Лев Квин - ...Начинают и проигрывают
В кабинет, задыхаясь, ворвалась Аделаида.
— Идут!
Вадим поднялся, поправил галстук, прическу.
— Продолжим завтра, — сказал торопливо. — А сейчас извини…
И вышел из-за письменного стола навстречу посетителям. Трое мужчин, все в очках, все очень солидные и важные, все с одинаковыми кожаными папками, отделанными блестящими металлическими полосками.
Аделаида пропустила меня в приемную и осторожно, чтобы не хлопнуть, прикрыла дверь.
— Что за деятели? — спросил я.
— Деятели! — Она возмущенно фыркнула. — Выражения у вас… Товарищи из генеральной прокуратуры с проверкой.
Ах, с проверкой?… Тогда все ясно! Вот откуда взялся Вадимов гуманизм! Проверяющие ведь будут смотреть дела, санкции, ордера, говорить с арестованными; он и чистит перышки.
Кое-кому повезло, в том числе и Андрею. А вот мне нет!… Хотя везение тут ни при чем. Просто много на себя взял. Надо было знать, с кем имеешь дело.
Предлагал ведь мне Глеб Максимович поговорить с Вадимом. Так ведь нет! «Сказал — не выпустит», «Вдруг у него не бывает»…
И все почему? — беспощадно бичевал я сам себя. — Потому что не хотелось идти к Вадиму с новой просьбой. Потому что, видите ли, неудобно было. Неудобно! А теперь как — удобнее? Теперь, когда получается, что я самый настоящий трепач, из-за которого может сорваться операция? Те увидят Андрея на свободе — и сразу все поймут.
Скорей на комбинат! Попытаться исправить промах, если он еще исправим.
По дороге я дважды звонил Глебу Максимовичу: с почтамта, из средней школы. Ответ один: нет на месте. Когда будет? Неизвестно.
Не поехал ли он тоже в Зеленодольск?
Прямо из проходной я направился в гараж. Степан Олеша возится возле машины с гаечным ключом.
— Здорово! — хлопнул его по спине. — Смагин еще не появлялся?
— Нет! — он выпучил свои цыганские глаза. — А разве его выпустили?
— Точно! — сказал я весело. — Ты парень с головой, угадал! — Поманил его пальцем поближе, прищурил глаз. — Пусть себе резвится до поры до времени, поводок-то у нас. Понятно?
— Факт! — Олеша сиял от удовольствия. — Очень даже понятно. Тактика, да?
— Только ему ни слова! — «спохватился» я.
— Ага! Он думает… Ха-ха! А вы… — Он скрестил пальцы решеткой. — Ха-ха…
Уже на лестнице, бросив украдкой взгляд в гараж, я увидел Олешу у соседнего грузовика. Обтирая руки ветошью, он что-то нашептывал старому Бондарю.
Так, заработала машина — теперь не остановишь.
В диспетчерской дежурил Тиунов. Вместе с Зинаидой Григорьевной и еще одной незнакомой мне женщиной с вислым носом он сверял какие-то бухгалтерские ведомости.
Я поздоровался, махнул приветственно Зинаиде Григорьевне.
— Можно вас на два слова? — обратился к Тиунову.
Предупредил, что не сегодня-завтра вернется на работу Андрей Смагин. Тиунов изменился в лице.
— Допускать? — спросил он встревоженно.
— Можно, но… — Обе бухгалтерши пожирали меня любопытными глазами. Пусть! Быстрее разнесется по комбинату. — В рейсы — ни под каким видом. Пусть всегда будет у вас на глазах. Ремонт, техобслуживание — не знаю.
— Понял, понял, — закивал диспетчер. — Значит, не то, чтобы все с него снято…
— Да вы что! — И, словно заминая разговор, обратился шутливо к Зинаиде Григорьевне: — Как вы тут без меня?
— Представьте себе, соскучилась, — рассмеялась она. — Вчера на ужин беляши давали, я ждала-ждала… Спросите у Лели.
Леля, та самая, носатая, подтвердила, бесцеремонно оглядывая меня:
— Ах, вы и есть лейтенант Витя?… Да, да, ждала! Я даже спросила: любовь? А она говорит: при такой разнице в возрасте?… Ничего, что я выдала, Зиночка? — И засмеялась низким клокочущим смехом, словно он исходил у нее из живота. — Кстати, где вы думаете встречать Новый год, лейтенант Витя?
— Еще не планировал, — ответил я нелюбезно; вислоносая мне не понравилась. — У меня пока другие заботы.
…В течение всего дня я названивал Глебу Максимовичу. Нет — и с концом!
Вечером забежал домой посмотреть ногу. Что-то там с ней неладно. Стянул сапог — носок, еще с фронта, вязаный, подарочный, в крови. Посмотрел рану. В одном месте открылась; наверное, сегодня утром, когда бегал, сильно ногу напряг.
Хорошо еще, дома был индивидуальный пакет из старых запасов. Перевязал, сменил носки на портянки, прошелся по комнате. Ничего, терпимо. Впредь надо поаккуратнее, а то как бы снова на госпитальной койке не оказаться.
Видно, Куранов не зря предупреждал.
Ворвался с воплем весь облепленный снегом Кимка.
— Принимают! Принимают! Через неделю вторая проверка — и все!
И так принялся расписывать сногсшибательный успех своего Фронта, что я не выдержал:
— Ай, твой пес! У него нюх только на еду.
Кимка обиделся:
— Да он что угодно учует! Не веришь?… Хорошо, мы тебе докажем, вот увидишь!…
На комбинат было еще рано. Чтобы скоротать время и заодно разработать тугую повязку на ноге, я отправился кружным путем, по дамбе вдоль излучины реки, к задним воротам — у меня был пропуск на территорию с правом прохода всюду.
Смеркалось, но темно еще не стало. Сугробы сделались синими, тихие домишки выглядели покинутыми; лишь в немногих тускло светились окна.
Загорелся свет и у Васиных — их домик стоял крайним в ряду. Наверное, Матрена Назаровна, больше некому.
В самом деле, когда я поравнялся с домом, на крыльцо вышла сама хозяйка и с ней молодая женщина в длинном, с мужского плеча ватнике, закутанная в черный платок. В руке у нее была швейная машинка.
— Донесешь? — спросила Матрена Назаровна. — Не тяжело будет?
— Близко ведь, — ответила женщина и осторожно спустилась по ступенькам.
Та самая машинка. В починку, что ли?
Швейная машинка… После разговора в цехе с Матреной Назаровной она перестала меня особенно занимать: да, купил на барахолке и привез в подарок. Все подтвердилось.
Но вот теперь мысль с какой-то особой остротой вновь сосредоточилась на ней и выпятилось странное несоответствие, ускользавшее раньше от моего внимания.
Станислав написал в письме, что везет домой швейную машинку. А купил ее перед самым отъездом. Откуда он мог знать, что найдет машинку на барахолке? Они, наверное, не каждый день продаются…
А может, и каждый день — я бывал там, что ли! Но ведь не написал же он: хочу купить, собираюсь купить. Именно: купил!
Может, заранее с кем-нибудь условился?
Богатова говорила, что Станислав никуда в город не ходил… Хорошо, допустим, владелец швейной машинки сам заходил в госпиталь. Может быть, даже лежал, там и познакомились. Но почему же тогда Станислав Васин советовался с Богатовой, с другими медсестрами, что везти в подарок матери, если и так знал, что купит машинку? Что-то тут есть, что-то есть! Женщина дошла до конца квартала. Сейчас завернет за угол.
Ну как? Я решился: за ней! Но только двинулся, как сзади на меня что-то налетело с воем, с визгом, и я, потеряв равновесие, ухнулся всем телом в сугроб.
Фронт — вот кто был тем лихим налетчиком! Он радостно прыгал вокруг меня, лизал горячим языком, стараясь угодить именно в лицо, не давал подняться.
— Отгони ты к черту своего пса!
— Фронт!
Кимка — он тоже был, разумеется, здесь — подал мне руку, помог выкарабкаться на твердо утоптанную горбатую тропинку.
— Ага! Нашел! Нашел! — торжествовал он, отряхивая мою шинель от снега. — Теперь веришь? Я только дал ему понюхать вот это — как рванет!
Кимка держал в руке мой носок в коричневых пятнах засохшей крови.
Женщины уже не было видно. Я сделал несколько шагов ей вслед — нет, где там, безнадежно, разве с моей ногой догнать!
А тут еще Кимка сообщил, что на полу комнаты лежит для меня письмо. Он видел, когда прибежал за носком с улицы, но не подобрал, так как очень торопился, боялся, что я уйду чересчур далеко.
От ребят с фронта — от кого еще! Филарет Егорыч со своим очередным отчетом о бане или об израсходовании махорки и легкого табака…
А вдруг не от них — от Глеба Максимовича? Что-то произошло непредвиденное, он куда-нибудь срочно выехал и сообщает, где его искать. Не зря телефон целый день не отвечает.
Догадка эта так прочно застряла в мозгу, что я повернул назад, домой. Кимка трусил за мной, хвастливо болтая всю дорогу. За ним Фронт с опущенным хвостом. «Впереди Иисус Христос, позади голодный пес», — почему-то запомнилось блоковское, и я грустно ухмыльнулся. Хромой Иисус! Если бы не нога, черта с два я упустил бы ту женщину!
На полу возле двери действительно что-то белело. Не письмо — газетный клочок. И, конечно, не от Глеба Максимовича. «Клепикову», — выведено карандашом, печатными буквами.
Повернул обрывок. Такие же печатные буквы. Интересно!
Включил свет.
«Ни копай летинант!!! Васин получил свое и ты получиш если не уймешси!!!»
