Ковролин на террасе, имитирующий травяной газон. Стулья с пышными подушками. Подставки под чашки, сделанные из сосны.

Все это вместе слегка его озадачило — выходит, он совсем не знал коллегу, с которой проработал много лет. Для него шеф не имела возраста, не была ни молодой, ни старой, ни женщиной, ни человеком, чьи мысли и чувства могут выходить за рамки трудовой деятельности.

Он вдруг подумал, каково ей было лишиться всего этого.

— Анки, ты захватишь сахарницу?

Когда Эстергрен во время их последнего разговора вскользь упомянула мужа, Телль удивился, что она замужем. И сразу нарисовал для себя портрет этого человека.

Теперь оказалось, что, во-первых, Густав Эстергрен вовсе не высокий статный адвокат или бизнесмен на пенсии, каким представлял его Телль. Во-вторых, он понял, что, конечно же, знал о его существовании и даже встречался с ним много лет назад. Это было на рождественском ужине в объединении садоводов. Телль припомнил, что Карина, тогда сидевшая за одним столом с ним, буквально влюбилась в скромного человека, который растрепанными седыми волосами и бородой, живыми, дружелюбными глазами, рубашкой навыпуск и джинсами, заправленными в носки, напоминал домового. Сейчас он нацепил на нос сильные очки и проверил дату изготовления на пакете молока, прежде чем открыть его и перелить содержимое в молочник.

Анн-Кристин Эстергрен принесла сахарницу. Она шла медленно. Телль никогда раньше не видел, чтобы она так медленно ходила. Он подумал, испытывает ли она боль.

— Не сочтите наглостью с моей стороны, если я на какое-то время схожу в гараж, — сказал Густав Эстергрен. — Я работаю над небольшим проектом, понимаете ли. Решил сделать скрипку. Неизвестно, будет ли она когда-нибудь готова. Приходите потом посмотреть, если хотите.

Он надел деревянные башмаки и вышел через дверь веранды.

Анн-Кристин Эстергрен мягко улыбнулась, словно про себя.

— Он просто хочет оставить нас одних, вот и все.

— Вот это да — сделать скрипку, — прокомментировал Телль.

Она кивнула.

— Это всегда было его мечтой. А теперь, когда он ушел с работы — вышел на пенсию на пару лет раньше, чтобы быть дома со мной, — у него вдруг появилось для этого время.

Они помолчали. На открытую часть веранды села сорока.

— Нам не хватает вас, — сказал Телль.

— Спасибо. Я на самом деле не очень скучаю по работе. Во всяком случае, не так сильно, как думала. Все ведь относительно. Наверное, я считала, что не справлюсь, если не буду держаться за свое дело. Почему-то решила, что пока работаю, то живу. Если же останусь дома, это будет означать, что я сдалась и рак имеет право меня победить. Проще говоря, буду ждать смерти. Я не могла справиться с этими мыслями. Ты, наверное, понимаешь. У тебя есть работа, и там ты знаешь, кто ты есть. Я, конечно, была не лучше всех, но, во всяком случае, компетентным сотрудником. А дома не могу сказать о себе что-то определенное. Я ничего особенного не делаю. Хотя, правда, теперь я снова начала читать.

Она просияла.

— В молодости я читала беспрерывно. Детективы. Биографии. Только что прочла книгу о Фриде Кало, художнице. Удивительная женщина. Удивительная судьба.

— О ней еще сняли фильм, — сказал Телль. — С Пенелопой Крус, кажется, или… Тоже удивительная женщина. И красивая.

Эстергрен засмеялась. Улыбка еще не исчезла с ее лица, когда она спросила:

— Ну а в остальном? Как дела?

Телль развел руками.

— Да вроде все как обычно. Супруга Бернефлуда решила пригласить всю группу на ужин, а сам Бернефлуд совершенно не в восторге от этой идеи. Ходит кругами и жалуется — мало того что он должен терпеть нас с понедельника по пятницу, так теперь мы еще и появимся у него дома в субботу вечером и потребуем выпивки.

Эстергрен снова рассмеялась и покачала головой. Телль подумал, что давно уже не видел ее такой радостной. Он взял имбирное печенье и продолжил рассказ о том, что произошло с момента ее ухода.

— Гонсалес взял парня за то изнасилование в парке Васапаркен. Сперма совпала. А три другие девушки, заявившие об изнасиловании за последний год, также опознали в нем преступника. Когда его разоблачили, он сознался, что там участвовал еще и его двоюродный брат.

— О Боже.

— Да, но теперь, во всяком случае, с ними покончено.

Сорока поднялась и улетела прочь, когда Телль хлопнул в ладоши, подчеркивая свои слова. Он сделал глоток кофе.

— Бекман и Карлберг в понедельник уехали на тот курс, который должны были пройти еще перед Рождеством, если бы не началось это дело с джипом.

— Гм… хорошо.

Эстергрен откусила кусочек плетенки с корицей, медленно и аккуратно смахнув крошки со своего бирюзового джемпера. Это движение заставило Телля обратить внимание и на это отличие: Эстергрен всегда ходила в черном.

— …Которое, кстати, успешно завершено, — прилежно продолжил он, хотя она, похоже, слушали его вполуха. — Нож был спрятан за обшивкой двери в машине Селандер, но на рукоятке техники обнаружили частицы крови Мулина. Она призналась, когда поняла, что все кончено. Очевидно, Себастиан Гранит и Каролин Селандер не то чтобы планировали убийства вместе, не совсем так, но… скажем, подогревали друг в друге общую жажду мести: мать, брат и любовница. Кажется, у них был тесный трехсторонний пакт. Кстати, Сульвейг Гранит все это время была в плохом состоянии, и мы не могли ее допросить. Она все еще находится в Лилльхагене.

Эстергрен задумчиво хмыкнула.

— Можно, конечно, задать себе и такой вопрос: зачем ждать двенадцать лет, чтобы кого-то убить?

Телль пожал плечами.

— Эти ненормальные вызывают чертовски много вопросов. Я не специалист, но тоже размышлял над этим.

— И что ты думаешь?

— Думаю, что каждый из них по отдельности, каким бы сумасшедшим ни был, не способен на убийство. Впрочем, у Селандер уже был опыт насилия — попытка убить отца и все прочее. Но мне все же кажется, что эти трое нашли друг друга в какой-то несчастливой комбинации, исходя из общей потери — то есть Мю, и стали тем или иным образом зависеть друг от друга. Они год за годом жили вместе и все больше закосневали. Они создали тайный клуб ненависти — мертвая девушка стала символом того, чего им не хватало. В конце допросов Себастиан Гранит говорил, что искупил свою вину. Он был доволен. Казалось, он каким-то образом взял на себя ответственность за случившееся с Мю; не спрашивайте меня, как или почему, но убийства Эделля, Барта и Мулина должны были стать своего рода реабилитацией, способом произвести впечатление или, возможно, быть принятым двумя другими. Все эти годы он шел к точке, в которой убийства стали единственным выходом.