Леонид Николаев - Феникс
— Где? — вопрос ее звучит насмешкой.
— Я серьезно… — оправдывается майор.
— Верю… Но если вы убеждены в полезности таких поисков, то назовите хотя бы приблизительные координаты.
Ей кажется, он способен назвать. Знает, наверно, место, где находится туркестанец. Притаилась у телефонной трубки. И вдруг:
— На Моммзенштрассе.
Чепуха! Нет, она не сказала, мысленно оценила. С огорчением.
— Двери главного управления захлопнулись.
— Вот как! Но ведь капитан симпатизирует фрау Хенкель.
— Слишком, поэтому защелкнул замок.
Это учел штурмбаннфюрер.
— Есть другие двери.
— Именно?
— В приемной…
— Точнее!
— Вы хотите слишком многого, фрау. Я полагаюсь на вашу прозорливость.
Рут, кажется, поняла. В конце концов объект не так велик, чтобы растеряться. Притом, если гестапо нацеливает, значит, в приемной есть что-то, интересующее фрау Хенкель.
— Я не ошибусь?
— Уверен, что нет.
— Благодарю…
Он едва расслышал это слово. Как-то затаенно, словно придавленное душевной тоской, прозвучало оно. Штурмбаннфюрер ждал еще слов. Еще чего-то ждал. За стеной стучали сапоги — вели арестованного или арестованных, гудела автомобильная сирена — требовала проезда во двор, во внутреннюю тюрьму, сигналила лампочка на столе — майора вызывали по второму телефону. А он не отрывал трубку, слушал Рут. Слушал ее молчание.
И тогда донеслось совсем тихое:
— Я люблю вас, Курт.
Неторопливо, словно боясь расстаться со звуком, он опустил трубку на аппарат.
Саид выбрал двух.
Чем он руководствовался? Интуицией? Вряд ли. Облик: крепкие, мускулистые, красивые парни. Для выполнения задания подойдут вполне. Надо прыгать с самолета, идти по суровой местности, пробираться тугаями, ползать, бегать, плавать. Когда выбрал, удивился — для немцев работал. Им такие нужны. Глазами капитана Ольшера смотрел на «материал». Ему-то, Исламбеку, совсем другие надобны. Неужели в собственный дом пошлешь хитрого, сильного вора, неужели хочешь, чтоб вред, нанесенный врагом, был великим? Да, такой детина совладает с десятком. Нет, пусть он, враг, будет слабым, глупым, ничтожным, чтобы легче поймали, скорее одолели.
И Саид отказался от тех двух. Стал выбирать других. Вон тот — тихий, пришибленный какой-то. Ничтожество. Одно ухо больше, другое меньше. Глаз косит. Рот разинут. Глуп к тому же. Подойдет. С первого же шага разоблачит себя.
В тихом лесу под Берлином, в тысячах верст от родного дома, Исламбек решал исход будущей схватки. Знают ли дома об этом? Подозревает ли полковник Белолипов, что «двадцать шестой» подбирает ему противников? Послабее.
Большеухого, конечно, выбьют из строя сразу, А остальных? Те, первые, они останутся. Могут остаться. Такие выдержат. Перенесут все, дойдут до цели и выполнят задание. Конечно, их будут искать, с ними будут бороться где-нибудь в песках, в горных ущельях или на подступах к цели. Их все-таки уничтожат. А если не найдут? Если след врага окажется незаметным — ветер, дождь, снег заметают все. Тогда как?
Лучше убрать сейчас. Здесь, в тихом лесу.
Как?
— Мы оставим вас на некоторое время. — Голос унтерштурмфюрера прозвучал у самого уха. — Постарайтесь наметить кандидатуры. — Он очень мягок, предупредителен, этот эсэсовец. — За ужином посоветуемся…
Все уходят. Все, кто пришел. Кроме Саида. Он не двигается с места. Не двигаются и те десять, одетые в серые свитеры. Смотрят на незнакомого человека. Теперь он заметил, что смотрят по-разному. В глазах у каждого вопрос, но какой?
— Я из дому.
Саид не солгал. И все-таки обманул. Им показалось, он только вчера был на родине. Дыхание далекого, родного коснулось их. Согрело сердце. У каждого было сердце. И оно напоминало о лучшем. Напоминало. Мгновение билось светло. Короткое мгновение. Оживились лица. Оживились и тут же погасли. С родиной покончено. Сейчас у них не было родины. И все-таки какая она? В эту минуту. Вчера хотя бы.
Спросить никто не решился. Сжали губы. Молчали.
— Там все по-старому. Нас ждут.
Он, кажется, сказал лишнее. Молчание разом сломилось. Зашумели, заволновались. Незнакомец звал их. Звал в родной дом, как тут смолчишь.
— Вам первыми предстоит вернуться…
По выражению чужих глаз Саид проверял собственные слова. Они падали, как зерна. В землю. Сухую или омытую дождями? Если сухую, то только звенели. Произрасти им не суждено было. А за стеной каждое зернышко собирали в лукошко. В этом не сомневался Исламбек. Они там — унтерштурмфюрер, Вали Каюмхан и Хаит. Слушают. Прильнули к наушникам или динамику и ловят каждый звук. Небось микрофон где-то здесь в стене или рядом с Саидом. Замаскирован.
— Но вернуться нелегко. Там примут только своих. Им откроют объятия.
Все десять насторожились. За время плена они привыкли ко всему. И к провокациям. К самым различным. К таким тоже. Поэтому молчали. Им хотелось знать, что будет дальше. Что еще скажет незнакомец.
— Я приехал, чтобы облегчить ваше возвращение домой. Помочь!
Это другое дело. Обладатели серых свитеров оживились. Стали переглядываться. Возвращение домой было самым опасным и самым рискованным делом. О приземлении на родной земле думали постоянно, думали со страхом. Немцы ободряли их, гарантировали безопасность. Каждому сулили отличнейшие документы. Показывали. Давали пощупать. Действительно, документы не вызывали подозрений. Именно такими они пользовались когда-то. И все-таки это лишь документы. Бумажки. А предстояло явиться самому. Смотреть в глаза людям. Говорить с ними. Предстояло жить. Вот самое страшное — жить!
Конечно, у каждого была ампула с ядом, зашитая в кончике ворота, чтобы легче куснуть, в случае если руки окажутся связанными. Под околышем фуражки или за отворотом ушанки. В имитированном камне перстня. В зажигалке. Это, когда предстояла расплата. Смерть гарантировалась мгновенная. Надежная. Более надежная, чем документы.
Но им, десятерым, хотелось жить. Только жить. Яд их не устраивал. Незнакомец обещал возвращение без смерти. Кажется, так они поняли его.
— Вы приземлялись? — робко спросил кто-то.
Ответ был продиктован Ольшером:
— Да.
— Вернулись?
Опять продиктовал Ольшер:
— Как видите.
Саид встал и прошелся по комнате. Как бы продемонстрировал благополучный исход сложной операции. Они поверили. Глупцы!
Ему стало немного не по себе. Совесть, что ли, кольнула. «Их убьют. Всех убьют. Еще в воздухе». Ему представлялось — именно в воздухе, пока не коснулись ногами священной земли отцов.
— Помогите нам… Помогите нам, — зашумели обладатели серых свитеров.
— Для этого я здесь…
— Мы слушаем, эффенди!
Они забыли язык родины. Язык братства. Я — господин для них. Не друг, не товарищ, не соплеменник. Презрение вспыхнуло в Исламбеке. Впрочем, что от них требовать? Рабы.
— Я буду говорить с каждым в отдельности…
Он оглядел десятку. Как будто перебирал в руках. Торопливо, правда.
— Ты… останься…
Намечал лопоухого. А в последний момент выбрал крепкого красивого парня с живыми глазами. Того самого, что попался на глаза первым. Лучшего.
Молчали. Смотрели друг на друга. Саид прямо. Открыто. Парень сбычившись, исподлобья. Звали его Анвар. Так ответил на вопрос. Лгал, наверное. Пусть. Какое это имело значение? Здесь все ходили под вымышленными именами. Почти все. Кроме Вали Каюмхана и Баймирзы Хаита.
Почему я выбрал все-таки этого атлета со смышлеными глазами? Он сильнее и опаснее других. С ним будет трудно бороться. Даже полковнику Белолипову. Саид посмотрел на руки парня. Кулачищи. Быка собьет одним ударом. Да и смышлен. Это — главное. С умом нелегко заблудиться.
— Анвар, я назову тебе надежное место. — Парень не шелохнулся. Продолжал смотреть из-под бровей, словно из-за кустов.
Упрям. Недоверчив. Так отметил Саид. И холодок почему-то тронул сердце.
— Место, где тебя примут, приютят. Где помогут.
Как казан пудовый — не сдвинешь парня. Слова тонут без отклика.
— Или тебе не нужна помощь?
— Отчего же!
Сдвинулся наконец.
— Так слушай…
Саид стал рисовать обстановку, напоминая парню о знакомых станциях, городах, улицах. Дошел до последнего. Дом, калитка… Внутри Исламбека боролись два чувства. Он посылал врага в собственный дом. К собственной матери. К доброму, светлому, доверчивому существу. Единственному в этом мире. Именем своим открывал ворота. Впускал тигра. И сделать иначе не мог. Куда еще направить лазутчика? В пустоту? По ложному адресу? Первая же радиограмма разоблачит Саида. Обман станет известен Ольшеру — и конец операции «Феникс». Конец Исламбеку. А мать чуткая у меня, мать поймет. Не сразу, может быть, но поймет. Должна понять. Ведь знает, что сын офицер. Сын чекист. Сердце ей подскажет, куда передать тайну «гостя», именуемого Анваром.
