Игнасио Гарсиа-Валиньо - Милый Каин
Диана согласно кивнула. Правду так правду, почему бы и нет?
— Хорошо, давай начнем. Только еще раз прошу, говори только правду, самую настоящую, честную-пречестную. Если не поймешь, о чем я тебя спрашиваю, то сразу скажи. Я постараюсь лучше объяснить, о чем хочу узнать, потому что мне очень важно, чтобы ты правильно поняла меня.
— Хорошо.
— Папа ведь тебя часто купает. Скажи, что вы делаете, когда остаетесь вдвоем в ванной?
— Он моет меня мочалкой с мылом, меняет в ванне воду и напускает в нее пену. Я потом играю в ней с лягушатами.
— Очень хорошо. А когда вы в ванной одни, он тебя где-нибудь гладит?
— Он трет меня мочалкой со всех сторон, даже за ушами и под мышками — прямо щекотно.
— Это правильно. Он тебя моет, чтобы ты снова стала чистенькой. Ты мне лучше вот что скажи. Он тебя случайно между ножек не щекочет? Не гладит там, не ласкает?..
Диана удивленно посмотрела на маму, явно не понимая смысла этого вопроса, затем молча покачала головой.
— Он тебя никогда не просил, чтобы ты где-нибудь потрогала его? — продолжала гнуть свою линию Кораль.
— Где потрогать?
— Ты же понимаешь, о чем я тебя спрашиваю?
Девочка молча кивнула.
— Вы не играете в такую игру, когда нужно трогать друг друга за разные места?
— А что это за игра такая? Она интересная?
Кораль снова погладила Диану по голове. Девочка немного подумала и решила, что мама просто захотела выяснить, правильно ли папа купает ее. Тогда она пустилась в пространные объяснения, сказала, что папа всегда начинает с головы и моет ей волосы шампунем. При этом он никогда не забывает помыть ей ушки, а потом потереть локти, коленки и пальчики на ногах специальной мочалочкой.
Диана почувствовала, что ссора между папой и мамой как-то связана с тем, как папа купает ее, и не хотела, чтобы мама и дальше сердилась на него. Она была готова рассказывать маме все, во всех подробностях. Главное — объяснить, что папа моет ее хорошо и никогда не оставляет грязной.
Кораль кивала и внимательно вслушивалась в каждое слово дочери. При этом она ненавидела себя и весь мир за то, что ей приходилось задавать ребенку такие ужасные вопросы.
— А когда папа укладывает тебя спать, он ложится с тобой на кровать?
— Нет, он только сидит на краешке и рассказывает сказки. Я никогда не видела, чтобы он тоже уснул.
— Он гладит тебя под пижамкой?
— Нет, потому что мне тогда будет щекотно и я долго не усну. Хотя иногда бывает, что я сама прошу его почесать мне спину — ну, когда очень чешется и самой не достать. Помнишь, вы еще пижаму мне купили колючую, от которой я потом вся чесалась?
— Конечно помню. Мы ее постирали, и она перестала колоться.
— А меня вы тогда порошком лечили. Ну, этим, который тальк называется. Потом около бассейна меня слепень укусил.
— Было дело. Помню. У тебя после этого вот такой волдырь вскочил.
— А уж чесалось-то как!
— Значит, папа тебя не гладит и ни о чем таком непонятном или непривычном не просит? Ну, я имею в виду, когда укладывает тебя спать?
— Он рассказывает мне сказки и поет песенки. Я ему говорю: «Сегодня хочу, чтобы ты рассказал мне сказку». Или наоборот: «Хочу, чтобы ты спел песенку». Вот только он никогда не соглашается, чтобы была и сказка, и песенка. Папа говорит, это потому, что он строгий. Мама, давай в другую игру поиграем. Эта какая-то скучная.
— А что еще вы делаете в кровати?
— Ничего. Если я не засыпаю сразу, то он целует меня и уходит. Но ведь ты тоже целуешь меня на ночь и просишь, чтобы я тебя поцеловала.
— Конечно, детка, конечно.
Диана обрадовалась и чмокнула маму в щеку холодными, липкими от мороженого губами.
Девочка уже доела свое лакомство, а Кораль почти не притронулась к стаканчику, потому что просто-напросто забыла о нем, когда начала этот неприятный разговор. Теперь она с удовольствием отдала вторую порцию дочери, и та показала ей, как правильно есть изрядно подтаявшее мороженое. Для этого Диана запрокинула голову и стала весело высасывать прохладные сливки с лимоном через нижнюю дырочку в вафельном рожке. Радости девочки не была предела. Во-первых, она получила вторую порцию вкуснятины, а во-вторых, эта дурацкая игра в вопросы и ответы наконец-то закончилась.
— А папа скоро к нам приедет?
Вместо ответа Кораль почему-то открыла сумочку, покопалась в ней и достала большой носовой платок. Одной рукой она продолжала обнимать дочь, а второй стала вытирать слезы, навернувшиеся на глаза.
— Мама, почему ты плачешь?
Когда Кораль осталась в полном одиночестве, она вгрызлась в свои мысли, как голодная собака в брошенную ей кость. По всему выходило, что выбора у нее, собственно говоря, и нет. Все-таки, несмотря на случившееся, нужно было держаться и как-то жить дальше. Больше всего в этом непонятном будущем ее беспокоил Нико. Собственный сын действительно оказался редким негодяем. Своими поступками он словно сдирал с нее кожу заживо, но при всем этом оставался ее ребенком. Кораль не могла ни возненавидеть его, ни зачеркнуть, перестав с ним общаться.
«С этим ничего не поделаешь, — успокаивала она себя. — Эту ношу мне придется нести всю жизнь, по крайней мере до тех пор, пока я не рухну под ее тяжестью. Другого выбора я для себя не вижу».
После всей этой некрасивой истории ей, несомненно, следовало держаться подальше от Хулио. Если и встречаться, то только на людях, поддерживая определенную дистанцию, безопасную с психологической точки зрения.
После недолгих поисков Кораль сняла квартиру в Бруно Мурильо. В этом же районе жили ее родители. После роскоши и масштабов «Римской виллы» любая квартира казалась ей маленькой и тесной. Впрочем, она прекрасно понимала, что быстро адаптируется к новым условиям: как только обставит жилье по своему вкусу, сразу почувствует себя в нем уютно. Аренда квартиры стала ее первым самостоятельным шагом в новой жизни.
Кораль чувствовала себя еще молодой и достаточно сильной, чтобы начать жизнь заново. Настораживало и пугало ее лишь одно. Находиться рядом с таким сыном, как Нико, было слишком тяжело даже для женщины с таким сильным, как у нее, характером.
Уладив наконец проблему с жильем, Кораль собралась с силами и настроилась на серьезный разговор с Николасом. Это решение далось ей нелегко. Она ведь, по правде говоря, даже не представляла себе, с чего начать эту беседу. В глубине души мать рассчитывала, что сумеет сыграть на добрых нотах души сына и в конце концов пробудит в нем хотя бы намек на раскаяние.
«Может быть, он даже постарается загладить свою вину хотя бы ради спокойствия сестры и матери. Если же мне и этого не удастся, то хотя бы все точки над „i“ будут расставлены. Нико узнает, что я в курсе его обманов и нечестной игры», — заранее успокаивала себя Кораль.
Она договорилась с родителями, что Диана переночует у них. Ужинать они сели вдвоем с Николасом. Есть им приходилось прямо на кухне, в единственном сносно обставленном помещении на съемной квартире.
Отсутствие за столом Дианы было очень заметно. Оба привыкли к ее постоянной веселой болтовне и к тому, как она самыми бесхитростными способами всячески старалась привлекать к себе внимание. Нико, по своему обыкновению, был не слишком разговорчив. За столом речь заходила только о самых необходимых бытовых вещах.
Только сейчас, в отсутствие дочери, Кораль поняла, насколько эта малышка заполняла собой и маскировала напряженность между матерью и сыном. Обычно к тому времени, когда Диана уставала и ложилась спать, Кораль и Николас и сами были так измотаны, что на серьезные разговоры у них не оставалось ни сил, ни времени.
На этот раз Дианы с ними не было, значит, ничто не могло помешать разговору.
Мать опасалась, что голос сразу выдаст ее. Больше всего ей не хотелось, чтобы Нико почувствовал свое превосходство над ней, воспринял ее как женщину слабую, нуждающуюся в сочувствии. Она постаралась сразу взять нужную ноту, говорить с Нико строго и сухо, но вовсе не для того, чтобы запугать его. Кораль хотела как минимум дать ему понять, что настроена серьезно.
Нико понял, к чему идет дело, еще до того, как мать начала говорить. Судя по всему, все переживания были написаны у нее на лице, и с этим она уже ничего сделать не могла.
— Нико, мне с тобой бывает очень тяжело. Из-за тебя я мучаюсь, переживаю и страдаю. По правде говоря, я даже не уверена, что наши с тобой отношения стоят таких мучений. Нет, ты, конечно, мой ребенок, к тому же несовершеннолетний. Я обязана заботиться о тебе и буду исполнять свой материнский долг в любом случае. Хочу только, чтобы ты знал, что делаю я это без удовольствия, просто потому, что так нужно. Если ты не изменишь свое поведение, то через несколько лет тебе придется начать самостоятельную жизнь. Хочу напомнить, что ты к этому времени, скорее всего, останешься совсем один. Никто не захочет тебе помогать, не будет поддерживать в жизни. Как ты относишься к людям, так и они будут относиться к тебе. Поверь, я говорю это не просто так. Я действительно уверена в том, что ты еще об этом пожалеешь.
